Голливудские триллеры. Детективная трилогия - Рэй Брэдбери

«Катастрофа года, – подумал я. – Арбутнот погиб, и людей на студии стало выкашивать, как слонов под ружейным огнем».

– Это не был несчастный случай, – шепнула Констанция.

Ее бледное лицо обрамляла, словно притягиваясь к нему, какая-то особенно густая темнота.

– Убийство, – проговорила она. – Самоубийство.

Пульс на моем запястье учащенно забился. Констанция взяла мою руку и крепко сжала.

– Да, – сказала она, – самоубийство и убийство. Мы так никогда и не узнали, как, почему и что произошло. Ты читал газеты. Поздно ночью, две машины на углу бульваров Гувера и Санта-Моники, и ни одного свидетеля. Все, кто был в масках, разбежались, так и не сняв их. Аллеи студии были похожи на рассветные венецианские каналы: пустые гондолы, причалы, усеянные оброненными серьгами и нижним бельем. Я тоже сбежала. Потом ходили слухи, что якобы Слоун застал Арбутнота со своей женой возле ограды или за оградой. А может, это Арбутнот застал Слоуна с его собственной женой. Господи, если любишь жену другого, а она занимается с мужем любовью на безумной вечеринке, неужели это может настолько свести с ума?! И вот одна машина на полном ходу преследует другую. Арбутнот гонится за Слоуном на скорости восемьдесят миль в час. На бульваре Гувера он врезается ему в зад и вбивает прямо в столб. Вся вечеринка тут же узнала новость! Док Филипс, Мэнни и Грок бросились туда, перенесли пострадавших в католическую церковь поблизости. Церковь Арбутнота. Он жертвовал ей деньги, чтобы не гореть в вечном огне, избежать геенны огненной, как он говорил. Но было слишком поздно. Они умерли, и тела отнесли в морг на другую сторону улицы. Я ушла задолго до этого. На следующий день у доктора и Грока был такой вид, будто они несли гроб на собственных похоронах. В полдень я закончила съемки последней сцены последнего в моей жизни фильма. Студия закрылась на неделю. На каждой съемочной площадке повесили траурные ленты, каждую улицу окутали искусственными облаками, туманом и моросью, а может, облака были настоящие? Газетные заголовки утверждали, что все трое были пьяны и счастливы, возвращаясь домой. Нет. Это была месть, настигшая и убившая любовь. Через два дня двух несчастных ублюдков и одну несчастную, жадную до любви сучку похоронили за стеной, там, где недавно рекой лилась выпивка. Туннель под кладбищем заложили кирпичом и… черт! – Она вздохнула. – Я думала, все кончилось. Но теперь – туннель открыт, фальшивый труп Арбутнота висит на стене, да еще этот ужасный человек в фильме с печальными, безумными глазами, – все начинается снова. К чему бы это?

Ее часы остановились, голос становился все тише, она засыпала. Ее губы еще шевелились. Слова, как призраки, еще слетали с губ, обрывками.

– Бедняжка, святой человек. Дурачок…

– Что за святой дурачок? – спросил я.

Крамли приник к двери.

Констанция, словно откуда-то из глубины, дала ответ:

– … священник. Бедная овечка. Его обманули. Ворвались люди с киностудии. В баптистерии кровь. Трупы, господи, трупы повсюду. Бедняга…

– Священник из церкви Святого Себастьяна? Этот бедняга?

– Конечно, конечно. Бедный он. И все бедные, – шептала Констанция. – Бедный Арби, глупый, печальный гений. Бедняга Слоун. Бедная его жена. Эмили Слоун. Что она такого сказала в ту ночь? Думала, будет жить вечно. Боже! Вот это сюрприз: проснуться в небытии. Бедная Эмили. Несчастный Холлихок-хаус[251]. Несчастная я.

– Что-что ты сказала? Кто несчастный?

– Хо… – невнятно бормотала Констанция, – ли… ок… хаус…

И она уснула.

– Холлихок-хаус? Не знаю фильма с таким названием, – прошептал я.

– Нет, – сказал Крамли, входя в комнату. – Это не фильм. Вот.

Он засунул руку под ночной столик, вытащил телефонный справочник и полистал страницы. Пробежав пальцем сверху вниз, он вслух прочел:

– Санаторий «Холлихок-хаус». Полквартала к северу от церкви Святого Себастьяна, так?

Крамли наклонился к самому уху Констанции.

– Констанция, – проговорил он. – Холлихок. Кого там держат?

Констанция застонала, прикрыла глаза рукой и отвернулась. Несколько последних слов о той далекой ночи были обращены к стене.

– … думала жить вечно… так мало знала… бедные все… бедный Арби… бедный священник… бедняга…

Крамли поднялся, бормоча:

– Черт! Проклятье! Ну конечно. Холлихок-хаус. Это же в двух шагах от…

– Церкви Святого Себастьяна, – закончил я. И добавил: – Отчего у меня такое чувство, что ты потащишь меня туда?

