Зеленый луч. Буря. - Леонид Соболев

В рубке было уютно и тихо. Спокойно покачивался в нактоузе котелок компаса. Рулевой стоял у штурвала, Бабин, насвистывая, прохаживался взад и вперед. Он остановился, когда я вошел, и рулевой повернул ко мне голову. Оба они на меня смотрели, а я стоял, не зная, что им сказать.

— В чем дело, Слюсарев? — спросил наконец Бабин. — Что с вами?

Наверное, у меня был странный вид.

— Мне надо капитана по срочному делу, — сказал я.

— Капитан спит. Что случилось? — Я молчал. — Ну? Что случилось? Доложите мне, вахтенному начальнику.

Сейчас я твердо решил, что расскажу все только капитану или Овчаренко. Рассказывая, мне пришлось бы коснуться некоторых фактов, касающихся лично меня, а к ним обоим я чувствовал особенное доверие. Я упрямо молчал и не знал, что сказать Бабину. Конечно, по всем правилам я должен был доложить ему. Он долго смотрел на меня, а потом пожал плечами, подошел к двери капитанской каюты и постучал. Оттуда отозвались не сразу — видимо, Студенцов спал. Была пауза, потом я услышал голос:

— Да! Что случилось?

— Николай Николаевич, — объяснил Бабин. — Тут Слюсарев из второй вахты непременно хочет сейчас же с вами переговорить.

Опять была пауза. Видимо, Студенцов со сна собирался с мыслями.

— Хорошо, пусть войдет, — сказал он наконец.

Бабин указал мне глазами на дверь и отошел к машинному телеграфу, чтобы показать, что его совсем не интересует дальнейшее. Я вошел к капитану. Студенцов спал не раздеваясь. Он лежал на диване в расстегнутом кителе и смотрел на меня сонными еще глазами,

— Николай Николаевич, — сказал я, закрыв за собой дверь. — Мацейс и Шкебин собираются удрать с тральщика. Они почти уже спустили шлюпку и ждут, когда я принесу им из кубрика запасную буханку хлеба.

Студенцов смотрел на меня глазами, в которых не было и тени сна.

— С какого борта спускают шлюпку? — спросил он, застегивая китель.

— С левого.

Он отпер ящик, вынул наган и щелкнул барабаном.

— Идемте, — сказал он.

Вторая дверь из его каюты вела прямо на верхнюю палубу. Мы вышли и очутились в густом тумане. Снова мне показалось, что не бывает смеха, шуток, простой обыденной работы, а есть только туман, и таящиеся в нем люди, и злые дела, ножи и револьверы. Но только теперь мне совсем не было страшно.

Мы шли, и чуть согнувшаяся фигура капитана порой исчезала совсем, но я все-таки знал, что он идет впереди меня, храбрый, уверенный человек, и я ничуть не боялся и шел, готовясь к свалке, к борьбе, к опасности. Мы обошли слева машинный люк и руками нащупали шлюпку. От этой шлюпки до той, которую спускали Мацейс и Шкебин, было несколько шагов. Я шел, стараясь ступать как можно тише, а капитан пропал в тумане. Вот уже где-то здесь должны меня ждать компаньоны мои по побегу. Уже у меня под ногами не железная палуба, а доски. Я остановился. Еще шаг — и я упаду в море. Где же капитан?

Я услышал его голос совсем рядом.

— Ччерт! — сказал он и зажег карманный фонарик.

Полоска слабого света пробежала по рострам и окунулась в туман. Здесь было слышно, как за кормою шумит вода. Тали, свисавшие со шлюпбалок, тихо покачивались, а шлюпки не было.

Только тогда я понял, что не я обманул Мацейса и Шкебина, а они провели меня, как мальчишку.

Глава XIX

НОЧЬ ПЕРЕД ШТОРМОМ (Продолжение)

В тумане зажглась спичка. Капитан раскуривал трубку. Спичка полетела за борт, но я видел при слабом свете тлеющего табака нахмуренное лицо капитана.

— Вот что, — сказал он. — Вы пойдете сейчас и приведете Овчаренко. Вы знаете, где его каюта? — Я кивнул головой. — Хорошо. Вы пройдете ко мне прямо с палубы. Я зайду в рубку, а потом буду вас ждать. Понятно? И, конечно, никому ничего не говорите. — Сказав это, он повернулся и спокойно пошел по направлению к рубке.

Я спустился вниз и вошел к Овчаренко в каюту. Он спал, но сразу открыл глаза, когда я тронул его за плечо.

— Товарищ Овчаренко, — сказал я, — вас капитан просит по срочному делу.

Секунду он смотрел на меня, а потом сел и, не задавая вопросов, стал быстро натягивать сапоги. Я ждал. Через минуту он уже застегивал китель.

— Где капитан? — кинул он, выходя.

— Он просил нас в каюту, но только не заходя в рубку, а прямо с палубы.

Овчаренко остановился и еще внимательней на меня посмотрел.

— Вам приказано явиться тоже?

— Да.

Мы вышли и, поднявшись по трапу, без стука вошли к капитану. Его не было в каюте, но, вероятно, он слышал, как мы вошли, потому что сразу тоже вошел из рубки. Овчаренко сидел в кресле, капитан опустился на стул.

— Мацейс и Шкебин, — сказал капитан, — удрали на шлюпке.

Овчаренко кивнул головой и спросил:

— Давно?

— Минут пятнадцать.

— Преследование возможно?

— При отсутствии прожекторов и в таком тумане бессмысленно. Мы прошли две — две с половиной мили. Не сомневаюсь, что они на шлюпке отошли в сторону. Куда? На ост или вест? Мы можем пройти в полукабельтове и не заметить их.

— Хорошо, — сказал Овчаренко, — тогда займемся следствием. Слюсарев в курсе дела?

— Да. Собственно говоря, только он в курсе дела. Я сам ничего не знаю.

— Ну, рассказывайте.

Я начал со встречи с Аркашкой. К сожалению, все происшедшее на берегу я смог рассказать очень отрывочно и не всегда уверенно. Все-таки, оговорив недостоверность своих воспоминаний, я описал довольно подробно пещеру в соломе и подслушанные мною разговоры.

— В угрозыске почему-то считают, — прервал меня Овчаренко, — что Юшка давно бежал из Мурманска.

Капитан кивнул головой, и я продолжал рассказ. С особым вниманием была выслушана история о том, как я нашел своих товарищей по похождениям спящими в шлюпке и как они были испуганы. Вынув изо рта трубку, капитан задал мне вопрос:

— Они испугались, когда увидели открытое море или номер тральщика?

Я ответил очень уверенно:

— Увидя номер тральщика.

Потом я рассказал про часы, про случай на птичьем базаре, про увиденные мною глаза. Мне осталось самое главное: стараясь ничего не упустить, я передал фразу за фразой весь разговор на рострах, и капитан пускал клубы дыма из трубки, а Овчаренко не отрывал от меня внимательных глаз.

Я кончил. Они помолчали. Потом Овчаренко отвел от меня глаза и, глядя в сторону, сказал, не повышая голоса:

— Вы попали в очень дурную компанию, Слюсарев. Вам придется многое сделать, чтобы это полностью и навсегда забылось.

Наклонив голову, я ответил: «Знаю». На этом разговор обо мне кончился. Мне нравилось в Овчаренко, что он всегда понимал, когда спокойная короткая фраза подействует сильнее длинной нотации.