Предначертание - Вадим Давыдов

Он даже не понял, что не нужны уже никакие прелюдии. Прелюдия и так была слишком длинной. И так продолжалась почти целую вечность. Рэйчел ничего больше не хотела, кроме одного – ощутить его, наконец, внутри… Он почувствовал, как Рэйчел отнимает свои пальцы от его губ, и услышал её низкий, прерываемый глубоким дыханием шёпот:

— Хочешь съесть меня, Гур? Не нужно, я тебе ещё пригожусь… О, Господи, да иди же…

Он был так осторожен и нежен, продвигаясь в неё так медленно, что Рэйчел рассердилась. И, охватив ногами его бёдра, с силой толкнула его в себя. И вскрикнула – от охватившего её в следующий миг чувства наполненности, защищённости и окончательной завершённости Творения и Бытия… Близость всегда доставляла ей удовольствие. Она не всегда испытывала наслаждение, но удовольствие… А сейчас… Сейчас происходило с Рэйчел нечто невероятное. Невозможное. Немыслимое. Чувствуя, как движется внутри неё его плоть, как горячо пульсирует в ней его жизнь, сходя с ума от его непредсказуемых, непостижимых движений, Рэйчел показалось, что она опять умирает. И воскресает снова. Миллион раз.

Этот меч и эти ножны, — они созданы друг для друга. Эта грудь с острым, как навершие древнего шлема, твёрдым соском, — она изваяна для его ладони. Как Тебе это удалось, пронеслось у Гурьева в голове. Как Ты узнал, какой она должна быть, — чтобы я спятил, вот так, окончательно, бесповоротно и навсегда?! И зачем, зачем Тебе это понадобилось?! Её волосы – волшебная тяжесть тёмно-жёлтого византийского золота, волнами почти до самого пояса. О, Господи. Рэйчел. Мой ангел. Моя жизнь. Моя душа. Моя кровь.

Ему почудилось, что они оба потеряли сознание, — в один миг. Показалось, он видит, — их души, поднявшись, переплелись, схлестнулись, проникли, протекли друг в друга, став единым целым. Вот так, подумал он. Раз и навсегда, моя девочка. Раз и навсегда. Господи. Рэйчел.

Такого не происходило с Рэйчел ещё никогда. Было разное, — но такое?! Чтобы вот так, с первой секунды, — и сразу – такое?! Разве такое бывает?! Он мой, Господи, подумала Рэйчел, медленно возвращаясь в себя. О, Господи, это ведь он. Мой. Здесь и сейчас. Раз и навсегда. Джейк. Моя земля. Моя вода. Мой воздух. Мой огонь, прожигающий меня насквозь.

— Иди сюда, Джейк. Я хочу попробовать тебя на вкус…

— Рэйчел…

— Иди же… Oh, Jake… Oh, my sweetheart, my baby, my little baby, my sunny, I am in love with you…

Потом, сидя у Рэйчел между колен, он гладил её бёдра, живот… Смотрел на неё. Она открыла глаза, улыбнулась:

— Что необычного ты увидел? Боже, Джейк, у тебя такое лицо…

— А ты? Почему ты смотришь так на меня?

— Потому что ты самый прекрасный мужчина на свете, — убеждённо сказала Рэйчел. — И мой… Я только не понимаю – неужели я заслужила… Самого, самого, самого…

Он легко и стремительно поднял её. И прижал к себе. И она прильнула губами к его губам. Снова почувствовав его внутри, на этот раз Рэйчел заставила его двигаться в выбранном ею самой ритме. И не ошиблась, — вселенная, с грохотом взорвавшись у неё в голове, рассыпалась мириадом ослепительных брызг.

Я принадлежу возлюбленному моему, а он – мне. Его левая рука у меня в изголовье, а правая обнимает меня. О, возлюбленный мой, мёд и молоко под языком твоим! Положи меня, как печать, на сердце твоё, как перстень, который на руке твоей. Сильна, как смерть, любовь, и стрелы её – стрелы огненные… Что значат все сокровища мира против любви?!

— Не могу поверить, Рэйчел. Слёзы? Ты плачешь?

— Прости меня, Джейк. Пожалуйста, прости, если сможешь. Когда-нибудь…

— Рэйчел, ты… Что ты говоришь?!

— Я должна была дождаться тебя, Джейк. Всё то ужасное, что случалось со мной… И что случится ещё, если… Это всё потому, что я не сумела… Не сумела тебя дождаться. Прости меня, Джейк. Я должна была, потому что ты единственное, что есть в моей жизни хорошего, Джейк. Потому что ты единственный мужчина на свете, которого мне стоило дожидаться. Потому что ты – моя жизнь, Джейк. Поэтому – я должна была… Просто я не знала. Прости.

— Глупая девчонка. Я люблю тебя.

— О, нет, Джейк. Я не глупая, нет. А то, что с нами случилось… Ты должен быть не просто единственным. Ты должен был оказаться первым. И единственным, конечно. Боже мой, Джейк. Ты просто не понимаешь, как я виновата.

