Крик души - Сьюзен Льюис

— Да.

— Можно ли сказать, что у него было сильное недомогание?

— Я думаю, да. Никто не мог найти причины такого поведения, но в последнее время он часто и долго плакал. Когда он только родился, он вообще почти никогда не плакал.

Ей было тяжело говорить о жизни Зака до того, как все пошло наперекосяк, но она не могла позволить себе сорваться.

— Все ли медицинские проверки были осуществлены должным образом?

— Да. Миссис Адани очень щепетильно подходит к выполнению своей работы, и к тому же мы ходили к врачу. Они оба сказали, что это просто такой период в жизни Зака и что это вскоре пройдет.

— Но этот период не закончился?

— Нет, ну, в общем, прошло не так уж и много времени.

— Вам просто казалось, что все это длится очень долго, потому что вы устали, волновались и были очень расстроены диагнозом, который ему поставили?

Никки начала было кивать, но затем в ее глазах появился испуг.

— Я вижу, к чему вы клоните, — заявила она, — но вы ошибаетесь.

— И к чему же я, по-вашему, клоню?

— Вы намекаете, что я не могла больше этого выносить, и потому… Я… — Она опустила голову, не в силах больше произнести ни слова.

— Но вы сказали нам, что, когда это случилось, в доме не было никого, кроме вас, — напомнила ей МакАллистер. — Так кто еще мог совершить это?

Никки подняла голову.

— Никто этого не делал! — закричала она. — У него и раньше были проблемы с дыханием, и однажды нам даже пришлось срочно отправить его в реанимацию. Должно быть, это снова произошло, когда одеяло наползло ему на лицо… Во всяком случае, именно в таком виде все и было, когда я зашла в комнату.

МакАллистер внимательно смотрела на нее. Оценивала ли она правдивость данного утверждения или ожидала, когда Никки продолжит рассказ, — сказать было трудно.

— Позвольте мне объяснить вам ситуацию простыми словами, — начала МакАллистер, — патологоанатом, когда вскрыл тело вашего ребенка, кое-что обнаружил. Помимо крови в легких, носу и глазах, у него была порвана связка в гортани, а на лице остались следы многочисленных ушибов. Полагаю, вы согласитесь, что вес одеяла не может вызвать такие повреждения.

Никки в ужасе уставилась на нее.

— Нет, но я… Это, возможно, случилось, когда я пыталась реанимировать его.

— Внутренние повреждения этим объяснить нельзя, — заметила МакАллистер, мысленно спрашивая себя, когда уже Таунсенд включится в их разговор. — Кто-то прижал одеяло к лицу Зака и удерживал его.

— Это не я! — закричала Никки. — Я знаю, что я была там одна, но я спала… Я действительно нашла его в таком виде, клянусь, — они все неправильно поняли… Не могло быть никакой крови или синяков, потому что Зака никто не убивал.

— У кого еще есть ключи от дома? — спросила ее МакАллистер.

Никки попыталась заставить себя думать.

— У всех, кто в нем живет, и у владельца.

— Мог ли кто-то из ваших друзей одолжить свои ключи?

Никки покачала головой.

— Я так не думаю. Я… Ах да, Дэвид давал свои ключи матери. Она — миссис Адани, моя патронажная сестра, но, по-моему, она их вернула.

МакАллистер сделала еще одну пометку в блокноте, а затем продолжила:

— Ладно, значит, вы утверждаете, что нашли его под одеялом. Он еще дышал, когда вы отдернули одеяло?

Сердце Никки на мгновение замерло. Она не знала ответа на этот вопрос.

— Я, гм… Я не уверена. Он просто очень плохо выглядел, и я начала реанимировать его, а затем набрала «999» и…

— Почему вы сказали оператору, что убили ребенка? — перебила ее МакАллистер.

Внутри у Никки все сжалось.

— Я… Я не знаю. То есть я была так расстроена… Я думала…

— Моя клиентка в тот момент находилась под влиянием серьезного стресса, — наконец вмешалась Таунсенд, — а все мы знаем, как матери обвиняют себя в ситуациях, где их вины вообще никакой нет.

МакАллистер бросила на нее холодный взгляд и собиралась уже продолжить допрос, когда Никки почти прокричала:

— Я думала, что меня считают невиновной, пока не доказано обратное, а вы ведете себя со мной так, словно…

— Это — для суда, — перебила ее МакАллистер, хотя и достаточно любезно. — Мы же работаем с предположениями, и боюсь, Николь, что я могу только предположить, что вчера утром у вас либо закончилось терпение, либо, возможно, вы уже давно планировали спасти своего сына от неминуемой судьбы…

— Это неправда! — решительно заявила Никки. — Я признаю, что не хотела, чтобы он мучился, но, когда это время настало бы, я бы все равно любила его и делала все, что в моих силах, чтобы сделать жизнь Зака терпимой.

МакАллистер, прищурившись, посмотрела на нее.

— Сейчас это очень легко утверждать, ведь теперь невозможно проверить! — заметила она.

— Это правда!

Наклонившись вперед, МакАллистер положила сцепленные руки на блокнот и посмотрела Никки прямо в глаза.

— Как бы там ни было, теперь, когда я узнала кое-что о болезни, я могу понять, почему вы сделали это…

— Но я ничего не делала!

— …и я уверена, что судья тоже поймет вас, так что, если вы полностью признаете свою вину, очень вероятно, что…

— Но я не могу признаться в том, чего не делала! — закричала Никки; ее голос словно прорывался наружу из глубин растерянности и страха.

МакАллистер поджала губы, по-прежнему глядя на Никки, а затем, внезапно выключив запись, достала кассету и убрала ее.

— Я так понимаю, моя клиентка может идти? — требовательно поинтересовалась Мария Таунсенд.

МакАллистер посмотрела на нее.

— Нет, Мария, вы понимаете неправильно, — парировала она и, забрав кассеты и блокнот, вышла из комнаты.

— Не волнуйтесь, — уверенно заявила Таунсенд. — Я была здесь, в этой комнате, уже сто раз. Все будет хорошо.

Констебль Фримен все еще находился неподалеку от камер, когда МакАллистер вышла из комнаты для допросов.

— Ты нашел нам свободный кабинет? — спросила она, с щелчком открывая телефон, чтобы проверить сообщения.

— Он прямо у вас за спиной, — ответил он, указывая туда, где обычно сидел юрист отдела судебного преследования.

Сообщив своему многострадальному мужу, что она задерживается в участке на Броудбери-роуд, МакАллистер убрала телефон и вместе с Фрименом направилась в кабинет, где тяжело упала в кресло и водрузила ноги на стол. Она выглядела и чувствовала себя так, словно ей уже очень давно нужно было пойти домой.

— Отец ребенка и соседи по дому переехали в Тоттердаун, — сообщил ей Фримен. — Дом принадлежит патронажной сестре, которая одновременно приходится матерью одному из друзей.