Летучий корабль - Фанфикс.ру rain_dog

- Не нападаешь на тех, с кем ты спишь…

И я резко разворачиваюсь и ухожу от него. Мне некуда здесь идти, просто как можно дальше, по режущим ступни острым камням, крупной гальке, вновь по камням. Он просто использует меня. И ему ничего не стоит утроить вот такое… Даже не хочу думать, меня грызет такая злость на себя, да, я размяк, как дурак, захваченный его невероятной нежностью. И вот цена всему этому. На него даже глупо обижаться, для него это просто совершенно естественно. Как дышать.

Во мне бьются досада, боль и злость, не находя ни малейшего выхода. Мне оставаться с ним здесь еще эти проклятые десять дней, мне не вырваться, не сбежать, смотреть в его лживые глаза. И, когда я дохожу до большого камня, сплошь покрытого под водой какими-то небольшими коричневыми наростами, столь отчетливо различимыми в прозрачной воде, я, не задумываясь, просто бью по ним ногой, со всей силы, чтобы хоть как-то выместить то, что кипит у меня внутри, чтобы раздавить их, чтобы… Черт, чтобы в очередной раз узнать, какой я идиот, потому что, когда от неожиданной боли, впившейся тысячью жал мне в ступню, я оседаю в воду, я все же замечаю, что каждый их этих наростов сплошь покрыт крупными иголками, которые теперь в изобилии украшают мою ногу мириадами черных точек — они успели уйти глубоко под кожу. Я осторожно дотрагиваюсь пальцами до одного из коричневых шариков на камне, уцелевших после моего нападения — довольно длинные, жесткие иглы… Что мне их теперь, выковыривать по одной? От этой неожиданной боли меня мгновенно охватывает озноб — я сижу на мелководье, уставившись на пораненную ногу, и чуть не плачу, скорее, просто от обиды. Поттер, Вы идиот! Так он говорил мне еще в школе. А Гриффиндор — это диагноз. Впрочем, как и Слизерин… А я просто глупый мальчишка, и сидеть мне тут на мокрой гальке до скончания времен. И что теперь толку думать о том, как он мог? Он мог, он вообще может все, что ему угодно. А мне вот теперь не под силу доковылять до него, да я и не представляю себе, как могу теперь просить его о помощи…

Я вздрагиваю, когда позади меня, всего в нескольких шагах, раздается шорох — это не может быть никто, кроме лорда Довилля. И я вжимаю голову в плечи, потому что вообще не могу представить себе сейчас, как мне с ним разговаривать. Он садится на корточки позади меня.

- Гарри, — говорит он неожиданно, потому что сейчас-то я вовсе и не жду от него такого обращения, — ты что придумал? Ты что, действительно решил, что я специально?

И тут его взгляд падает на мою ступню, которую я сжимаю обеими руками, пытаясь унять пульсирующую боль, посылающую холод по всему телу.

- Мерлин! Ну-ка, покажи, что у тебя там!

Я молчу и упрямо не убираю руки, из какого-то ослиного упрямства не желая демонстрировать ему иглы, торчащие из моей ноги — добытые в бою трофеи…

- Убери руки, — говорит он, направляя на меня палочку и произнося исцеляющее заклятие, от которого черные болезненные крапины немедленно исчезают. И тут же прекращается и озноб, которому, похоже, впившиеся иголки и были причиной.

- Это же морские ежи. Как ты ухитрился на них наступить?

Я продолжаю молчать, а он садится прямо в воду рядом со мной, кладя руку мне на плечо. Но я не хочу, чтобы он сейчас касался меня, поэтому немедленно пытаюсь сбросить его руку и отодвинуться. Только вот пират не позволяет мне это сделать.

- Может быть, ты меня хотя бы выслушаешь, а истерику продолжишь уже потом?

Ну да, давайте, господин капитан, поставьте меня, дурака, на место. А то я уже начал забывать, где оно находится…

- Гарри, ты что, подумал, что я специально оставил палочку на катере?

- Да, я даже не сомневаюсь, — все же отвечаю я.

- А если это не так? Ты не задумывался, где эта чертова палочка, когда мы с тобой спим? Думаешь, я храню ее под подушкой?

- Вполне вероятно, я не проверял.

- Представь себе, сегодня ночью она мирно валялась на столике в гостиной, где я ее вчера и оставил. А вчера утром я нашел ее под кроватью, причем не сразу. Когда мы сегодня сошли с тобой на берег, куда я ее должен был положить? Засунуть в плавки? Или еще куда-нибудь?

Я крепко сжимаю губы, чтобы не начать улыбаться, представляя, куда он еще мог ее засунуть… А ведь верно, вчера утром, когда я валялся после того, как он намазал меня заживляющей мазью, он же… точно, шарил по углам комнаты и под кроватью, будто искал что-то… Я что, сам придумал всю эту глупость?

- Гарри, очень многие вещи я делаю без палочки, — он продолжает терпеливо объяснять мне, какой я осел, по-прежнему удерживая меня за плечи, — как я, по-твоему, зажег факел в пещере? Когда ты бросился на катер за корзиной, я же пытался сказать тебе, что не надо, я бы мог использовать «Акцио», но ты уже был по пояс в воде.

