Неон, она и не он - Александр Солин

– Вот тогда и посмотрим!

Собственно говоря, их совместная жизнь, пусть и без той четырехугольной чернильной отметки, которой государство благословляет граждан на размножение, внешне вполне соответствовала семейной. Те же неохотные пробуждения с желанием подремать еще пять минут, та же технология утренней сборки на виду друг у друга, когда человеческая заготовка, доведенная теплым сном до пластического состояния, перемещается с одного производственного участка квартиры на другой, обретая форму и твердея на ходу, пока не окажется в прихожей, готовая воссоединиться с такими же, как она деталями человеческого мира.

Легкая спешка за завтраком, торопливые сообщения, помечающие на карте дня места их предполагаемого пребывания, голубиный поцелуй при расставании, велюровый тон телефонного общения. В отсутствии детей их внимание и забота доставались им самим, и они, ловко лавируя среди привычных и необременительных обстоятельств, переезжали с квартиры на квартиру, как из одного замка в другой. Забирая с Петроградской стороны, он вез ее обедать на Васильевский. Когда она находилась в офисе на Московском проспекте, он привозил ее к себе, где его мать деликатно хлопотала вокруг них. Порой она и сама прибегала туда в обед или вечером и, поцеловав Веру Васильевну, хозяйничала, как у себя дома. Обе женщины все крепче цеплялись друг за друга хоботками взаимной симпатии.

У нее появилось ощущение второго дома. Там и сям возникли островки ее трогательной экспансии: на полочках ванной комнаты появились шампуни, гели, лосьоны в изысканных завлекательных флаконах, смывки, лаки для ногтей, фен, гребень. В холодильнике – тюбики с животворными мазями, коробочки с патентованными кремами, рассчитанные как на ее дневное здесь пребывание, так и на ночное. В шкафу его комнаты затаились две ночные рубашки, несколько трусиков, пара колготок, полотенца, салфетки, тампоны, два свитера. Там же на плечиках висели вельветовые брючки и толстая рыжая кофта полярного назначения. Работая с бумагами, она устраивалась за его столом, поглядывая на свою фотографию, на которой была теперь обречена вечно ему улыбаться осторожной недоверчивой улыбкой первых дней их знакомства.

Когда она по-женски болела, то, случалось, разгуливала по дому в длинном, льняном сарафане и морщилась, когда держась за поясницу, осторожно усаживалась рядом с ним на диван. Свободный покрой платья вместе с характерными предосторожностями волновали его воображение уже совсем скорой ее беременностью.

Возвращаясь домой в плохом настроении, она говорила:

– Извини, Димочка, у меня паршивое настроение, но ты здесь ни при чем…

Он со своей стороны уже знал, что не стоит интересоваться причиной, а следует подождать, пока она расскажет сама. Как правило, причины корнями уходили в ее работу, а из рассказов о ее работе ему доставались лишь избранные сочинения. Она не любила распространяться на эту тему.

45

Она предупредила Феноменко, что в апреле уйдет от него, и он отнесся к ее сообщению на удивление спокойно. Запамятовав скандальное прошлое, их отношения ровно катились по рельсам параллельных интересов. Он избавился от надоевшей ему Лидии и взял свежую наложницу, а потому пожелал, чтобы Наташа подготовила ее перед уходом насколько возможно.

Зима в этом году была хороша – слабоморозная, со снегом, и в выходные они выезжали за город, где по вечерам ворковали у камелька, понемногу обретавшего все признаки семейного очага. Тонко чувствуя ее настроение, он умел вовремя замолчать с тем, чтобы в нужный момент оживиться. Ее статус окольцованной, но все еще свободной жар-птицы заставлял охотника быть предельно осторожным. И совершенно напрасно, потому что про себя она уже решила, что непременно выйдет за него замуж, даже если дорогу ей вздумает перебежать майский жук Володиной породы. Оба относились к своему сожительству, как к короткому, мощному трамплину, призванному крутым ускорением катапультировать их на седьмое небо семейного счастья. В таком убеждении они прожили январь и февраль, и всё различие между ними, как и прежде, заключалось лишь в том, что тот высший восторг, какой возникает при акте любви, у него длился до следующего акта, у нее же растворялся в деловитой суете.

Вечером первого марта ей вдруг неистово, невыносимо, нестерпимо захотелось замуж. Он готовил ужин, и она, бесцельно слоняясь по кухне и рассеянно касаясь всего, что попадало под руку, собиралась с духом, чтобы дать, если можно так выразиться, решительный бой его нерешительности.

