Расплата (СИ) - Константа Яна

Ну вот и все. Безоружны, беззащитны. Он не смог уберечь свою «маленькую Риантию».

Филипп ликовал, но играть и тратить время зря не собирался. С застывшим ужасом в глазах смотрела Кристина, как в руке Филиппа сверкнул на солнце револьвер. Не считая больше нужным рисковать, венценосец спешил покончить раз и навсегда с набившей оскомину парочкой. Молниеносный взмах его руки, а Кристине показалось, что секунды остановились…

Молниеносно ее собственная ладонь скользнула в складки юбки — там нож, обычный, кухонный… Вопреки запрету Этьена, она так и не смогла довериться «надежной охране» и отказаться от верной стали, выручавшей ее в темнице. У нее одна цель и всего одна попытка. Наследник должен жить, и ее долг хотя бы попытаться… Рывок. Смертоносная сталь со свистом разрезала воздух… Выстрел.

Хрупкая девочка умудрилась опрокинуть наследника на землю и даже попыталась укрыть собой от Филиппа, но уже через мгновенье она сама лежала на холодном пыльном камне, прижатая немалой массой мужского тела.

— Что ты делаешь?!

В голосе ее — дрожь, в глазах — застывший ужас. Кажется, выстрел не достиг своей цели, но еще мгновенье, и последует другой — его убьют сейчас, а он, дурачина, ее спасать вздумал! Кристина забарахталась под ним, попыталась сбросить…

— Этьен, пожалуйста! — закричала она, вырываясь. — Тебе нельзя умирать!

— Тихо! — шикнул на нее и еще сильнее навалился.

Когда снова послышались выстрелы, Кристина подумала, что сходит с ума. Один, второй, третий… Выстрелы не прекращались, кто-то закричал, кони заржали, зацокали по камню — все смешалось в один неясный шум... Она не понимает, кто стреляет и зачем, но кажется ей, все пули сейчас проходят сквозь нее, и странно, что они ее не убивают. Ее трясет, она плачет и хочет выбраться из своего укрытия, наследника прикрыть… А перед глазами все тот же теплый, ласковый взгляд любимого мужчины — Этьен наперед знает все ее мысли и не позволит сделать еще одну глупость; он пытается ее успокоить, как будто бы не понимая, что без него на этом свете покоя ей не будет.

— Этьен, — навзрыд плакала она, цепляясь в плотную ткань его камзола. — Нет!

Еще один выстрел. Кристина лишь почувствовала, как Этьен вздрогнул, отяжелел и к ней ближе наклонился.

— Этьен?!

А он молчит. Носом в щеку ее мокрую уткнулся и молчит.

— Почему ты молчишь? Я прошу тебя, не молчи… Не молчи, слышишь! Этьен!

Ее трясет, ручьем слезы льются, а он молчит, словно не замечая ее истерику. Ему не до этого — он слушает ее голос и наслаждается своим именем, слетающим с ее губ. Он так давно этого ждал, он почти позабыл, как шелестит ее голос тихим свежим ветерком, как льется прохладным журчащим ручейком… И сейчас он такой звонкий, взволнованный, надрывный — и он, Этьен, тому виной. Ни близости мужской она испугалась, ни Филиппа — за него, наследника, испугалась. И ему очень хочется ее успокоить, сказать, что он не ранен и умирать не собирается, что стреляют свои — он уже успел заметить два знакомых силуэта у ворот; ему хочется сказать, что впереди у них целая жизнь, вот только слова все застряли в горле, и получается только под себя ее, ревущую, подмять, загрести, в растрепавшиеся волосы зарыться пальцами да мордашку ее мокрую зацеловать.

— Не, ну это нормально?! — сквозь наступившую тишину прорвался знакомый, весьма веселый мужской голос. — Мы тут, значит, с ума из-за них сходим, а они тут обжимаются! Негде больше, что ли? Эй, ребятки, подъем!

— Да погоди ты, Адриан, — раздался рядом еще один знакомый голос. — Не видишь, любовь у них! А она такая, где поймает, там и уложит.

— А теперь оба заткнитесь, пожалуйста, — фыркнул Этьен друзьям, поднимаясь вместе с плачущей, ничего не понимающей Кристиной. — Тоже мне, шутники нашлись.

— Ой ну ладно, вот уже пошутить нельзя! Целы? — не унимался Морис, с улыбкой разглядывая парочку.

— Да целы, целы. Вы-то здесь откуда?

— От большого ушастого верблюда, — огрызнулся Морис. — Маркизу вон спасибо скажи, всех на уши поднял!