– Ты, – сказал мне Крамли за завтраком, – похож на умирающего. А ты, – он указал бутербродом с маслом на Констанцию, – на Справедливость без Милосердия.

– А я на кого похож? – спросил Генри.

– Тебя я не вижу.

– Вот ведь беда, – посетовал слепой.

– Скидывайте одежки, – скомандовала Констанция, неподвижно глядя в одну точку, словно читая какую-то идиотскую вывеску. – Пора искупаться. Едем ко мне!

И мы поехали к Констанции.

Позвонил Фриц.

– Ты мне сделал середину фильма, – прокричал он, – или это было начало? Теперь надо переделать Нагорную проповедь!

– А надо ли? – почти крикнул я.

– Ты в последнее время ее не перечитывал? – Фриц, судя по звукам, решил сделаться как Крамли, то есть рвал на себе последние остатки волос. – Так перечти! А потом напиши закадровый текст для всей нашей чертовой картины, чтобы он скрыл все десять тысяч рытвин, впадин и мозолей, оставшихся на заднице нашего эпоса. Ты что, за последнее время не перечитывал Библию целиком?

– Вообще-то нет.

Фриц вырвал у себя еще клок волос.

– Так давай пролистай по-быстрому!

– По-быстрому?!

– Через две страницы. Ровно в пять будь на студии с такой проповедью, которая бы сразила меня наповал, и таким закадровым текстом, чтобы Орсон Уэллс в штаны обмочился! Твой Unterseeboot Kapitan командует: погружение!

И он погрузился, повесив трубку.

– Одежду долой! – сказала Констанция, еще не совсем проснувшись. – Все в море!

Мы поплыли. Я плыл за Констанцией в прибойных волнах так далеко, как только мог; потом тюлени позвали ее с собой и унесли в океан.

– Боже! – сказал Генри, сидя по шею в воде. – Мое первое купание за многие годы!

К двум часам дня мы приговорили пять бутылок шампанского и вдруг почувствовали себя почти счастливыми.

Затем, не знаю как, я присел и написал свою Нагорную проповедь и прочел ее вслух под грохот волн.

Когда я закончил, Констанция тихо сказала:

– Где бы мне записаться в воскресную школу?

– Иисус гордился бы, прочтя такую проповедь, – сказал слепой Генри.

– Я всегда знал, что ты… – Крамли налил мне в ухо шампанского, – гений.

– Черт возьми! – скромно произнес я.

Я вернулся в дом и добавил еще про то, как Иосиф с Марией въехали верхом в Вифлеем, нашли мудрых людей, положили Младенца на кучу соломы, а животные смотрели на них с недоверием, и среди всех этих полночных верблюжьих караванов, загадочных звезд и чудесных рождений я услышал за спиной голос Крамли:

– Святой бедняга.

Он набрал номер справочной.

– Голливуд? – сказал он. – Церковь Святого Себастьяна?

В полчетвертого Крамли подвез меня к церкви.

Он внимательно посмотрел мне в лицо, словно желая видеть не только мою башку, но и то, что болтается внутри.

– Перестань! – приказал он. – У тебя тупая самодовольная ухмылочка, приклеенная к губе, как цирковой билет. Как будто ты споткнулся, а с лестницы навернулся я!

– Крамли!

– Христос всемогущий, а как же вчерашняя погоня, когда мы кругами носились под стеной со скелетами, а Рой, который до сих пор скрывается, а слепой Генри, отгоняющий призраков своей палкой, а Констанция, которая к вечеру опять испугается и явится сдирать пластыри с моих незаживших ран? Это была моя идея – притащить тебя сюда! А теперь ты стоишь тут как ученый клоун, готовый сигануть с обрыва!

– Святой бедняга. Дурачок. Бедный священник, – отозвался я.

– О нет, перестань!

И Крамли уехал.

Я бесцельно бродил по церкви, небольшой по размерам, но сверкавшей золотым убранством. Затем остановился перед алтарем, в котором было, наверное, золота и серебра, пожалуй, не меньше чем на пять миллионов долларов. Если отдать в переплавку возвышающееся посредине изображение Христа, можно было бы купить половину Монетного двора США. Как раз в тот момент, когда я стоял, ослепленный исходящим от креста светом, за спиной раздался голос отца Келли.

– Вы тот сценарист, что звонил по поводу своей проблемы? – негромко окликнул он из-за церковной кафедры.

Я не мог оторвать взгляд от ослепительного алтаря.

– У вас, наверное, много богатых прихожан, отец, – сказал я.

А про себя подумал: «Арбутнот».

– Нет, церковь пустует в пустые времена. – Отец Келли протиснулся через боковой проход и протянул мне свою широкую ручищу. Он был высок, шесть футов и пять дюймов ростом, атлетического телосложения. – Нам повезло, что есть несколько прихожан, которым совесть все время доставляет неприятности. Они силой заставляют церковь принимать их деньги.