На восходе солнца - Николай Рогаль

— Вы-то сами в бога верите? — спросил человек в инженерской тужурке.

Священник посмотрел на него, потрогал рукой серебряный крест, лежавший на животе, сказал внушительно:

— Долгом почитаю исполнять всенародно обряды церкви Христовой.

— Всенародно?

— Именно всенародно, в назидание другим. В сем вижу святую обязанность человека культурного, да-с. Народ в дикости своей не разумеет истину, образованному человеку известную: спокойствие — основа благополучия государственного. Страсти человеческие, корысть, прелюбодейство угрожают затопить культуру, веками созданную. Во имя спасения оной мы сообразовать дела и поступки свои с теологией, как философией, понятной народу, обязаны-с. — Он погладил длинными пальцами седеющую бороду и проглаголил: — Уважение — главное в мире сем, убери его — хаос, смятение всеобщее. Уважая бога, легче уважать власть предержащую. Ибо сказано: «Нет власти, аще не от бога».

— В газетах писали, какой-то поп в деревне отрекся от своего сана, — запинаясь и краснея, вставил скромно одетый юноша.

— Сего священника надо судить.

— Вам бы, отец, инквизитором быть, — с усмешкой заметил человек в инженерской тужурке.

— Не смейтесь, сила церкви — именно в ее нетерпимости.

— Что верно, то верно, — сказал управляющий банком и посмотрел на Судакова, как бы приглашая и его вступить в разговор. — Что может быть проще и здоровее старообрядческой семьи? Здоровые мужики — кряжи; бабы — им под стать, только двойни рожать. Живут, работают, спят, детей плодят, богу молятся и, слава богу, революцией не занимаются. Право, жаль, что наши никонианцы загнали последователей Аввакума Петровича в таежную глушь, в скиты.

— Э-э, батенька, иначе они тоже бы подпортились. Поветрие такое в воздухе. Что сейчас надобно народу?

— Нужна, с одной стороны, заботливость, а с другой — твердая власть, — поиграв шнурочком пенсне, сказал представитель «Кунста и Альберса». — Сейчас народ поддался пагубной агитации большевиков, значит, главное — дать ему почувствовать твердость власти.

— Именно. Вот именно, сын мой, — поп сочно зевнул и прикрыл зевок широкой ладонью.

— Взбунтовалось море человеческое, — сказал управляющий банком. — А все вы, интеллигенты, виноваты, да-с! — злобно выкрикнул он. — Учили народ. А чему?.. Вот вы, господин социалист. — Он повернулся к Судакову, уколол его сердитым взглядом. — Небось тоже звали. «Пойдем вперед!», «Отречемся и отряхнем прах», а?.. Звали? А мне, например, перемены не нужны, плевать я хотел на всякий там исторический прогресс. Даст наш банк уважаемому Ивану Артамоновичу хорошую ссуду — вот и прогресс. Новый прииск в тайге. Пуды золота. Жратва для господ интеллигентов. Что, нет?

Кунстовский доверенный попытался смягчить резкость его слов.

— Экономическая основа современного общества не терпит ломки, она может развиваться лишь эволюционным путем, — произнес он с легким немецким акцентом.

— Да я не спорю, не спорю, — сказал Судаков.

Священник, теребя крест, с любопытством посматривал на них. В гостиную входили дамы.

— Ну конечно, опять политика. Опять большевики, — капризным голосом сказала дама с глубоким декольте.

— Да куда же от них деться, вы скажите. Я с удовольствием сбегу, — с улыбкой ответил священник, протянул крест для поцелуя и скосил глаза на ее обнаженные полные руки.

Вышел наконец к гостям и сам хозяин.

Зотов был толст, низок ростом, неповоротлив; он притирал своим телом косяки дверей и весь был начинен злостью. Злясь, он страшно краснел, шея у него делалась толще, на лбу выступали выпуклые синие жилы, казалось еще слово, и он, как начиненный лиддитом снаряд, — взорвется. Но взрыва не следовало. Только голос Зотова делался еще более пронзительным, по-бабьи визгливым. В сочетании на редкость толстой фигуры и тоненького, как у девочки-подростка, голоса было что-то комическое, и — ничего грозного. Окружающие спокойно выслушивали ругань Зотова; лишь его жена — маленькая, крикливо одетая женщина — время от времени дергала его за рукав и просила:

— Ваня, Ванечка, успокойся. Тебе вредно волноваться.