— Да нет, Морис, это не мне спасибо! У нашего Высочества телохранитель получше всех нас вместе взятых имеется! — Адриан улыбнулся в сторону насмерть перепуганной Кристины, вцепившейся в наследника. — И, правда, амазонка! Откуда столько меткости? Не хотел бы я оказаться на месте Филиппа.

Филипп… Кристина содрогнулась от одного только имени, и все же, на мгновенье оторвавшись от наследника, с неподдельной ненавистью посмотрела туда, где еще несколько минут назад были всадники — надо же, действительно попала. Лежит себе с распоротым брюхом… Один, брошенный всеми — конь его, и тот убежал куда-то… Кристина отвернулась, спеша вернуться в родные объятия, прижаться, уткнуться носиком в грудь любимого и убедиться — он жив, не ранен, и сердце его чуть быстрее, но главное — бьется! Поймав взгляд наследника, поняла: за нож ей еще влетит.

— Ну с телохранителем этим у нас потом отдельный разговор будет, — недовольно проговорил Этьен, переводя взгляд с Кристины к лежащему на земле Филиппу. — Остальные где?

— Да разбежались как шакалы, когда увидели, что Филиппу брюхо распороли. Нужны они тебе? Догнать?

— Да черт с ними, не надо. Ребят, Филиппа заберите — надо будет его в столицу переправить, похоронить по-человечески. Через два часа встречаемся в каминном зале, а пока… А пока оставьте нас вдвоем с Кристиной, хорошо?

Он живой еще… Она попала. Четко, быстро, прямо в цель. Сказал бы кто Филиппу, что умрет он от руки девчонки, наложницы своей — не поверил бы. И все-таки, Кристина оказалась быстрее его пули. И ладно. И хорошо. Сейчас все закончится. Даже как-то легче стало на душе, даже ненависть к бастарду отступила… Теперь ничего уже не важно, правда?

— Забери меня к себе, Герда… Забери меня к себе, мама, — еле слышно, одними губами прошептал Филипп.

А небо над ним голубое-голубое… Ясное, чистое. Как обидные слезы того златовласого младенца, что под сенью векового придворцового парка с заливистым смехом бежал на своих пухленьких ножках, шатаясь, то и дело падая, к девушке-служанке, что улыбалась ему в ответ и протягивала ласковые руки. Того младенца, что доверчиво тянул ручки к своей родной матери, так и не сумевшей прижать родное дитя к сердцу. Того младенца, что цеплялся за отвороты черного камзола своего «отца», заглядывал в карие глаза и будто бы кричал: «Но я ж не виноват!»

У него есть еще несколько минут. Несколько последних, особенно страшных минут, когда понимаешь, что все кончено, и все, что у тебя осталось — только эти минуты. Минуты, когда ты лежишь, едва дыша, чувствуешь, как жизнь уходит с каждой каплей крови, и слышишь, как рядом воет в истерике та, что смерти тебе желает. Искренне, ни капли не жалея. Минуты, когда слышишь, как тебя снова предают… На сей раз это твоя охрана. Это те, кто должен был закрыть тебя своим телом, потому что ты их король, а они твои верные слуги; они ведь присягали тебе, они лебезили перед тобой, клялись, что до гроба рядом будут, а теперь… А теперь ты совсем один; лежишь в луже собственной крови и слушаешь, как в панике трусливо убегают они, бросив тебя умирать среди чужих. Еще несколько минут… Последних. Только изменить ты уже ничего не можешь. И уже не важно, кем ты был пять минут назад — вдруг понимаешь, что такая же ты муравьишка в этом мире, как и все остальные. Ты не король уже. И даже не человек. Ты кусок истекающего кровью мяса с костями, и уже завтра тебя закопают в землю на радость червям, которым абсолютно наплевать, король ты или нищий попрошайка с той площади, с которой уже слышны клич зазывал и детский смех. Тебя не станет, а они и не заметят. Интересно, хоть одна слезинка скатится по чьей-нибудь щеке, когда на крышку гроба упадет первая горсть сухой земли? Хоть кто-нибудь вздохнет тоскливо? Хоть кто-нибудь помянет добрым словом? Страшное озарение пришло вдруг: вряд ли. Как грешнику на кресте, познавшему истину, вдруг захотелось закричать: «Простите!» Только сил уже нет, сознание меркнет, веки тяжелеют… Да и некому кричать — нет дела до него никому: ни братцу нареченному, ни Кристине, ни их защитничкам, среди которых и тот, кто когда-то был другом светловолосому тихому мальчишке.