Красное на красном - Вера Камша

— Удавил бы, — признался Альдо, глядя вслед гостю. — Такой день испортил!

— Не испортил, а только подпортил, — возразила Матильда, — Хогберда ты можешь выгнать, а вот вечерняя церемония…

— Да уж, — согласился внук, — не могли другой день выбрать, хотя… Может, они решили тебе подарок сделать.

— А мне для полного счастья только нового Эсперадора не хватало, — засмеялась принцесса, поднимая серебристую лилию. Именно такие были вышиты на шали, присланной ей к свадьбе покойным Адрианом. Анэсти мертв, Адриан тоже, а она еще жива, зачем? — Чудесные цветы, спасибо, милый.

— Я знаю, что ты их всегда любила.

— Да… Альдо, я желаю тебе отыскать женщину, к ногам которой ты захочешь бросить все цветы этого мира.

— Ох, Матильда, — принц обнял вдовицу, — я обречен жить без любви, ведь ты — моя бабушка, и другой такой нет. Кстати, где наш пирог? Не идти же на избрание голодными!

— Воистину… Стол давно накрыт. Все было так хорошо, и тут появился Хогберд. Спасибо, что ты его выставил.

— Погоди, — заверил внук, — вот буду королем — обязательно отрублю ему голову, чтоб не лез, куда не просят, и не душился.

— Ну, — Матильда с сомнением поджала губы, — по законам Талигойи Людей Чести можно казнить лишь за преступления, перечисленные в Завете Эрнани Первого.

— Значит, я казню его за предательство, а в качестве доказательства предъявлю его физиономию. Человек с такой рожей просто обязан быть предателем. Так мы идем праздновать?

— Конечно, только помоги мне собрать свои лилии.

— Не мои, а твои!

Лилии были собраны, а вот праздника не получилось. Знаменитый пирог возвышался на столе между двумя бутылями «Вдовьих слез», но роскошные украшения из взбитых сливок и цукатов исчезли. Верхняя корка была ровной и слегка влажной, словно ее тщательно оттирали мокрой тряпкой. Матильда подняла скатерть, посмотрела под стол и встретила взгляд, исполненный раскаяния.

— Ах ты негодяйка! — Принцесса постаралась придать своему голосу побольше негодования. — Твою кавалерию, что ты натворила?!

Мупа покаянно заскулила и забилась еще глубже.

— Нехорошая собака, — в голосе принцессы слышалась величайшая нежность, — и что теперь с этим делать?!

— Отдать виновнице и пусть подавится, — вынес решение Альдо, — а мы… Мы закажем новый пирог и съедим его сами. И вообще во всем виноват Хогберд, если б его не принесло, ничего бы не случилось. Нет, его обязательно следует казнить.

2

Храм Семи Свечей был чуть ли не самым маленьким и самым старым во всем Агарисе, но попасть туда почиталось величайшей честью. В храм допускались лишь сильные мира сего и удостоенные особого расположения Эсперадора. Матильда Ракан бывала здесь на ежегодном Полуденном бдении[136], но не как принцесса из дома Раканов, а по личному приглашению покойного Адриана.

Сейчас ее и Альдо просили прибыть на церемонию избрания нового Эсперадора как представителей одной из августейших фамилий, и это означало, что положение Раканов изменилось к лучшему. Следовало радоваться, но Матильда чувствовала лишь усталость. Жизнь кончалась, женщине в шестьдесят два поздно что-то менять и на что-то надеяться. Разве что на внука, но его жизнь — это его жизнь, а она свое упустила. Был Адриан, был красавец шад, да и герцог Гаунау, которого ей сватал отец, оказался настоящим мужчиной и государем, а она вцепилась в смазливенького слюнтяя.

— Ваше Высочество, принцесса, прошу вас следовать за мной. — Очень серьезный монах со знаком Чистоты на плече[137] провел их с Альдо к левой скамье. Это место было не самым почетным, но одним из самых удобных — они видели все, зато их можно было углядеть лишь при желании. Альдо был несколько обижен, и Матильде стало смешно и грустно. Мальчишка! Ему так хочется получить побольше почестей, но он всего лишь рожденный в изгнании наследник давным-давно свергнутого короля, а в храме собралось полтора десятка венценосцев и столько же их ближайших родичей. То, что среди них затесались и Раканы, означает одно — на них сделал ставку кто-то очень могущественный. На то, чтоб это понять, опыта Матильды хватало, но как объяснить это Альдо? Быть кукловодом и марионеткой на веревочках не одно и то же. Кто же их покровитель? Гайифский император? Кесарь Дриксен? Кто-то из князей церкви?

Кто бы ни был, он не им помогает, а хочет свалить Олларов, вернее, Квентина Дорака. Затея, близкая к безнадежной. Куда лучше для Альдо Ракана жениться на наследнице какой-нибудь из корон, став хотя бы принцем-консортом, а дальше как кости упадут. Флавионской принцессе Идалии девятнадцать лет, ее отец достаточно дальновиден, чтоб держать наследницу подальше от своих вельмож… Может, невзначай попасться на глаза герцогу и напроситься в гости, как-никак она ему приходится двоюродной теткой.

— Матильда, — Альдо говорил шепотом, — этот, седой, Адгемар?

— Он… Смотри не на лица, а на гербы и цвета.

Альдо кивнул, по лицу внука было видно, что он старательно припоминает, чем отличаются гайифские императоры от агарисских королей и дриксенских кесарей. Когда-то она его этому обучила, не надеясь, что это знание может пригодиться, а оно пригодилось. Матильда старалась не смотреть туда, где восседал тучный мужчина с черно-оранжевой лентой через плечо. Ее брат Альберт, ныне герцог Алатский. Альберт отрекся от сестры по настоянию отца. Когда Анэсти умер, она написала домой, но ответа так и не дождалась.

— Если он к нам подойдет, — шепнул Альдо, — я дам ему по морде.

— Не подойдет, — прошипела Матильда, — а подойдет, предоставь его мне.

— Но…

— Замолкни, твою кавалерию! Начинается…

Тягуче и тревожно взвыл орган, возле семи закрытых дверей, украшенных знаками орденов, встали послушники с огромными свечами серого воска. Свечи вспыхнут, когда Церковь обретет нового Эсперадора, скорее всего Юния… Зазвенели колокола, предвещая появление магнусов и кардиналов, один из которых уже поднят превыше прочих и знает это.

Князья Церкви вышли, соблюдая раз и навсегда заведенный порядок. Сначала — магнусы орденов, первым из которых шествовал магнус Славы Леонид, ведь именно этому ордену принадлежал покойный Эсперадор. За Львом, как положено от века, следовала Сова[138]. Магнус Знания Диомид борется за победу с Леонидом и Луцианом. Третьим появился «Милосердный» Юний, которого вел под локоть епископ Оноре. Матильда первый раз видела знаменитого проповедника и праведника. Высокий, стройный, с некрасивым вдохновенным лицом, Оноре и впрямь казался вестником высшей воли. То, что ему, всего лишь странствующему епископу, доверили поддерживать немощного Юния, говорило о многом.