Предначертание - Вадим Давыдов

Глазам его предстала идиллическая картина: накрытый для завтрака стол и сияющий камердинер, возглавляющий всё это великолепие, — с подносом в руках, на котором лежали газеты.

— Прошу вас, сэр.

— Спасибо, Джарвис, — вздохнул Гурьев. Он уже давно оставил надежду убедить камердинера обращаться к себе по имени. Хорошо, что милордом при домашних не величает. — Где сэр Эндрю?

— Милорд уже завтракал, сэр. Он занимается в саду. Прикажете позвать?

— Попрошу, Джарвис, — Гурьев улыбнулся. И, оглядев стол, приподнял брови: – С каких это пор мы завтракаем так плотно?

— Простите, сэр. Просто вам и миледи нужно хорошенько подкрепиться, сэр.

— Противный, пошлый старик, — Гурьев вздохнул опять.

— Конечно, сэр. Разумеется. Газеты, сэр.

— Миледи ещё спит, Джарвис, — улыбнулся Гурьев.

— Миледи посмотрит их после вас, сэр. Не думаю, что их содержимое слишком её заинтересует, по крайней мере, сегодня.

— Вы и рады, испорченный старикашка, — проворчал Гурьев.

— Я счастлив, сэр.

— Ну, так уж прямо и счастлив… — Гурьев взял с подноса «Financial Times» и удивился: – Почему бумага такая тёплая, Джарвис?

— Простите, сэр, — испугался камердинер. — Мне показалось, что… Я никак не могу привыкнуть к этому ужасному электрическому утюгу, сэр.

Гурьев удивлённо воззрился на старика:

— Утюг?! При чём здесь утюг?!

— Я всегда проглаживаю газеты перед тем, как подать их, — поджал губы Джарвис. — Типографская краска необычайно ядовита, сэр, и может отравить миледи или вас, упаси Господь. Проглаживание газет горячим утюгом устраняет эту опасность.

Кто будет гладить для меня газеты в Москве, подумал Гурьев. Ох, Джарвис, Джарвис.

— Вы неподражаемы, дружище, — Гурьев усмехнулся.

— Я просто стремлюсь быть полезным, сэр.

— Я очень благодарен вам, Джарвис. Полагаю, что без вашей помощи я вряд ли смог бы что-нибудь сделать, — проникновенно сказал Гурьев.

— Спасибо, сэр, — камердинер снова засветился от похвалы. — Хотя вы и преувеличиваете, я…

Джарвис вдруг замолчал. И Гурьев услышал… Он даже не сразу сообразил, что слышит. А когда это произошло, почувствовал, себя так, будто из него медленно, осторожно и с любовью вынимают душу, отправляя её прямо на небеса. О, Боже ты мой, подумал Гурьев. Не может быть. Что там рассказывают о голосах ангелов у Его Престола?! Лягушачий концерт. А это… Что же это такое?!?

Гурьев увидел, как по лицу камердинера покатились слёзы.

— Восемь лет, — прошептал Джарвис, и руки его, держащие поднос, крупно задрожали. — Восемь лет я не слышал, как поёт миледи. Сэр. Вы волшебник, сэр…

Он вдруг выронил поднос и с размаху прижал руки к лицу – словно ударил себя.

— Джарвис, — растерянно пробормотал Гурьев. — Джарвис, прекратите. Вы с ума сошли. Если миледи сейчас выйдет…

Он стремительно обернулся и увидел Тэдди, стоящего в проёме выходящей прямо в сад двери. Глаза мальчика, широко распахнутые, были полны слёз, а подбородок дрожал. Гурьев кивнул и раскинул руки. Тэдди, как маленькая ракета, врезался в него и затих, спрятав лицо у Гурьева на животе. Он обнял мальчика за плечи, погладил, потом легонько встряхнул:

— Ничего, Тэдди. Ничего, малыш. Всё хорошо. Всё будет хорошо, вот увидишь.

На какой-то миг он и сам, кажется, поверил в это.

Лондон. Июнь 1934 г

К концу месяца отряд был окончательно сформирован. Не сказать, чтобы это не стоило Осоргину усилий. Стоило, да ещё каких. Гурьеву он поверил, и практически сразу. Но, когда случилось это несчастье с… Как относиться к Рэйчел, Осоргин, по правде говоря, не знал, — все известные определения и слова, вроде «пассия», «подруга», «возлюбленная», к этому случаю не подходили, чувствовал Осоргин, натурально печёнкой чувствовал, — что-то неизмеримо более серьёзное за их отношениями стояло, чем «мальчик девочку любил». Словом, когда случилось несчастье, Осоргин испугался. Потому что над такими случайностями не властен человек. Бывало, что и по куда более пустячным поводам расстраивались куда менее значительные замыслы. Вот только не про Гурьева были такие штуки, кажется. Я в его годы точно с катушек бы съехал, подумал Осоргин. А он… Папироску выкурил – и вперёд! И всё равно – непонятно. Не то, чтобы кавторанг чертей испугался. Несмотря на то, что никаких сомнений в рассказе Гурьева он никогда не испытывал, что-то мешало ему осознать и представить события во всей их полноте. И потому опасения его по поводу колдовства и демонов были скорее умозрительными, чем реальными.

