Гарвардский баг (СИ) - Вольная Мира

Жаль только, что все хорошее редко длится долго. Видимо, раздраконенная событиями вечера нервная система никак не желала успокаиваться и приходить в нормальное состояние, а поэтому не дала мне долго насладиться сном.

Я открыла глаза в три утра, если верить часам на зеркале, и поняла, что умру, если не попью воды. Странно, но стакан на тумбочке оказался пустым, хотя я точно помнила, что после того, как проглотила таблетку, в нем оставалось не меньше половины.

Гор тихо дышал рядом, спеленав меня по рукам и ногам так, что мне пришлось изрядно повозиться, чтобы выбраться из постели и не разбудить его.

В комнате почему-то было ужасно темно. Темнее, чем обычно. Так, как будто на улице шел дождь, причем непроглядной стеной.

Я прислушалась, но стука капель по подоконнику или стеклу так и не услышала. Пожала плечами, влезая в тапки, и практически на ощупь пошла на кухню, стараясь ни во что не врезаться и не шуршать особенно громко. Пусть хоть кто-то из нас двоих выспится сегодня нормально.

На кухне было примерно так же, как и в спальне, то есть не видно ни хрена. А еще почему-то ужасно холодно и сыро. Тело почти сразу покрылось гусиной кожей, пальцы даже в тапках окоченели. У Ястреба под боком было гораздо-гораздо теплее и приятнее. Но пить все-таки хотелось страшно.

— Энджи, — позвала я шепотом, — включи отопление и свет на кухне над раковиной.

Я подождала несколько секунд, но, к удивлению, ИИ не отозвалась, и ничего не изменилось.

Я повторила просьбу, и, снова получив в ответ лишь тишину, сама потянулась к выключателю. Мягкий желтый свет тут же высветил темную столешницу и черную раковину, сложенные в ряд вилки на ее краю. Они тускло блестели в приглушенном свете спотов.

Гор складывал… Его привычка. Помыл посуду после ужина и сложил приборы, настойчиво отказавшись засунуть все в посудомойку. Сказал, что ему несложно помыть, и он не понимает, чего я разворчалась. А ворчала я не потому, что он помыл посуду, а потому, что меня вид блестящих вилок на черной поверхности раздражал страшно. Я собиралась их убрать, но… остаток вечера как-то не располагал, и из головы все вылетело напрочь.

Вообще всегда бесила посуда в раковине или рядом. Грязная действовала как красная тряпка для быка, как очередные костыли в коде, с чистой дела обстояли, как правило, немного лучше. Раздражала, конечно, тоже, но не так, чтобы скрипеть зубами и хотеть убивать.

Я как-то даже наорала на соседку по общаге во Франции, потому что она оставила в раковине тарелку из-под хлопьев. Орала на французском, перемежая рычание с великим и могучим русским матом. Бедная Морин с тех пор посуду за собой убирала всегда.

Я покачала головой, отбрасывая воспоминания, потянулась за стаканом, а через несколько секунд жадно глотала воду, чуть ли не мурлыча от наслаждения. Даже холод на кухне уже не казался таким безжалостным и выкручивающим кости.

Я допила последние капли, облизала губы и опять подставила стакан под кран, чуть ли не притоптывая в нетерпении. Пить все еще хотелось, пусть и гораздо меньше.

Снова поднесла стакан ко рту, когда там было чуть ли не с горочкой, но в следующий же миг отдернула руку с тихим ругательством, открывая глаза.

Что за хрень?

От воды воняло затхлым: плесенью и ржавчиной. Воняло так сильно, что в уголках глаз выступили слезы. Я поднесла стакан ближе к свету и ругнулась уже громче.

Мутная.

Внутри была какая-то мутная рыже-белесая жижа, с мелкими хлопьями чего-то непонятного, с черными вкраплениями. Затошнило. К горлу подступил комок, а желудок сжался в болезненном, колючем спазме, грозя вернуть назад все, что я так неосмотрительно и с такой жадностью успела проглотить.

Взгляд метнулся к крану, потом снова к стакану, опять к крану. Я ничего не понимала.

Из крана текла нормальная вода. Обычная. От нее не воняло, она ни запахом, ни цветом не походила на то, что плескалось у меня в стакане. Дело не в фильтре. Да и Энджи бы предупредила, если бы пришло время менять блоки.

