Последний Исход - Вера Петрук

В ту ночь караванщиков ограбили снова. На этот раз исчезли два верблюда, бочонок с водой и недельный запас провианта. Арлинг взял одного верблюда себе и какое-то время следовал за Хамной, которая углубилась в Карах-Антар, чтобы запутать следы. Она ни разу не обернулась. Сначала он потерял ее запах и долго вслушивался в осторожную поступь верблюжьих лап по остывшему за ночь песку. Когда не стало слышно и их, Арлинг повернул в другую сторону и бесцельно побрел навстречу поднимающемуся солнцу. Ему казалось, что Хамна отрезала у него руку, отомстив, наконец, за увечье, причиненное им в Балидете.

Он рассчитывал, что его схватят в первые утренние часы, но погоня задержалась. Наверное, решали, кому быть командиром после смерти Джаль-Бараката. Не очень почетная должность, учитывая, в каком потрепанном состоянии караван возвращался в Гургаран. Арлинг успел выпить всю воду из украденного бурдюка, когда услышал сзади разъяренные крики. Его, наконец, заметили.

Караванщики проглотили его легенду, как ящерица отравленное мясо ахара. Разъяренный Зорган, которому, вероятно, досталась роль командира, был похож на ожившего пайрика. Горец легко поверил, что Сол приготовил неправильное зелье, а пленник, воспользовавшись ошибкой шамана, убил Джаль-Бараката и бежал при первой возможности. О том, что опасного врага удалось поймать так быстро, караванщики не задумались. Зорган был слишком зол, чтобы замечать любые неровности наспех слепленной истории.

Когда Арлинга привели обратно в лагерь, ярость караванщиков не знала границ. Его били все оставшиеся в живых наемники и горцы, и Регарди понял, что со смертью Джаль-Бараката рухнула та стена, которая отгораживала васс’хана Тигра Санагора и преданных слуг Негуса. Вряд ли кто-нибудь поверил, что с Белой Мельницей у него столько же общего, сколько у морской воды с горным озером. Зорган заявил, что если Арлинг скончается от побоев, он не расстроится: потери каравана и так были слишком велики, чтобы переживать из-за смерти какого-то пленника. Регарди постарался избавить себя от болевых ощущений, используя приемы из солукрая, но глотать песок и полировать сапоги наемников собственными боками пришлось долго. К счастью для себя, караванщики спешили. Арлинг не знал глубины своей чаши терпения, и был рад, что враги остановились первыми.

Арлинг ожидал, что оставшийся путь проделает вместе с нарзидами, но когда его обмотали веревкой, конец которой привязали к седлу капитанского верблюда, понял, что поторопился с выводами. Следующие несколько часов Арлинг не думал вообще: когда мог, поднимался и бежал за верблюдом Зоргана, стараясь выдохнуть из легких песок, который, казалось, проник во все поры и теперь наполнял его тело вместо крови. Но большую часть пути он проехал на животе, оставив на прощание Карах-Антару часть одежды и собственной кожи.

Арлинг никогда не подумал бы, что будет встречать подножье Гургарана с такой радостью. Когда песок под ногами сменился каменным крошевом, его подняли и позволили держаться за оглоблю обоза. Очевидно, Зоргана все-таки волновало, чтобы «товарный вид» пленника окончательно не испортился.

«Ты мертвец, Зорган», – мстительно подумал Арлинг, цепляясь за деревянный поручень. Капитану не пришло в голову, что после подобных «поездок» по песку редко поднимаются сразу. То, что Регарди держался на ногах, было связано не с тем, что он чувствовал себя способным на это. Больше всего ему хотелось упасть обратно на землю, но он боялся упустить ту волну, которая подхлестывала его с тех пор, как Хамна забрала Дию. У волны было имя – солукрай. Он неустойчиво держался на ее гребне, надеясь, что она донесет его до Подобного. Все, что произойдет дальше, не имело значения.

Арлинг еще считал собственные шаги, когда понял, что караван остановился. Песок под ногами давно уступил место каменному крошеву, но то, что они достигли Гургарана, стало ясно, когда ветер принес запах чужаков. Их встречали. Восточные нарзиды, догадался Арлинг. По тому, как напряглись керхи, стало понятно, что они не очень ладили с горцами. При их появлении кочевники отделились от каравана, ожидая, когда главный закончит переговоры с Зорганом. Судя по крикам и возмущенным возгласам капитана, керхи повысили плату за сопровождение каравана. Горцы, спустившиеся их встречать, в переговоры не вмешивались, но было понятно, что, случись драка, в стороне не останутся.

