Миклухо-Маклай. Две жизни «белого папуаса» - Даниил Тумаркин

По своему обыкновению, Николай Николаевич решил прежде всего познакомиться с новым для него городом и совершил несколько прогулок по Сиднею, в котором обитало тогда около двухсот тысяч человек. Он обратил внимание на его прямолинейную планировку: несколько улиц, начинаясь недалеко от главной гавани, шли через город с востока на запад; их пересекали другие улицы, обычно под прямым углом. Главная городская артерия — улица Джордж-стрит — протянулась почти на четыре километра до холмистого предместья, где возвышалось большое, построенное в неоготическом стиле здание университета. На центральных улицах кое-где сохранялись усадьбы, окруженные садами, одноэтажные дома с мезонинами, но целые кварталы были застроены почти вплотную друг к другу высокими (четыре — семь этажей) домами в стиле английского барокко; своей нарочитой помпезностью они демонстрировали амбиции набирающей силу буржуазии. Наряду с особняками богачей в этих районах были сосредоточены банки, крупные торговые компании, адвокатские конторы, клубы, театры, редакции газет. Южнее главных улиц, начиная от побережья, простирался зеленый пояс. Здесь находились резиденция губернатора колонии, ботанический сад, несколько парков. К парковой зоне примыкала городская библиотека и Австралийский музей.

Николай Николаевич заглянул и за «парадный фасад» Сиднея. В переулках, отходящих от главных улиц, да и позади элегантных усадеб стояли обшарпанные, нередко покосившиеся одноэтажные домишки. Жители города держали не только кур и гусей, но также свиней и крупный рогатый скот. Стада коров бродили по улицам, щипали траву и объедали листву на кустах и невысоких деревьях, подымая при этом невероятную пыль.

Миклухо-Маклаю не удалось тогда побывать в северных и северо-западных районах Сиднея, где находилось большинство заводов и фабрик и обитал рабочий люд. Ему объяснили, что это небезопасно: здесь орудуют шайки разбойников, к иностранцу могут пристать бродяги или хулиганы. Но, как узнал путешественник, обитатели этих районов ютились в лачугах или жили в вытянутых на сотни метров одноэтажных или двухэтажных сблокированных домах, состоявших из стандартных секций с двумя окнами по фасаду, без кухонь и элементарных удобств. Островками благополучия в этих районах были опрятные домики с палисадниками, принадлежащие квалифицированным рабочим — рождающейся «рабочей аристократии».

Как убедился ученый, в Сиднее в то время отсутствовали централизованные водоснабжение и канализация, не была организована уборка мусора, редко встречались мощеные мостовые и тротуары. Внешним благоустройством занимались сами домовладельцы и хозяева гостиниц, магазинов и ремесленных лавок, которые приводили в порядок лишь «пятачки» перед своими зданиями. На улицах валялось много мусора и конского навоза. Поэтому даже на Джордж-стрит и Маккуори-стрит недалеко от магазинов с модной европейской одеждой и парфюмерией пахло отнюдь не французскими духами.

Вскоре по прибытии в Сидней, еще не разобравшись в тонкостях местного социально-политического устройства, Миклухо-Маклай писал сестре: «Народ здесь мне мало нравится. <…> Царство толпы, массы и т. п. имеет весьма мало хороших сторон, а в австралийском обществе мнение (мнение разнокалиберных представителей "демократов") имеет всемогущее значение»[666]. В письмах и статьях-отчетах, посвященных насущным проблемам его жизни и деятельности в Австралии, Николай Николаевич почти не касался общей ситуации в Сиднее и других городах пятого континента. Но впоследствии путешественник подчеркивал, что, «прожив около семи лет в Австралии, я всегда следил с интересом за общественною жизнью и главнейшими происшествиями в австралийских колониях»[667].

