Над уровнем неба - Виктория Мариновская

На мои звонки Алешка не отвечал, к телефону не подходил, а на  просьбы перезвонить не реагировал,  и я, наконец, перестала названивать.

Ни о какой любви между нами и речи быть не могло – я относилась к Алешке не иначе как к брату, он же ко мне (как показало время) не относился вообще ни как. В голове постоянно слышала его вопрос о том, кто я ему – жена, любовница или мать… Однако вместе с тем, с уходом Алешки, царившая в моей душе зияющая рана стала еще больше. Но сильного разочарования я не испытывала, возможно потому, что не испытывала надежды на что-то хорошее.

Честно говоря, я тогда вообще плохо понимала, что вокруг меня происходит — жила на автомате, как робот... Да и сейчас я напоминаю, как совершенно правильно выразился Алешка манекена...  

Тяжелым испытанием для меня становились поездки до лицея и обратно. Особенно если не получалось открыть учебник и углубиться в изучение физики или биологии, а приходилось стоять под натиском упирающейся толпы, разглядывать проезжаемые мимо улицы в стеклах автобуса.  Серые никчемные дни, превратились для меня в сущее наказание. Теперь я прекрасно знала насколько бывает пустым огромный многолюдный город, и как одиноко и безрадостно можно чувствовать себя в самой веселой и шумной компании. Просто потому, что там нет кого-то очень для тебя важного. Артур больше не показывался, Алешка тоже не проявлялся. Я осталась совершенно одна.

Было ощущение, что мир остановился, планета перестала вращаться и застыла на одном месте.

Но больше всего я боялась вечеров. Вечеров, когда ложась на прохладную простынь и едва успев закрыть глаза меня сжимала страшная, почти физическая боль — в сердце что-то отчаянно ныло, грудь, словно огромным  прессом сдавливало  так, что не хватало воздуха.

В эти дни не было ни мыслей, ни желаний. Ни чего не было — лишь эта проклятая ноющая боль, которая доводила до отупения, выматывала до изнеможения. Ни что не приносило облегчения. Хотелось кричать, кричать так, что бы на северном полюсе птицы с испугом слетали с холодных голых скал, но крик всегда застывал на моих губах, словно горло сводило судорогой.

Вот так. Все двенадцать месяцев. Самые долгие месяцы в моей не такой уж и долгой жизни. Каждый новый день приносил все больше и больше боли, чем предыдущий, заставляя мечтать о том, что бы однажды радостный сон никогда не был потревожен пробуждением. Это было нелогичным, неправильным. Говорят, что можно пережить все — и слезы и боль, горькую пустоту разлуки. Все проходит, все заживает. Но мне действительно было хуже с каждым новым днем. Сердце не хотело остывать, разум не мог забыть. Может быть тому виной были слишком реальные сновидения, может просто требовалось больше времени. Не знаю.

Я что было силы старалась заполнить пустые серые дни, раз не могла заполнить пустоту души — старалась по максимуму загрузить себя учебой,  всю домашнюю работу взяла на себя, не давая ни минуты себе отдохнуть  и остановиться. Но напрасно. Я лишь попусту себя выматывала, мрачные мысли не могли покинуть мою голову, а боль —  мою душу.

 Я стала до глубокой ночи просиживать возле монитора  компьютера. Печатала контрольные и рефераты, пролистывала учебники на много тем вперед, пока глаза не начинали слезиться, а строчки сливаться в единое неразличимое пятно. Хотела спать, но не видеть снов. Потому что после этих радостных ласковых снов было только хуже…

Но все равно освободительный сон накрывал истерзанное сознание мягким покрывалом сновидений. И я как наркоман получала новую такую сладкую и такую губительную дозу своего наркотика. Ласковое приятное тепло благостным бальзамом разливалось по моей истерзанной, изорванной душе. Я видела самое любимое и близкое лицо. Кирилл всегда, каждую ночь был рядом со мной... А утром снова — пробуждение и удручающая своей бесконечной пустотой реальность. И чем реалистичнее и живее было сновидение, тем болезней - пробуждение. Мир окружал своей пустотой и одиночеством. Будто кто-то вырыл огромный карьер, посреди цветущих лугов и полей, и с каждым часом высота и глубина его увеличивалась, почва размывалась и медленно но верно ссыпалась вниз. 

Я каждый день вспоминала нашу последнюю встречу с Кириллом, наши последние объятья и самый сладкий и самый болезненный прощальный поцелуй. В те дни, когда я попрощалась с Кириллом,  ни кто, ни чего и не заметил. Пневмонии у меня не было. От кашля и температуры помогли таблетки и микстуры. Вообщем выжила. Вопрос только в том, осталась ли при этом я жить? Не знаю. Моей недолгой пропажей обеспокоились только мать. Впрочем, она была вполне удовлетворена объяснением, что я утешала  подругу, которую бросил парень, потому так поздно приехала домой. Можно сказать, что это было правдой – только вот той «выдуманной» подружкой оказалась я.

А что я должна была сказать? Правду? Кто бы мог поверить в столь фантастическую историю, которая и для меня кажется лишь красивой сказкой с грустным концом... Даже Алешка на собственной шее испытавший цепкую хватку Ариэль едва ли до конца поверил мне. Я до сих пор подозреваю, что он считает, что все было лишь плодом больного воображения, и что возможно, он просто перепутал реальность со сном. Что же, винить в этом его я не могла, если это так, то для самого Алешки это лучше.

ГЛАВА 5.

Я уже не думала, что может быть хуже, чем есть. Но я как всегда ошибалась и хорошему в моей жизни места нет и быть уже не может. Помог мне в этом убедиться телефонный разговор между моей мамой и Алешкиной теткой.

Звонок раздался поздно вечером, когда и я и мать уже собирались ложиться спать. Обычно спокойная не раздражающая мелодия мобильного телефона, прозвучала отчего-то слишком резко и тревожно в вечерней тишине нашей квартиры.

На протяжении всей беседы мама только и делала, что краснела, бледнела и охала. Когда она положила трубку, у нее было точно такое же лицо, как тогда, когда отец сообщил, что уходит от нас – напряженное и тоскливо-безысходное.

Я с нехорошим замиранием на сердце поинтересовалась, что произошло.

-Алешка ушел из дома. – Севшим от волнения голосом прошептала мать – Оставил записку, забрал припрятанные  Татьяной деньги и ушел.

-В милицию обращались?

Мать пожала плечами:

-Там только рукой махнули, им и без трудных подростков работы хоть отбавляй. Сказали приходить через пару дней и писать заявление, если он не появится.

-Может отцу сообщить? – я нерешительно бросила взгляд на фотографию, стоящую на серванте. Фотокарточка десятилетней давности, где мама, отец и я, обнимались на фоне заходящего солнца Анталии.