– Долго еще? – спросила она, заглядывая зачем-то в чайник.

– Уже скоро, потерпи. Хочешь, я сделаю тебе бутерброд? – откликнулся он, взглянув на настенные часы.

– Нет, я хочу знать – долго еще ты собираешься шантажировать меня миной замедленного действия?

– О чем ты, Наташенька? – удивленно развернулся он к ней, оторвавшись от доски, на которой резал лук.

– Когда мы, наконец, пойдем подавать заявление?

– Но мы же договорились – сразу после праздника! – укоризненно напомнил он.

– Не хочу после праздника! Хочу завтра! Хватит заботиться о моем благе! Мое благо – это ты! – стояла она перед ним с упрямым лицом. Он смутился и неожиданно легко сдался:

– Хорошо, завтра, так завтра! В конце концов, я и сам этого хочу…

– Вот и замечательно! – кинулась она к нему на шею, и он едва успел развести испачканные луковыми слезами руки.

– Димочка, я так устала ждать, ты не представляешь! – пожаловалась она, прижимаясь горячей бархатной щекой к его сухой покалывающей щетине. И затем жарко прошептала ему на ухо: – Не нужен мне никто, кроме тебя!

Их приподнятому настроению не хватило вечера, и пришлось занять у ночи два часа. В перерывах между тремя триумфами, из которых последний был особенно бурным и упоительным, они горячо и прочувствованно шептались.

– Ах, как тебе не повезло с невестой: ты не увидишь меня в белом свадебном платье! – огорчалась она.

– Наташенька, ты же знаешь – фата не гарантирует семейное счастье…

– Знаю, Димочка, ох, как знаю! И уже знаю, какую сделаю себе прическу!

– У тебя есть пожелания насчет свадебного подарка невесте от жениха? Только не стесняйся!

– Если уж без этого никак нельзя…

– Никак…

– Тогда что-нибудь скромное…

– Я знаю, что подарить. На всю жизнь тебе и нашей дочери…

– Так я и знала – опять бриллианты…

– Да, они, вечные ценности…

И поцелуи, поцелуи, поцелуи… Это ли не любовь? Ему казалось, что то, в чем она не решается признаться вслух, молчаливо и неутомимо твердит ее драгоценное податливое тело…

– Что ты думаешь о венчании? – осторожно спросил он.

– Знаешь, Димочка, если бы ты спросил меня об этом десять лет назад, я бы, может, и клюнула. Но не теперь, нет, не теперь. И потом, я считаю, что венчание у нас здесь, в сердце. Ты меня любишь, и это для меня важнее всех обрядов…

Ну, как тут не поцеловать ее дивную, разумную головку!

И последнее, самое важное:

– В заявлении надо указать, кто какую фамилию хочет носить… – просветила она его.

– И?..

– Я понимаю, что должна взять твою, но мне так жалко расставаться с моей…

– смиренно склонила она голову ему на грудь.

– Тогда будешь Ростовцева-Максимова!

– А что! Звучит! – обрадовалась она.

Вот тут и последовал тот самый третий триумф – бурный и упоительный…

Чтобы избежать очереди и приблизить долгожданное событие, решили регистрироваться в ЗАГСе – здесь же, на Васильевском. Правда, на следующий день там после воскресных торжеств наводили порядок, отчего они попали туда только во вторник, зато он заранее смог оплатить госпошлину.

Была оттепель, и снег на улицах тихо таял, как их сердца. Они добрались до места и, прижавшись друг к другу калачами рук теснее обычного, направились к заветному зданию. Их записали на четвертое апреля, и начался отсчет суматошных дней. Был составлен список пронумерованных забот, которые, как косточки торжественного события должны были постепенно обрасти плотью пометок, исправлений и дополнений. Новость мгновенно облетела подруг, и вечерами она с особым удовольствием перемывала с ними эти самые косточки, извлекая из коллективного опыта все новые и новые заботы и пополняя ими список, отчего торжественная конструкция будущего праздника тяжелела на глазах.

В первую очередь обсуждались ее платье, белье, чулки, туфли – то есть то, что будущий муж с особым волнением будет снимать с нее в брачную ночь. Затем прическа, макияж, маникюр, их кольца, ее украшения, галстук жениха, музыкальная окантовка регистрации, цвет и полоска женихова пиджака, меню и все то, что собранное воедино и оживленное коллективным сердечным волнением покончит с ее затянувшимся состоянием блуждающей звезды и выведет вместе с ее спутником на семейную орбиту.

– Только тринити! – важно наставляла Юлька. – Сейчас все приличные люди носят тринити!