— Ах, оставь, — отмахивался Зотов. — Ты же знаешь, они меня разорят. Они всех разорят, если... — Тут он глянул на застенчивого юношу и прикусил язык. «Вот дурак, — подумал он о молодом щеголе, — тащит с собой, кого ни встретит». Но удержаться от выражения своих чувств Зотов не мог. — Рабочий контроль, слыхали? «Заем свободы» аннулировали. Национализация банков... Еще жен у нас отобрать, да под общее одеяло, всех, — кричал он, все более распаляясь.

— Что касается декрета о национализации банков, с вашего разрешения, — блеф чистейший, — возразил управляющий. — Ну где им взять людей, способных разобраться в дисконтных книгах? И что такое вообще вексель?.. Ха-ха! Воображаю, что за вакханалия будет. Ха-ха!

— Хи-хи! Хи-хи-хи! — начал истерично вторить Зотов. Весь сотрясаясь, он минут пять закатывался от смеха. — Как, ка-ак? — восклицал он, хлопая себя руками по колыхавшемуся от смеха жирному животу. — Что такое вексель? Хи-хи!.. Ты меня уморишь, — заявил он, несколько успокоившись.

В гостиной появился один из зотовских приказчиков. Стоя у дверей, он знаками старался привлечь внимание хозяина.

— Ну что? Что у тебя? — Зотов отошел с приказчиком в угол, пошептался с ним, поводил возле его носа пальцем: — Гляди! Чтоб ни одна живая душа...

Декольтированная дама решила показать, что политика и ей не чужда.

— Господа, — сказала она, — нам безусловно необходимо покровительство сильной державы.

Человек в инженерской тужурке покосился на нее, буркнул хмуро:

— Сударыня, покровительство сильного для женщины, ищущей его, и для государства — две весьма разные вещи.

— Но почему? — она удивленно подняла брови.

— В первом случае покровитель платит, во втором — берет, — пояснил он с едва приметной усмешкой.

— Ну нет: берет он, положим, в обоих случаях, — не согласился управляющий банком.

Поп первым громко захохотал:

— Воистину так! Воистину.

Зотов просеменил ножками к окну, посмотрел на улицу; он сразу сделался озабоченным и деловитым.

Перемена в настроении Зотова была связана с тем, что приказчик сообщил ему о предстоящем визите Соловейчика. Дело, которое приведет этого пограничного авантюриста в зотовский особняк, особо щекотливое. Тут в случае провала не отделаешься только потерями и убытками. Управляющий конторой Сибирского банка и доверенный фирмы «Кунст и Альберс» прекрасно поняли, что за новость принес Зотову приказчик.

В прошлом месяце они порядочно перетрусили, когда Благовещенский Совет раскрыл созданную в городе контрреволюционную организацию «Союз борьбы с анархией». При обысках были изъяты винтовки, револьверы, ящики с ручными гранатами. Двадцать два арестованных офицера до сих пор находились в тюрьме, их допрашивали следователи-большевики, и неизвестно еще, до чего они успеют докопаться.

В комнату вошел еще один зотовский квартирант — капитан 2-го ранга Лисанчанский. Его сопровождал казачий сотник Суматохин — мужчина огромного роста.

— Одну минуту, батюшка. На два слова, — перехватил он в дверях собравшегося уходить священника, увлек его к оконной нише и стал о чем-то шептаться с ним.

Гримаса неудовольствия мелькнула на хитроватом лице попа.

— Гм... Как сказать... Да вы обратитесь к церковному старосте, это его компетенция, — сказал он смущенно. — К старосте, к старосте, — повторил он, делая рукой жест, словно отпихивал что-то от себя, и, шелестя рясой, быстро пошел к выходу.

Судаков завершил цепь своих логических построений таким выводом:

— Нам действительно пора брать оружие в руки.

— А вы умеете с ним обращаться? — спросил Лисанчанский.

— К сожалению, нет. Но ведь имеются люди военные, опытные. Им и карты в руки. Современное цивилизованное общество слишком сложно устроено, чтобы обойтись без специализации и общественного разделения труда. Армия существует для того, чтобы воевать и подавлять бунты, если полиция бессильна; чиновники — чтобы управлять; мы, интеллигенты, — двигать умственную жизнь. Чего же вы удивляетесь, если я предлагаю сейчас выдвинуть на первый план военных?

Декольтированная дама пододвинулась к Лисанчанскому, шепнула, показав глазами на Судакова:

— О, он осторожен; он даже в флирте... заходит далеко, но всегда вовремя останавливается, — и, заливаясь звонким смехом, встала и пошла к роялю.

Очи черные-е, очи жгучие.Как люблю я ва-ас.И бою-усь я вас...

Зотов под звуки музыки проковылял к окну, уперся лбом в холодное стекло: то ли он хотел охладить разгоряченную голову, то ли боялся пропустить незамеченным приход Соловейчика.

Гости отобедали и разошлись.