Малиновые облака - Юрий Михайлович Артамонов

— Где у нас бумага и ручка?

— Что хоть делать-то? — подает Потю тихий, жалобный голос. — Вот и мы уедем. Пропадет ведь деревня…

— Ты это о чем? Себя спасать надо, не деревню, — отвечает Миколай. Он не узнает жены. О чем это она спрашивает? Чего о деревне вспомнила?

— Так деревню спасем — себя спасем… Понимаю немножко-то…

— Да как ее спасешь? Все поразъехались… Так и так уезжать. Квартиру бы дали — в поселок бы переехали. Все одно…

— Хочешь-таки написать? — Потю поворачивает голову к мужу.

— Напишу! — Миколай положил перед собой листок бумаги. Не зажигая лампочки, он пишет при свете фонаря с улицы, единственного в селе. Он пишет заявление на имя директора совхоза «Ошла». Совхоз этот рядом, в пригороде Йошкар-Олы. Миколай скрипит пером, думая о той чужой для него земле, на которой придется работать, а видит свой родной дом, свою землю-кровинушку…

На улице стало темно, и голосов не слышно. Вообще-то и днем здесь редко услышишь голоса людей. Это только сегодня всполошились, поднялись. А так — мертвая деревня. Иногда от нечего делать лениво взбрехнет собака. Чужие сюда не заходят, а своих она знает каждого в лицо и по запаху. Потому всех жителей считает хозяевами.

И в избе темно. Муж с женой сидят друг против друга, долго сумерничают, и разделяет их лишь длинный стол с дубовой столешницей. Сидят тихо, не разговаривая, не зажигая света. Долгие думы думают.

Хорошо думается в тишине, в темноте. Легко, свободно, ничто не отвлекает. Думай и думай, если есть о чем подумать…

КОШЕЛЕК

Перевод А. Спиридонова *

В один прекрасный день Йыван Какшанов повез на рынок свинину. Вообще-то в деревне летом скотину не колют, обходятся супами да картошкой, это уж когда гости нагрянут или праздник какой большой — только тогда разрешают себе побаловаться курочкой. Свинью пришлось заколоть из-за денег: Йыван дом начал строить.

Удачно распродав мясо, он пошел по базару, чтобы в какой-нибудь палатке купить жене платок, а детям леденцов. И вдруг наступил на что-то твердое. Глянул — кошелек лежит. Толстый такой. Поднял его и не знает, что делать. Посмотрел на людей, на одного, на другого: все спокойно ходят, никто караул не кричит. Как теперь быть? Не станешь же кричать на весь базар, чьи, мол, деньга? Крикнешь так, а какой-нибудь из тех, кто побойчей, схватит да убежит. А может, и хозяин давно уж ушел… И он сунул кошелек в карман, чтоб не стоять с протянутой рукой, как побирушка.

Сунул и тут же забыл. А может, и не забыл. Сами знаете, что он новый дом затеял строить. Пока это дело до конца доведешь, ой-ой, сколько расходов будет. Лес надо рубить, вывозить его, шкурить, тесать, доски пилить, плотников нанимать, к тому же поить и кормить их, на фундамент кирпич нужен, цемент… Всего и не сочтешь.

Вернувшись домой, Йыван раздал подарки и, усевшись поудобней за столом, принялся пересчитывать выручку.

— Держи! — сказал он жене. — Ровно двести сорок семь рублей. — И подумал: «При нужде и это деньги. А плотники подождут, свои люди. Вот получу тринадцатую зарплату, тогда и рассчитаюсь с ними».

Вообще-то он надеялся выручить побольше, да что поделаешь, не сам же цену на рынке устанавливаешь.

Снимая пиджак, он коснулся рукой чего-то твердого в кармане и сразу вспомнил про тот кошелек. Снова сел за стол.

— Что это у тебя? — спросила Анна.

— На базаре нашел.

— Дай-ка, сама посмотрю! — жена выхватила находку, взвесила в руке, и глаза ее вспыхнули зеленым огнем. — Что тут?

— Не смотрел, некогда было.

— Деньги, чай. И немалые…

Она открыла кошелек и вытряхнула его содержимое на стол. Выпали деньги, целая волна денег вылилась из кошелька, аж руки задрожали. Йыван потянулся, чтобы пересчитать их.

— Я сама! — Анна хлопнула его по пальцам. Пересчитала трижды. Оказалось триста восемьдесят рублей и пять лотерейных билетов. Да еще какая-то бумажка.

— Это тебе, — сказала Анна, протягивая ему бумажку. — Остальное мне. Слава тебе, боже, что деньжат подкинул. Как знал, что мы за дом принялись. Теперь почти все расходы покроем. Здесь больше, чем ты, муженек, на свинине выручил.

— Тут адреса какие-то, — сказал Йыван, разглядывая бумажку.

— Брось в огонь, чтоб духу не было!

— Ты что, деньги себе хочешь взять? — понял, наконец, намерения жены Йыван.

— А что ты думаешь?! Смотрите, какой добрый нашелся. А кирпич покупать, а машину нанимать, а плотникам платить?.. И думать не смей! Вот свинью продали, теперь поросеночка надо брать. Зимой-то что жрать будешь?

— Нехорошо чужие деньги присваивать. Некрасиво.

— Красиво на базаре. Иди и смотри. Может, еще кошелек найдешь.

— Потерял, а теперь, наверно, ревмя ревет, — сказал сам себе Йыван. Жаль ему того человека.

— Знамо, ревет, — засмеялась Анна. — За эти денежки надо три месяца спину гнуть. Пусть не ходит разинув рот, а получше за карманом смотрит. Умнее будет.

Она сложила обе кучи денег в одну, завернула в платок и завязала узлом.

— Теперь и горевать не надо, — спокойно вздохнула Анна и вышла в сени, где давно уже стоял громадный сундук — вдвоем не поднять. Что в нем, Йыван до сих пор не знает. Как Анна привезла его с приданым, так до сих пор под двумя замками держит.

Йыван тоже вздохнул, подумал: «Деньги пошла прятать».

Посидев так, он вышел во двор, огляделся. Плотники тешут бревна для сруба, копают землю под фундамент. Все еще разбросано, раскопано. Выйди ночью — ногу сломаешь. Но стоит Йывану глянуть на место будущего дома, как он уже будто видит его: высокий, просторный, в три окошка на улицу, да еще во двор и в огород, все с красивыми наличниками.

Йыван присел на бревно, опустил голову и снова вздохнул.

— Что горюешь? Не деньги ли потерял? — спросил его Игнат, един из плотников.

— Нашел, — с трудом выдавил хозяин.

— Ну, нашел, так не плакать надо, а притопнуть, — присоединились к разговору остальные.

— Видите, я и пляшу, притопываю…

До вечера он помогал плотникам. Поужинав, завалился спать. Но почему-то никак не мог уснуть: все метался, ворочался. А как уснул, так привиделось, что снова ходит он по базару, не то продает, не то покупает. И