Весна Византии - Дороти Даннет

― При туркменах, или при мусульманах? ― уточнил Годскалк.

Николас немигающе смотрел на священника.

― Мы ведь торговали в Пере, а это пригород Стамбула, ― заметил он.

Асторре недовольно закряхтел.

― Да будь я проклят, если стану служить туркам!

― Тебе и не придется, ― возразил фламандец. ― Если город падет, то ты покойник.

― Если падет. ― Изуродованный шрамом глаз налился кровью. ― Я взял деньги, чтобы сражаться за Трапезунд. Я никуда не побегу.

― Значит, у тебя вполовину меньше шансов уцелеть, чем у нас, ― сказал ему Николас. ― Если город падет, ты выведешь своих людей, пока еще будет такая возможность, ― надеюсь, гордость тебе это позволит. Что касается остальных, то мы можем заранее отправиться к Юлиусу, или оставаться здесь в качестве торговцев и надеяться на удачу. Конечно, это зависит от того, кто станет новым хозяином здешних мест: турки, захватившие Синоп, или Узум-Хасан с союзниками, после того как разобьет турков. Разница не столько в том, как они будут относиться к нам, торговцам, сколько в их отношении к нашим покупателям в городе. Мы можем решить, что в одном случае останемся, а в другом ― нет. Или решим не оставаться вовсе и бросим все, как только запахнет войной.

Джон Легрант перебил его.

― Ты не принимаешь в расчет более удачную возможность? Грузия может прислать свои войска. Синопский эмир ― тоже. Султан и туркмены отступят, Трапезунд уцелеет, и все пойдет, как прежде. Мы будем торговать, а Юлиус сплавает на запад и вернется через полгода. Разве это невозможно?

― Возможно, ― подтвердил Николас. ― Но не нуждается в обсуждении. Планировать нужно лишь на случай неудачи. А теперь я бы хотел услышать ваше мнение.

― Мое мнение уже сложилось, ― объявил Годскалк. Возможно, впервые за все время он обнаружил, каким внимательным может быть взгляд Николаса.

― И каково же оно?

― Первым делом мы пошлем галеру в Батум, а затем втайне переправим ее в Керасус. Затем мы подождем и посмотрим, как поступит султан. После этого будем ждать вестей из Синопа и Грузии. Если султан отступит, мы останемся, пока Юлиус на будущий год не вернется с галерой. Если султан одержит победу, несмотря на эмира Синопского, на грузинского царя и Хасан-бея, то все равно он не сможет надолго осадить Трапезунд. Поэтому мы останемся и выдержим осаду. Если Узум-Хасан с союзниками победит султана, мы тоже останемся. Трапезунд, конечно, лакомый кусочек для Белого Барана, но едва ли Хасан-бей захватит город, как это сделал бы султан. В его интересах сохранить империю в неприкосновенности, ― ведь именно сюда христианский Запад может прислать помощь.

― Согласен! ― воскликнул Асторре. ― Посмотрим, что будет дальше. Самое худшее, что нас может ожидать ― это осада. Пусть Юлиус спокойно возвращается домой с галерой, она нам не нужна. Император, конечно, глупец, но его гвардейцы знают свое дело. Вместе с ними мои наемники перекроют доступ в город даже самому Господу Богу и его ангелам.

― Вот именно этого я и опасаюсь, ― промолвил Годскалк.

― Если город будет закрыт, ― возразил Николас, ― церкви-то все равно никуда не денутся… Асторре, а Трапезунд и правда неприступен?

Капитан наемников покачал головой.

― Так же, как и Синоп. Клянусь Богом, к тому времени, как мы с Джоном и с солдатами императора подготовим все укрепления, мы будем в полной безопасности.

Николас молчал. Годскалк также ничего не говорил, во все глаза глядя на этого мальчишку, этого подменыша, который теперь командовал ими… Чуть погодя, прервав наконец молчание, бывший подмастерье объявил:

― Значит, решено. Джон, отправишься с галерой?

Легрант кивнул.

― Она готова к отплытию. Пока тебя не было, я все проверил, как ты просил. Кроме того, я оставлю с вами нескольких человек, которые здорово разбираются в осадных укреплениях. Ты собираешься во дворец?

― Как только смогу. Тебе лучше пойти со мной. Нам придется убедить императора потратить немного денег, а также рассказать все, что ему известно о султане.

― И об Узум-Хасане, ― добавил Тоби. ― А что теперь предпримет Дориа? Погрузится на свой парусник и отправится в Каффу через Черное море? Проку от этого не будет, ведь продавать ему нечего, а если он попытается вернуться домой, то напорется на турецкий флот.

― А мне казалось, у него есть кое-что на продажу, ― заявил Годскалк. Однако он так и не дождался ответного взгляда от Николаса.

