Мертвое царство - Анастасия Александровна Андрианова

был страшный, неживой звук, похожий на стон. Силуэты навей были будто подсвечены мглисто-серебряным, так светятся иногда грибы да трухлявые пни, словно и они – не из нашего мира. Сквозь кожу коня просвечивали рёбра. Пересилив себя, я поднырнула под брюхо коню и бросилась вперёд с новой силой. Несколько раз я оборачивалась на бегу, чтобы убедиться, что навьи твари идут за мной, за призвавшей их, а не бросились бесчинствовать в городе.

Я остановилась только тогда, когда выбежала в чистое поле. На вёрсты кругом стелилась снежная гладь, только сзади мелькали огоньки Вронка, а впереди, если присмотреться до боли в глазах, темнело далёкое Великолесье. Только теперь я поняла, как устала – упала в снег, силясь унять бешено стучащее сердце. Воздух с хрипами выходил у меня изо рта, ноги и ладони не чувствовали холода, только ныли. Волосы растрепались, почти застелив мне глаза.

Нави кружили голодными волками, рыскали вокруг да около, воя так, что становилось больно ушам. Я села на снегу и раскинула руки в стороны.

– Чего вам нужно? Чего ради явились среди дня, обратив его в ночь? Служите призвавшей вас? Я не просила вас приходить! Убирайтесь!

Мой крик погряз в издевательском хохоте – скрежеща, заливались смехом не то мертвецы, не то бесплотные духи. Сквозь рёбра я видела их прогнившие внутренности, мерцающие серебром, но я так привыкла смотреть на них каждую ночь, что даже не поморщилась.

– Смешно вам, как же! Только вот мне не до смеха. Никому не до смеха, кроме вас. Отвечайте, кто вас прислал? Владычица Яви? Серебряная Мать? Кто?! Отвечайте или убирайтесь прочь!

Я кричала с таким жаром и отчаянием, что эхо вторило мне, разнося голос по округе. Наверное, это было глупо, но что ещё я могла делать? Лишь надеяться, что та неосторожная сила, что призвала их, способна убедить их вернуться обратно. Я подозревала, что они не подчинятся, но не могла просто так увести их и ничего не попробовать.

Вдруг нави занервничали, стали сбиваться стаями и уже не кружили, а двигались хаотично, будто испугались чего-то. Я заозиралась, и страх сковал меня крепче железных цепей. Что, что же такое? Чего они могли испугаться? Глаза различили что-то на дороге, приближающееся к нам. Силуэт стремительно увеличивался, и скоро я различила фигуру наездника на огромном псе.

* * *Письмо седьмое. Царице Азарии от княгини Пеплицы

Дорогая Азария!

Как я тебя понимаю, милая, бедная! Я уже в пути – пишу тебе и приказываю снарядить корабль. Буду так быстро, как только смогу, а пока скажу тебе вот что: пусть ты слабая жена и царица, всё же ты – мать. А гнев матери может испепелять армии, если то потребуется.

Разозлись, моя хорошая, и поймёшь, что в гневе твоя сила. Защити Велефорта от безумца-отца – защитишь и всё Царство. Царица – она не только мать царевича, она мать всех земель. Помни это.

Тороплюсь и шлю тебе всю поддержку, на какую способна.

Пеплица

Глава 17. Гнев матери

Князь

Едва я вышел из темницы Алдара на свет, как ветки вновь заскреблись, раздирая грудь. Я сложился пополам и сплюнул на снег бордовый сгусток. Ко мне тут же кинулась дружина, но я остановил их жестом и уставился как заворожённый. Новый приступ боли скрутил меня, я кашлянул, закрывая ладонью рот и почувствовал на руке горячую липкую кровь. Она пока была алой, но стоило повернуть ладонь под другим углом, как капли сменили цвет на зелёный.

– Мой князь! – воскликнул молодой дружинник.

– Молчи. – Я зло зыркнул на него и распрямился, превозмогая боль. – Приведите мне Рудо.

– Послать за соколом, князь? – прогудел дружинник Гобар, присланный ко мне из личного отряда Нилира.

– Нет! Пусть Огарёк остаётся на заставе. И Трегор тоже. Готовьте войска, но пока никуда не выводите. Ждите вести от меня. Пишите на другие заставы: пусть будут готовы.

Завидев, как ко мне ведут Рудо, я отмахнулся от дружинников и кинулся к псу. Рудо благодушно облизал мне лицо, и боль на удивление унялась. Я вскочил на пёсью спину и сжал пятками его бока. Мы развернулись, взрыхлив снег, и бросились к воротам. Нам обоим, кажется, стало свободнее дышаться на воле, среди заснеженных полей.

Неспроста я вот так сорвался с места – порвал кружева Господин Дорог, и стало всё не так, как должно было быть. Мало того, что моё личное время утекало, исторгалось кровавыми брызгами из горла, так ещё и трещало всё вокруг: я почти кожей ощущал, как меняется пространство и время. Всё стало вдруг неправильным, не тем, чем нужно, и сам я был не там, где мне следовало. Меня тянуло – безудержно, горячо и страшно, будто что-то невидимое подхватило под оба локтя и потащило, да так, что сопротивляться не было никаких сил.

Мы промчались нечистецкими тропами через поля, нырнули в лес, и в этот раз тропа проносилась мимо ещё стремительнее, чем раньше, – будто стали пути сговорчивее, приняли меня не как сына лесового, а как самого лесового, и под лапами моего пса расстелились, приглашая к себе.

Кругом творилось что-то неописуемое, такое, чего я не видел никогда – солнце мигало, светило неровно, будто спящий Золотой Отец метался в лихорадке по своей постели из облаков. Не к добру такое, не к добру. А стоило нам вырваться из лесов и выскочить на Тракт, в сторону Вронка, как вовсе наступила кромешная тьма, обрушилась на голову и завыла сотнями надорванных глоток. Рудо взрыкнул, рванул в сторону, испугавшись, но я зашептал ему в мягкое ухо, успокаивая, и пёс послушно замер, лизнул меня в руку и снова вернулся на дорогу, но мчал уже не так резво, осторожно вымеривая каждый шаг.

Я слышал навей – Ивель была где-то рядом, но что произошло? Почему они пришли днём – вернее, обратив день ночью? Такого не бывало никогда и явно не сулило ничего хорошего.

Мы мчались, пригнув головы, навстречу метели, а кругом сгущалась такая тьма, что я не был уверен, не сбились ли мы с пути. Лишь когда глаза достаточно привыкли к темноте, я различил её впереди – маленькую чёрную фигурку на снежном полотне. Вокруг носились серебристые вихри, то тут, то там из вихря выныривал силуэт – человеческий или лошадиный, и навей было так много, что почти все поля вокруг городка заполнились призраками.

Внутри меня всколыхнулось разом лесное и людское: радость от встречи, но ещё – дикое, бурлящее, неуёмное. Будто там, на заставе, я находился не на своём месте, а теперь, близко к Ивель и навям, наконец нашёл, где мне нужно быть. Так мне и думалось: когда вышел из тхеновой темницы, щёлкнуло, что не девка-иноземка должна вести мёртвых тварей на Перешеек, а я сам, сам Мёртвый князь.