С другой стороны, она так и не отреагировала на мою просьбу несколько минут назад… Может, ее снова глючит? Возможно, спайка прошла не так успешно, как мне казалось, и где-то остались баги логики, которые я не заметила. Надо будет утром проверить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я опять посмотрела на стакан, с трудом подавив очередной спазм в желудке, пропихнув комок в горле, с трудом сглотнув.

Может, дело в нем? Что-то было на дне? И я не почувствовала в первый раз, потому что эта бурда не успела раствориться…

Греби ж тебя, как же холодно.

Я вздохнула, включила другой кран, тщательно вымыла стекляшку, наблюдая как ржаво-белая муть смешивается с пеной и исчезает в сливе. Вытерла руки.

В холодильнике было несколько бутылок воды. Пока не разберусь, что не так с блоками, если с ними действительно что-то не так, рисковать больше не буду.

Я развернулась с вполне очевидным намерением, предвкушая, как наконец-то напьюсь, вот только так и осталась стоять на месте. Не в силах ни пошевелиться, ни сделать вдох, ни даже просто моргнуть. Пальцы вцепились в столешницу за спиной, сдавило спазмом горло.

Мне просто надо было за что-то схватиться, чтобы устоять на ногах, чтобы ощутить что-то реальное. Холод пронзил от пальцев ног, по позвоночнику, стиснул грудную клетку и свел челюсть. Ожгло, как будто хлыстом, как будто я очутилась в проруби в минус сорок. Ни вскрикнуть, ни вынырнуть на поверхность за глотком воздуха.

Холод и страх.

За столом, на том месте, на котором обычно сидела я, спиной к чернильно-черному провалу окна был Дым. Дым, которого я помнила, Дым, которого знала.

Улыбался его улыбкой, смотрел его глазами, даже отблески желтого света на пшеничных волосах были знакомыми. Все было знакомым, до мельчайших деталей. Димка… Точно такой, каким я видела его в последний раз.

Он сидел, положив руки перед собой, в школьном пиджаке и светлой рубашке, легкая куртка перекинута через спинку соседнего стула. Невозможно было разглядеть ее цвет, но… Я знала, что она синяя, что верхняя пуговица темно-серого пиджака держалась на честном слове, и что под рубашкой у Димы майка. Я знала, что на правой ладони Дыма наполовину стертая шпаргалка зеленой ручкой, потому что в тот день у его класса была проверочная.

Он сам мне рассказал… Димка…

Я смотрела на него и не могла поверить, и взгляд отвести не могла. Рассматривала жадно и пристально и тряслась от страха так, что не будь челюсть сжата — до боли и хруста — была бы слышна дробь моих зубов. Громкая и беспорядочная.

— Дым… — выдавила чужим голосом, рваным шепотом, полным недоверия и ужаса.

— Привет, Стася, — шире растянул он потрескавшиеся, обветренные губы. Сверкнули неестественно-белым в полумраке кухни зубы. — Ты наконец-то меня заметила, обратила на меня внимание. Я уж думал, придется тебя звать, — голос тоже был его. Интонации, тембр, манера немного растягивать окончания фраз. Вот только что-то не так было с этой улыбкой, в ней как будто чего-то не хватало.

Я смогла лишь драно качнуть головой. Все, на что меня хватило, все, на что я решилась, потому что боялась до чертиков отводить от него взгляд. И непонятно, чего больше было в этом чувстве: страха от того, что он останется, или страха от того, что исчезнет.

— Ты чего дрожишь? Дать тебе мою куртку? — Димка потянулся за одеждой.

— Не надо, — выдавила из себя по слогам прежде, чем его пальцы сомкнулись на ткани, зубы пару раз все-таки клацнули, заставляя вздрогнуть. Какой-то собачий, неестественный звук. — Я… все хорошо. Просто здесь холодно.

— Не так холодно, как будет, — ответил он непонятное, но руку вернул на место, снова сидел прямо. Смотрел на меня так же, как я на него: не моргая и не дыша. Изучал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Ты… как… — я не могла сформулировать вопрос, не могла даже понять толком, что спросить. В башке гудело, а картинка перед глазами вдруг подернулась непонятной пеленой.

— Только не плачь, Стася, — укоризненно покачал мальчишка головой. — Ты же знаешь, я не выношу, когда ты плачешь. И он, — Дым на миг нахмурился, — тоже не выносит слез.