После относительной тишины, царившей последние дни перехода, гвалт раздражал и резал слух Арлинга. Ревели верблюды, ржали маленькие лошади горцев, кричали нарзиды, уведенные из Сикелии. Регарди их понимал. Несмотря на все страхи пустыни, ее безжалостный зной, свирепые ветра и опасных насекомых, позади оставался дом. В песках они были своими, в горах ждала неизвестность, отдающая зловонием смерти

Наконец, горцы добрались до Арлинга. Какое-то время они нерешительно топтались в паре салей от него, пристально разглядывая слепого драгана, у которого, наверное, на лбу было написано, что он тот самый пленник, которого ожидал Подобный. Один чужак, провонявшийся диким луком до волос, все-таки подошел к нему, но то, с какой брезгливостью он толкнул Арлинга к низкой лошади, заставило Регарди задуматься. Ненависть и презрение были близкими и понятными чувствами, но если ненавидеть можно было, не зная врага в лицо, то презрение нужно было заслужить конкретными поступками. Что они знали о нем, чего не знал он сам?

Торг с керхами закончился не в пользу капитана. Было ясно, что, останься в живых Джаль-Баракат, кочевники вряд ли стали бы требовать больше оговоренной сумы. Зорган же не был для них авторитетом. Проходя мимо Регарди, капитан прошипел что-то неразборчивое, но по интонации было понятно, что он призывал на голову пленника самые страшные проклятия в мире. Арлинг и сам считал, что Джаль-Баракат умер несколько рано. Впрочем, Хамна всегда появлялась в его жизни не вовремя.

Весь караван пересадили на маленьких лошадей горцев. На них также нагрузили поклажу, снятую с верблюдов. Самих дромадеров отдали кочевникам, что, вероятно, входило в оплату их услуг. Каменное крошево и колючие скалы Гургарана не годились для мягких лап кораблей пустыни.

Начало подъема Арлинг пропустил, занятый изучением собственных повреждений. Они оказались поверхностными. Когда он отвлекся, то не сразу понял, что вызвало его хорошее настроение. Дошло, когда путников накрыл первый сильный порыв ветра. Регарди открыл рот, глубоко вдохнул, вбирая в грудь воздух, и едва не поперхнулся нахлынувшими эмоциями. Он чувствовал себя сильным и способным на все. Похоже, подобные ощущения испытывали и остальные. Горный воздух творил чудеса, исцеляя и придавая силы.

Горы Гургарана дарили неописуемые виды. Оставаясь невидимыми для Арлинга, они разговаривали с ним новыми запахами и звуками, которые разительно отличались от того, что он чувствовал в Сикелии. После скудных даров пустынных оазисов казалось, что они попали в рай. Может, Джаль-Баракат все-таки был прав, когда обещал привезти нарзидов в лучшее место на земле? Когда караван натолкнулся на первый ручей, проводникам с трудом удалось отогнать от него людей. Им было не понять, что испытывал человек, много дней бредущий по сухому песку и утоляющий жажду затхлой водой из бурдюков. Горная вода была бесподобна. Арлинг долго держал ее во рту, восхищаясь тем, как постепенно раскрывался ее букет. Ради таких моментов стоило жить.

Вода слышалась отовсюду. Звенели ручьи, дремали озера, сочились влагой каменные трещины, скрывая подземные родники. Им вторило разноголосье птичьего мира. В отличие от птиц с дивными голосами, живущими в садах Балидета, пернатые обитатели Гургарана петь не умели – они кричали. Их крики пронзали человеческую душу, освобождая ее от накопившейся грязи, и побуждая сорваться с ближайшей вершины, чтобы раствориться в воздушном величии горного царства. Это были голоса абсолютной свободы, и их можно было слушать бесконечно.

Горные вершины сменялись плоскогорьями, покрытыми дикой цветущей травой и низкими кустарниками, которые наполняли воздух изумительным ароматом. Не от них ли кружило голову и хотелось пуститься бегом?

Наверное, в горы пришла весна, подумал Арлинг. Все цвело и хотело жить, а они брели к обрыву своих жизней. Но тревоги не было, и сомнений тоже. Он давно не испытывал такой уверенности в собственных действиях – нынешних, минувших и будущих. Ощущение вне времени и пространства, чувство бесконечности мига и абсолютного покоя несло его вперед, заставляя не замечать голоса тех, кто звал назад.

Горы разговаривали с ним постоянно, с тех пор как ветер унес последние отголоски Карах-Антара. Шептал Сейфуллах, звал Беркут, упрекал иман, бормотала Атрейя. Гургаран проникал в него, меняя изнутри и снаружи. Мир гор был холодным, странным, необычным. Ему хотелось понять его, стать с ним единым целым, навсегда погрузиться в суровое безмолвие. Тишина ветра и песка, которая сопровождала их в пустыне, уступила место говору родников и рек, крикам горных птиц, далекому грохоту камнепадов, отдаленным раскатам грома в недосягаемых для человека вершинах. Гургаран не таился перед ним, он был открыт – душой и сердцем, и Арлинг хотел ответить ему тем же. Казалось, что сама вечность заглядывала в него, убеждая: твой путь закончился, это конец. Осталось найти ответ на последний вопрос. Зачем он здесь? Только ли для того чтобы убить Негуса, который собирался изменить мир, закончив Септорию Второго Исхода? Или его привела сюда вся жизнь – начиная от встречи с Магдой в лесах Мастаршильда и заканчивая решением добровольно отправиться с Джаль-Баракатом по Белым Пескам Смерти?