― Что именно? ― удивился Тоби. ― Мы ведь его разорили.

― Нет, Годскалк прав, ― покачал головой фламандец. ― Он может продавать свои услуги. Парусник, если хватит времени, способен вывезти полтрапезунда в Грузию или в Каффу. При этом он сможет брать огромные деньги с каждого пассажира. Такова давняя генуэзская традиция в здешних местах. Выгода в сочетании с человеколюбием.

― А что тут плохого? ― удивился Годскалк.

Но Джон Легрант покачал головой.

― Мы не можем ему этого позволить. Нам нужны мужчины, чтобы нести дозор на крепостных стенах, и женщины, которые бы ухаживали за ними и укрепляли воинский дух. Стоит хоть чуть-чуть ослабить хватку, и ― все пропало. Такое бывало и прежде. Они оставили пустой город с полусотней раненых, чтобы удержать врага… Нет, Дориа нужно остановить. Это будет несложно.

― Несложно, ― подтвердил Николас. ― Ну что ж, таково наше положение, таковы планы. Все цифры записаны, и я сделал копии. Если с кем-нибудь из нас что-то случится, остальные будут знать, как действовать дальше. Что еще?

В отсутствие Юлиуса никто не мог оспорить приведенные суммы. Больше говорить было особо не о чем. В конце концов, Пату собрал свои записи, и все начали расходиться. Тоби через стол спросил у Николаса.

― Ты видел письмо Грегорио?

Тот поднял голову. Остальные уже расходились. Годскалк задержался, опираясь рукой о спинку стула. Он знал, о каком письме говорит лекарь: оно пришло на прошлой неделе. Поскольку Николаса все считали мертвым, то они вскрыли и расшифровали послание. Грегорио написал его зимой в Брюгге и сообщил все последние новости о делах компании. Кроме того, там содержались сведения насчет связи Саймона и Пагано Дориа, а также Пагано Дориа и Катерины. Все это было давно известно; единственное, чему стоило удивляться, ― так это насколько сильно доверяли друг другу Грегорио и бывший подмастерье. Кроме того, из письма стало ясно, что теперь и Мариана де Шаретти узнала обо всей этой истории. «Она восприняла новости очень стойко», ― писал стряпчий. Это оказалось единственным замечанием личного свойства; в остальном в письме речь шла лишь о делах. Демуазель намеревалась оспорить законность брака дочери и собиралась в Дижон и в Италию, чтобы разыскать необходимые документы. Грегорио и сам хотел последовать за ней, но сперва жаждал встретиться с лордом Саймоном лицом к лицу.

Эта последняя новость потрясла Тоби и Годскалка. Николас получил письмо нынче утром, вместе со всеми прочими бумагами, пришедшими за время его отсутствия. Он просмотрел их прямо при священнике и на лице его ни тогда, ни сейчас не отразилось никаких эмоций.

― Думаю, это даже к лучшему, что мы остаемся, ― проронил Годскалк. ― Теперь у Дориа нет никаких причин щадить свою жену.

Николас поднялся с места.

― Она знает, куда обратиться, если будет нужда, ― промолвил он. ― Тоби, как нужно лечить кашель?

Лекарь взглянул на него с интересом.

― Я слышал, ― подтвердил он. ― Три взбитых яйца и унция терпентина каждый день. Безотказный способ.

― Боже правый, ― протянул Асторре.

― Это не для него, а для верблюда, ― пояснил Тоби.

Брак Пагано Дориа продолжал разрушаться, ― и не только по его вине. Время от времени случалось и прежде, что обстоятельства оборачивались против него, и он гордился тем, что принимает поражения так же бодро и невозмутимо, как и успех. Затем генуэзец сбрасывал с себя бремя прошлых ошибок и торопился поскорее начать все заново. Никогда в прошлом он не оказывался так, как ныне, привязан к месту своего поражения. И еще реже случалось, чтобы одолел его в игре один-единственный противник. И помимо всего прочего, он еще оказался связан с докучливой молодой женой.

Все началось с вопросов о серебре. Что имел в виду Николас? Дориа солгал, но никак не мог предвидеть, что она примется разбирать его учетные книги и сообразит, почему он не в состоянии ничего купить.

Тогда она хотела обвинить в краже капитана Асторре или Николаса, и мужу пришлось объяснить, что серебро похитили курды. Вообще, возвращение отчима из мира мертвых как-то странно подействовало на Катерину: она стала слишком много говорить о нем. Кроме того, разобравшись с учетными книгами мужа, она начала проявлять слишком большой интерес к тому, что именно он продал, и что собирался приобрести в кредит, и за что заплатил наличными. Она даже попыталась поспорить с ним, и когда отвертеться от разговора не удалось, и генуэзец высказался начистоту, принялась критиковать все его действия.