— Нет, — он улыбнулся так, что Рэйчел на мгновение показалось – прав всё-таки он, а не она. — Нет, Рэйчел. Не понимаю – и никогда не пойму. Я отупел окончательно. Я сделался глуп и ревнив, Рэйчел. Куда глупее и ревнивее, чем это может быть. Чем это может быть со мной. Чем это вообще позволено. Всё это из-за тебя. Но я не настолько рехнулся, чтобы дослушать до конца ахинею, которую ты несёшь. Рэйчел. Так что это уж ты меня прости. И скажи, Бога ради, что-нибудь такое, чтобы я поверил – это снова ты, моя Рэйчел. Слышишь?!

— Сейчас я попробую, — ещё дрожащие губы начали складываться в улыбку, и она выпалила: – В тебя когда-нибудь стреляли, Джейк?

— Да, — он удивился так, что Рэйчел прочла это в его взгляде. Кажется, он даже чуть не отпустил её. Нет-нет, конечно, ей только показалось. — Почему…

— Я так и знала, — яростно прошипела она. — Потому что иначе невозможно объяснить, каким образом вместо мозгов у тебя в голове оказалось чугунное ядро, чёртов дурак!

Она и не думала, что он засмеётся. Он и не засмеялся. Но, когда он заговорил, Рэйчел показалось, что от его нежности она умрёт прямо здесь и сейчас:

— Это немного лучше, Рэйчел. Хотя всё равно – очень плохо. Попробуй ещё раз.

— Нет, — отрезала Рэйчел. Ей было сейчас не до игр. Вот совершенно. И, поймав себя на том, что иногда говорит его словами и думает совершенно так же, как он, жалобно произнесла: – У меня было гораздо больше мужчин, Джейк, чем у тебя – женщин. Ты уверен, что не захочешь когда-нибудь хотя бы сравнять счёт?

— У тебя никогда не было никаких мужчин, Рэйчел, — улыбнулся Гурьев. Насмешка, звучавшая в его голосе, исходи она от кого-то другого, безусловно, привела бы Рэйчел в неописуемую ярость. Но… Скверный мальчишка, да ведь он дразнит меня, поняла Рэйчел в тот же миг, когда собралась рассердиться. Дразнит нарочно, чтобы… — Ни один мужчина на свете не способен выносить это нытьё больше минуты подряд, Рэйчел. Поэтому ты будешь притворяться искушённой и опытной женщиной перед кем-нибудь другим, договорились?

— И ты согласишься с этим мириться?!

— Ну, нет, — теперь он улыбнулся. — Этого ты от меня не дождёшься.

— Я тебя заколдую, Джейк. Я сделаю так, что ни с кем, никогда и нигде ты не будешь чувствовать того, что чувствуешь со мной. Заруби это себе на носу. И если вздумаешь проверять, будет только хуже.

— А ты знаешь, что мужчины очень любопытны? А некоторые при этом ещё и совершенно бескорыстно любят и других женщин.

— Нет никаких «других женщин», Джейк, — передразнивая его, прищурилась Рэйчел. — Для тебя – нет. Нет – и никогда не будет. Можешь сколько угодно пробовать и пытаться. Хоть тысячу раз. Или сто тысяч. А когда ты закончишь, вспомни, что я могу захотеть узнать о результатах.

— А я могу захотеть рассказать тебе о них, — теперь в тоне Гурьева слышалось нечто, похожее на угрозу. И со странным удовольствием Рэйчел поняла, что сумела его разозлить. — Уверена, что сможешь выслушать, не ревнуя?

— А ты что – ревнуешь меня к воде, когда я принимаю ванну?!

— Да, — немного подумав, кивнул Гурьев. — Ревную, и ещё как. Боюсь, тебе этого никогда не понять.

— Даже не думай рассчитывать на это.

— Здравствуй, моя Рэйчел, — улыбнулся Гурьев так, что Рэйчел поняла: ни переиграть, ни переупрямить этого мужчину ей в жизни никогда не удастся. И осознание этого факта заставило её тоже улыбнуться. — Здравствуй, любимая моя девочка. Ты даже не можешь себе представить, как я рад, что ты, наконец, вернулась.

— Да, я вернулась, — утвердительно кивнула Рэйчел. — Я вернулась, и не надейся, что у тебя получится от меня избавиться.

— А кто сказал, что я собирался? — пробормотал Гурьев, властно, по-хозяйски обнимая Рэйчел и завладевая её губами.

Она права, успел подумать Гурьев перед тем, как окончательно утратить ощущение реальности от того, что Рэйчел творила с ним. Она в самом деле заколдовала меня, и мне это нравится…

Кажется, она заснула прямо у Гурьева на плече.

Солнце просеяло свои лучи сквозь тяжёлые шторы. Гурьев поднялся, бросил взгляд на часы. Осторожно укрыв Рэйчел, разметавшуюся во сне, приоткрывшую губы, чуть-чуть словно припухшие, улыбнулся. Печально, — сейчас ему не нужно было делать лицо. Достал из вазы на цветочном столике у окна розу с крупными алыми лепестками, плотными, бархатистыми на ощупь, положил на подушку, ещё хранившую отпечаток его головы. Оделся. Неслышно, как он умел, ступая, вышел, притворив за собой дверь. Быстро ополоснувшись в ванной, спустился, ни разу не скрипнув ступенькой, по лестнице, и вошёл в столовую.