Зеленый луч. Буря. - Леонид Соболев

— Свистунов, — сказал я, — дядя Коля, проснитесь.

Он сонно посмотрел на меня и пробормотал:

— Уйди ты!

Но я продолжал его тормошить:

— Слушайте меня, ну! Только выслушайте и будете опять спать.

Зевая, приподнялся он на локте, и я, сбиваясь и торопясь, стал говорить о глазах в расселине, о том, что Мацейс и Шкебин не спали, о том, что они боятся шторма. Впрочем, я скоро замолчал. Голова Свистунова опустилась на подушку, глаза закрылись, он похрапывал спокойно и ровно.

Махнув рукой, я вышел из каюты. Куда идти? К капитану? Я с детства боялся глупых и смешных положений. Я снова перебирал все факты. Что я, в сущности, мог ему рассказать? Что они испугались, попав на тральщик? Это было естественно. Даже то, что с ужасом смотрели они на круг с номером тральщика, тоже было понятно. Кому же хочется оказаться на судне, с которого он только что списался? Рассказать про глаза, смотревшие из расселины? Странная история, и почему я тотчас же не сказал об этом? Мне могло показаться. Я был в нервном, приподнятом состоянии. О кружке, выпавшей из рук? Смешная улика. Мало ли у кого падают из рук кружки. Сейчас, когда я стоял в пустом коридоре кубрика, мне все это казалось совсем не таким уже ясным.

Я открыл было дверь в каюту, решив ложиться снова спать, но сразу же закрыл ее. Так или иначе, а спать я не мог. Я решил найти Мацейса и Шкебина, посмотреть на них, убедиться, что с ними все в порядке.

Я обошел кубрик. Заглядывая в каюты, я видел сонных, раскинувшихся на койках людей, открытые рты, свесившиеся с коек руки, я слышал храп и сопение, и. ногда сонное бормотание спящих. Здорово люди спят на море. Кажется, только я не спал в эту предштормовую ночь. Нет, Мацейса и Шкебина не было в кубрике. Их койки были помяты, но пусты. Мне казалось, что они хранят еще тепло тел.

Беспокойство не оставляло меня. Я вышел на палубу. Белый молочный туман стоял в воздухе. Я закрыл за собою дверь, и она исчезла за белой стеною. В двух метрах я уже ничего не видел. Тральщик шел спокойно и ровно Я обошел палубу и полубак — ни души. Только наверху сквозь туман пробивался еле заметный свет.

Я зашел в столовую. Вахта сидела за столами и, разделившись на партии, играла в «козла». Что было делать во время перехода? Судно было готово к шторму, все было убрано, вымыто и вычищено. Еще стоя в дверях, я был уверен, что Мацейса и Шкебина нет в столовой. Их и в самом деле не было. Я убедился в этом с первого взгляда.

Беспокойство овладевало мною все сильней и сильней. Пройдя мимо запертого камбуза, я быстро взбежал по трапу на полуют. Фонарь на корме бросал вялый и тусклый свет. Я видел еле заметные светлые пятна в иллюминаторах машинного люка. Осторожно нащупывая до рогу ногами, я шел к корме и вдруг остановился. Мне послышался шум. Я стоял неподвижно. Нет, все было тихо. Сейчас я должен коснуться шлюпки. Я искал её, протягивая руку, но шлюпки не было. Что такое? Я сделал еще шаг. В это время сильная рука зажала мне рот, Еще секунда, и я лежал, крепко схваченный кем-то, и с трудом различал склонившиеся надо мной тени. У меня ныли затылок и плечо, ушибленные при падении. Мне очень хотелось глубоко и сильно вздохнуть, но рот мой по-прежнему был зажат.

— Кто это? — услышал я отрывистый шепот.

— Жора, — это был уже другой голос. Это говорил Шкебин. — Жора, не все ли равно.

— Кто это, ослиная голова? — отчетливо повторил Мацейс.

Надо мною склонились две головы, два лица, нахмуренных и серьезных. Они узнали меня, и я узнал их. Меня поразило в них выражение деловитости и полного лично ко мне равнодушия. Будто я не был пока еще живым человеком, их товарищем, с которым они болтали, пели, играли в «козла». Будто я был неодушевленным предметом, вещью, не думающей и не чувствующей.

— Это Женька, — сказал Шкебин. — Ты подержи его.

Ужасное у меня было чувство. Я не мог пошевелиться, не мог крикнуть, не мог ничего сказать, я вообще ничего не мог сделать. Так бывает в кошмарах, но здесь у меня не было надежды проснуться. Я слышал возню: это, понимал я, Шкебин достает нож. Я дернулся, но меня крепко держали. Потом я услышал шепот Мацейса:

— Не могу. Отставить. Это грязное дело, Гришка.

— Ты точно барышня, — упрямо сказал Шкебин, — а я считаю — лучше сразу. Уж это я знаю и знаю.

Мацейс не ответил ему. Наклонившись ко мне, он зашептал:

— Женька, ты не злись, что мы так на тебя напали. Нам в тумане-то не видно. Мало ли кто мог прийти.

— Уж что знаю, то знаю, — упрямо шептал Шкебин. — Ты меня хоть тысячу раз ругай.

— Может, мы начнем споры? — прошептал Мацейс. — Может, мы откроем дискуссионный клуб?

— Делай, как хочешь, — слышал я бормотание Шкебина. — Пожалуйста. А уж только что я знаю, то знаю.

— Женька, — опять зашептал Мацейс, — надо тикать. Мы как раз хотели сказать тебе. Понимаешь, нам тут знакомый парень дал радиограмму. На условном, конечно, языке. В общем, там раскрылись большие дела на берегу. Юшка оказался чуть не шпионом. Нас ищут. Аркашка, сволочь, все выболтал, все имена. С минуты на минуту надо ждать приказа об аресте, понятно? Нас всех ищут и особенно тебя. Так там и сказано, в радиограмме: «Особенно кланяйтесь Женьке», — понятно? Это значит: особенно, мол, ищут Женьку. Мы тут уже почти что спустили шлюпку. До берега-то рукой подать, а там до становища дойдем. Есть такие ребята — спрячут. Гришка говорит: вали, отваливай, а я говорю: надо Женьку искать. А тут ты как раз. Я ото рта отниму руку, а ты только скажи: тикаешь с нами?

Действительно, рука, лежавшая на моем лице, отпустила меня. Но я ее чувствовал. Она была здесь, в одном сантиметре, готовая зажать мне рот при первом же громком звуке. Я перевел дыхание. Ноги у меня затекли. На них сильно давило колено — не знаю, Шкебина или Мацейса. Надо мной нависла белая пелена. Было ужасно не видать ничего, кроме безразличной белизны. Казалось, в мире ничего больше нет. Только белизна, я и два моих врага. Я вздрогнул — так это было страшно. Чтобы успокоиться, я представил себе спокойное море, тральщик, неторопливо режущий воду, уютные огни иллюминаторов, позевывающего рулевого в рубке. Я представил себе свое перекошенное лицо, и двух человек, навалившихся на меня, и шкерочный нож в огромной ручище Шкебина. Теперь они низко склонились. Я увидел их лица. Мне не сделалось оттого легче. Шкебин, казалось, нетерпеливо ждал, когда кончатся эти, с его точки зрения, никому не нужные разговоры и ему позволят ликвидировать раз навсегда досадную, но несерьезную помеху. Мацейса, кажется, раздражало, что разговор затягивается. Видимо, он считал, что времени и так потеряно совершенно достаточно.

— Ну? — резко сказал он. — Надо решать, Слюсарев. Некогда.