И когда я, наконец, решаюсь повернуть голову в его сторону, хотя у меня от стыда нестерпимо горят щеки, я вижу, как он улыбается.

- Какой же ты еще мальчишка, — вздыхает он, привлекая меня к себе, — мне и в голову не приходило, что ты додумаешься до чего-то подобного.

- Ты, правда, не специально? — глупо спрашиваю я.

- Разумеется, нет. Мне и в голову не приходило испытывать твое гриффиндорское благородство. Оно как раз в подтверждениях не нуждается.

Мне так стыдно, я пытаюсь бормотать какие-то глупые извинения, но он даже не собирается ничего слушать, просто целует меня, не позволяя говорить. А потом мы возвращаемся, устраиваемся на том самом пледе возле корзины, и я, хотя и не очень хочу есть после только что устроенной мной истерики, тянусь к бутербродам и фруктам, приготовленным для нас Твинки.

— Слушай, — говорит пират, а его ладонь скользит по моей спине, тщательно отмечая выступающие позвонки и лопатки, — тебя Вудсворд что, не кормил?

- Почему не кормил? — я не желаю давать в обиду Кевина Вудсворда. — Просто когда крутишься весь день на кухне, потом уже ничего не хочется.

- Тогда ешь здесь.

- Слушаюсь, господин капитан, — вздыхаю я, а он… делает вид, что сейчас даст мне подзатыльник, но вместо этого только прижимает к груди мою стриженную голову.

И я даю себе зарок: я буду соблюдать перемирие, я не стану спрашивать его о том, что он не хочет обсуждать со мной. Пусть и у меня тоже будут каникулы. У меня и у него. Раз уж все так вышло. Десять дней… так мало, и в то же время так бесконечно много… Если задуматься, почти вечность.

И не желая терять ни единой секунды из столь скупо отмерянной нам вечности, мы опять купаемся, носимся на катере так, что у меня захватывает дух, ныряем, остановившись где-то в открытом море. И я опять позволяю солнцу и непонятному мне самому счастью напитать меня, чтобы буквально лучась им, вернуться на Кес, который я как-то незаметно начал называть про себя домом.

* * *

Когда наступает вечер, я все еще чувствую неловкость от своей сегодняшней выходки, хотя, пират, кажется, уже вовсе и забыл об этом. Хотя нет, вряд ли он о чем-нибудь забывает…Мы ужинаем на террасе, а потом начинает смеркаться — очень быстро, будто кто-то невидимый набрасывает покрывало — сначала оно еще прозрачное, как вуаль, но потом нити его будто уплотняются, тени, отбрасываемые соснами и каменными утесами, становятся насыщеннее, потом будто меркнет море — совсем ненадолго, ведь пройдет немного времени — и в воде отразится свет луны. И вот, наконец, тьма разливается по небу, еще пара минут, отсвет зажигалки у меня в руках и крохотная красная искорка сигареты в мгновенно навалившейся на дом черноте. И пиратский капитан поднимается с кресла, чтобы выйти в гостиную и зажечь свечи.

- Пойдем в дом, Гарри, — зовет он меня, и я слышу, как там, в гостиной, он ставит подсвечники на стол и на каминную полку. И что-то говорит Твинки, кажется, чтобы она принесла нам фрукты.

Я медленно встаю, потягиваюсь — после целого дня, проведенного на море и на островах, в теле такая приятная усталость… Но сегодня все же не так, как вчера, когда я вообще не мог добраться до кровати. А на маленьком стеклянном столике в гостиной тем временем появляется ваза, наполненная виноградом и персиками — Твинки, похоже, поняла, что фиги вызывают у меня определенное подозрение. Да и виноград я не очень жалую. Я устраиваюсь на довольно широкой кушетке, подкладываю под спину подушку, сгибаю ноги в коленях — если честно, даже не помню, где и когда в последний раз я позволял себе так беззаботно валяться. Вполне может статься, что нигде и никогда. Мне нравится, как выглядит гостиная сейчас, в теплом и таинственном свете свечей — когда в углах прячутся тени, а предметы, казавшиеся в солнечном свете совершенно обыденными, становятся загадочными и волшебными.

И он тоже часть этих теней, гражданин ночи… Сидит сейчас в кресле напротив меня, раскуривая одну из своих маленьких, пахнущих вишней и миндалем сигар. И с краю на столике бокал красного вина. Ему подходит полумрак, словно сам он никогда не рождался на свет, словно сама тьма обрела облик, чтобы смотреть на мир его глазами. Узкое лицо, открытый лоб, четко очерченные виски. Он улыбается, глядя на меня, а по комнате плывет ароматный вишнево-миндальный туман. Я бездумно тянусь за персиком — мне не хочется ни о чем думать, просто слушать негромкий плеск моря. Огоньки свечей будто согревают меня. Смотрю, как пират задумчиво делает глоток вина из своего бокала, по-прежнему не сводя с меня глаз. И пытается стряхнуть несуществующий пепел. А потом порывисто поднимается и выходит на балкон, в неверном свете, льющемся из гостиной, я едва различаю его высокую фигуру.