Старый австралийский «истеблишмент» состоял из отпрысков английских аристократов, отставных офицеров и лиц такого происхождения, о котором предпочитали не вспоминать. В этом «высшем обществе», нередко спаянном родственными узами, очень ценились — даже больше, чем в викторианской Англии — дворянские титулы и имперские регалии, правили бал сословные предрассудки и предпочтения. Уступив лидерство в промышленности, торговле и банковском деле быстрорастущей буржуазии, эти джентльмены по-прежнему владели большими земельными пространствами, полученными в первой половине XIX века, и управляли ими сами или сдавали в аренду, преимущественно для разведения овец. И после того как в 1850-х годах колонии в Австралии получили внутреннюю автономию, «старая гвардия», тесно связанная с губернаторами, сохраняла командные позиции в колониальном управлении, а в качестве попечителей и меценатов, — как вскоре убедился Миклухо-Маклай, — оказывала сильное влияние на развитие образования, науки и культуры.

Несмотря на неиссякающий приток иммигрантов, в Австралии ощущалась острая нехватка специалистов — не только квалифицированных рабочих и инженеров, но и геологов, почвоведов, врачей (лекари-самозванцы были притчей во языцех), университетских преподавателей и т. д. Характерно, что многие годы геологическую службу Нового Южного Уэльса возглавлял Ч. Уилкинсон, самоучка, ходивший несколько лет в школу, но не имевший высшего образования. Подавляющее большинство дипломированных специалистов приезжало в колонии из Англии. Социальный статус университетских профессоров в Австралии был тогда очень низок; они зарабатывали значительно меньше, чем квалифицированные рабочие. Неудивительно, что подающие надежды выпускники Кембриджа, Оксфорда и других британских университетов неохотно соглашались переселяться на пятый континент.

Признание в австралийском научном сообществе

Колониальный характер австралийской науки проявлялся в кадровой и финансовой зависимости от метрополии, в фактическом отказе от самостоятельной разработки новых научных идей и концепций; последние проникали с опозданием извне и с трудом приживались на австралийской почве. В каждой из шести английских колоний в Австралии имелись свои университеты, музеи и научные общества, но общее число активно действующих профессиональных исследователей едва ли превышало 30-40 человек.

Идеи Дарвина и особенно их пропаганда и развитие в трудах Томаса Хаксли встретили неприятие и отпор со стороны «джентльменов-собирателей», возглавлявших или патронировавших университеты, музеи и научные общества, а также большинства зависимых от них ученых, так как эти джентльмены полагали, что эволюционное учение подрывает веру в Бога и грозит социальными потрясениями. Сторонники дарвиновской теории — явное меньшинство — остерегались публично высказывать свои взгляды. Чуть ли не единственным исключением среди этих «еретиков» был немецкий зоолог Иоганн Людвиг Герард (Джерард) Креффт (1830-1881). Он переселился в 1852 году в Австралию и позже стал куратором (директором) Австралийского музея. Креффт многое сделал для того, чтобы превратить хаотическое скопление разнообразных коллекций в упорядоченный музей, устраивал выставки, благоустроил, как мог, помещения, где хранились ценные экспонаты, рассказывающие о природе и коренном населении Австралии. Но дарвинистские убеждения ученого не нравились попечителям музея, которым он к тому же мешал безнаказанно манипулировать собранными коллекциями. В 1874 году они уволили Креффта по надуманным обвинениям, причем наняли двух громил, которые взломали двери его квартиры в здании музея и выбросили все вещи на улицу. Другие музеи не брали его на работу, опасаясь влиятельных гонителей. В результате талантливый ученый впал в крайнюю нищету. Вскоре по приезде в Сидней Миклухо-Маклай навестил Креффта в его убогом жилище, имея к нему рекомендательное письмо от Хаксли, и тот рассказал русскому коллеге свою историю, поведал о нравах и «группах влияния» в нарождающемся австралийском научном сообществе. Николай Николаевич сделал определенные выводы из того, что сообщил ему Креффт.