А Гурьев вёл себя так, словно и не случилось ничего из ряда вон выходящего. Встречался с кандидатами, для чего арендовал соответствующее помещение, состоявшее из приёмной и двух кабинетов, один из которых занимал сам, а второй предоставил в распоряжение Осоргина. Никаких барышень-машинисток – учёт Гурьев вёл самостоятельно. В день он встречался не более, чем с пятью-шестью претендентами, предварительно отобранными моряком, после чего немедленно сообщал свой вердикт. Отвергнутым кандидатам вручалось соответствующее вознаграждение. Честное слово не распространяться о смысле и содержании беседы, а также весьма приличная сумма в полновесной британской валюте, как нельзя лучше способствовали сговорчивости людей, чьё материальное положение и состояние бумаг отнюдь не внушали им самим оптимизма. Что Гурьева радовало – из отобранных Осоргиным он не признал годными лишь четверых. Можно было считать, что капитан справился с задачей кадровика блестяще.

Люди выходили от Гурьева такими, словно у них крылья за плечами выросли в одночасье. Осоргин и радовался, и поражался до глубины души, сознавая, что на него самого Гурьев действовал именно таким образом, и совершенно не понимая, как ему это удаётся. Секрет же Гурьевского обаяния и почти – именно почти – гипнотического воздействия открывался просто. Начав учиться этому ещё под руководством Мишимы и доведя искусство настройки на мимику, жестикуляцию и интонацию собеседника почти до совершенства у Накадзимы, Гурьев таким «притворством» сравнительно легко завоёвывал сторонников. Ему вовсе не требовалось во время первой же беседы раскрывать все карты или преодолевать инстинктивное недоверие, сопротивление, а то и общее разочарование в жизни. И если он видел, что так подстроиться под сидящего перед ним человека не удаётся, Гурьев такого кандидата неизбежно отсеивал. На мужчин подобный приём действовал безотказно. Правда, с женщинами всё обстояло несколько по-иному.

Иногда, впрочем, он менял тактику, хотя расчёт при этом оставался. С определённым психотипом можно – и нужно было – действовать в несколько ином ключе. Гурьев переставал подстраиваться под собеседника и отвлекать. Наоборот, сосредотачивал внимание на себе и своих словах, предельно, можно сказать, сосредотачивал. В этом случае в силу вступал иной механизм – внешние данные Гурьева в сочетании с абсолютной убеждённостью в своей правоте. Но убеждённость не фанатика, а уверенность и сила Хранителя. Из таких – сразу, без длительной подготовки – получались его главные сторонники. И таких он тоже научился уже видеть.

Перед тем, как закрыть «контору», Гурьев выдал Осоргину очередную порцию денежного довольствия и сказал:

— Соберите всех, кто ещё остался в Лондоне, и поезжайте в Мероув Парк. Распорядитесь насчёт размещения и пропитания. Прислуга имеет соответствующие инструкции. Да, и, пожалуйста, ничему не удивляйтесь. Договорились?

— После разумного беркута и бесов в хороводе вряд ли меня можно удивить ещё чем-нибудь, — криво усмехнулся Осоргин.

— Ну, вот только не нужно этого нездорового мистицизма, Вадим Викентьевич. А поводов для удивления хватит, вы, главное, не поддавайтесь.

— Слушаюсь.

— Завтра в восемнадцать ноль-ноль – торжественный обед по случаю начала занятий.

— Открытие Кадетского корпуса, — кивнул моряк.

— Так точно, господин капитан. И через два месяца это будет самая маленькая и самая могучая армия в мире.

— Вы сумасшедший, Яков Кириллыч.

— Знаете, сколько людей уже сообщили мне об этом? — отчаянно улыбнулся Гурьев. — Вам не повезло очутиться даже в первой сотне.

— А вы?

— Мне ещё предстоит парочка мероприятий в городе, а потом я подъеду. Самостоятельно. Вы не утруждайтесь, ваша карьера личного шофёра давно и благополучно завершилась. Что-нибудь ещё? Говорите, говорите.

— Есть ещё один человек.

— Кто?

— Генерал Матюшин.

— Какой Матюшин?! — Гурьев даже не задумался скрыть удивление. — Матюшин?! Он… в Лондоне?! Постойте, Вадим Викентьевич. Ему полагается быть в Сербии, кажется?

— А вы откуда знаете?! — пришла очередь Осоргина задирать брови.

— Да уж знаю, — Гурьев нахмурился. — Вот как. Я не знал, что он здесь.