Мальчики в розовых штанишках. Очень грустная книга - Николай Зенькович

— А я не считаю, что должна это скрывать, — говорит она представителям прессы.— Мои интел­лектуальные потребности одним партнером не удов­летворяются.

— А как смотрит на это муж?

— Нормально. Никаких драм, никакой достоев­щины. А может, мужу доставляет наслаждение, когда жена приходит от любовника— тепленькая, разогре­тая? У нас просто еще нет культуры наслаждений. Норовят все по-быстренькому, в темном уголке. А вот у меня знакомые во Франции специально про­сят друга поприсутствовать в спальне вечером. Им это доставляет дополнительную радость — что в этом дурного?

Художница признается, что ей снится цикл картин о христианстве.

НЕ ЗНАЛ, ЧТО БУДЕТ ТЕЛЕВИДЕНИЕ

Июль 1997 года. «Прямая линия» газеты «Комсо­мольская правда» с первым вице-премьером прави­тельства России Борисом Немцовым.

— Господин Немцов, из Баку звонят. Скажите, почему на встречу с Алиевым вы поехали в белых штанах?

— Объясняю: было лето. А во-вторых, я не знал, что будет почетный караул и телевидение.

ДОБИЛСЯ ПРАВА СПАТЬ БОЛЬШЕ ВСЕХ

Борис Немцов еще до своего вхождения во власть был призван на военные сборы.

— Утро, — рассказывает он, — прапорщик Зайнуллин, как сейчас помню, заходит в палатку и говорит: «Подъем!» Все встали, а я лежу. Потому что шесть утра, а я не привык вставать в шесть утра. Второй день в армии!

Потом он входит снова, я уже один. Говорит: «Тебе что, непонятно?» Я понял, что сейчас что-то будет. Вышел. Прапорщик Зайнуллин говорит, спокойно так: «Ну вот что. Либо ты подтянешься больше, чем я на турнике, либо пойдешь пять километров гусиным ша­гом».

Пять километров гусиным шагом — это смерть. Прапорщик Зайнуллин был человеком худым и креп­ким. Подтянулся он 23 раза. Стоял взвод, наблюдал. Потом я подтянулся. 28 раз. Он сказал: «Можешь с утра не просыпаться».

СКОРЕЕ СВАДЕБНЫЙ ГЕНЕРАЛ

Драматург Михаил Шатров — автор пьес «Синие кони на красной траве», «Так победим!», «Дальше... Дальше...Дальше». В горбачевские времена на спектак­ли по этим пьесам московские студенты рвались, как на концерты «Бони М».

В эпоху Ельцина знаменитый драматург бросил писать пьесы и стал президентом строительной фир­мы. Но...

— Я скорее свадебный генерал, — признается он журналисту Алексею Макурину. — Меня многие зна­ют и помнят. И это помогает открывать двери, закры­тые для других. Добываю деньги...

— А о капитализме с человеческим лицом вы не мечтаете?

— Я нигде такого не видел, хотя жил в образцовых зарубежных странах. Несколько лет назад в Америке я тяжело заболел и сразу почувствовал себя почти нищим. Меня выручил один местный врач— так же, как, наверное, других русских. Он посоветовал мне выйти на улицу, упасть на асфальт и лежать, пока не приедет «Скорая». Тогда, по американским зако­нам, медицинская помощь будет бесплатной. Так я и сделал — писатель, чье имя попало в престижный справочник «Кто есть кто». В конце концов мне сде­лали операцию на сердце под поручительство Михаила Горбачева.

За границей Шатров прожил два года. Вернулся домой и впервые за сорок лет в литературе почувство­вал, что не может сказать ни слова. Время, когда в России слово было больше, чем слово, ушло... Шат­ров не играет больше в политику, не ходит в театр, не пишет новые пьесы и даже не перечитывает старые.

У него пятая жена — 27-летняя художница Юля.

ЗАПРЕЩАЛ КОМАНДИРАМ МАТЕРИТЬСЯ

Известный российский парламентарий и патриот Сергей Бабурин служил в армии после университета и был старше, чем другие солдаты. Кроме того, он был членом КПСС, что выделяло его из серой ши­нельной массы.

— Помню первое партийное собрание в учебке, — рассказывает Сергей Николаевич, ныне отец четырех сыновей. — Я там сидел единственный в серой шинели, остальные все офицеры. В конце ведущий спросил: «Есть вопросы?» Я поднял руку и сказал: «Знаете, я хотел бы сказать о неправильном поведении ком­муниста такого-то». И назвал командира части. И к нему обращаюсь: «Вы резво начинаете, обкла­дывая матом вначале всех, потом отдельно. Как юрист могу сказать, что это мелкое хулиганство». Вы бы видели лица присутствующих. Все сидели с выпучен­ными глазами...

МЕЧТАЛ СЖЕЧЬ ШКОЛУ И ПОПРЫГАТЬ ВОКРУГ ОГНЯ

Фотография подростка в шортах. Странно знако­мое хитрое лицо. Чубайс-школьник!

На обороте— подпись: «Львов, 1967». И текст, написанный рукой будущего приватизатора: «Я фор­менный урод с 5000 веснушек и рыжими волосами. Как только девочки меня любят?! Вероятно, я очень умный».

И еще один фрагмент — на этот раз из письма школьника Толи Чубайса: «У меня какая-то жуткая ненависть к школе. Хочется разнести ее в порошок, потом облить бензином, потом поджечь, а потом по­прыгать вокруг огня».

Эти строки привела «Независимая газета» через два дня после того, как она сообщила о появлении Чубайса на новом месте его службы в РАО «ЕЭС России» и возникшем там пожаре.

Письмо школьника Толи Чубайса заканчивается по- английски: «Love and Freedom! — это наш лозунг. По­пробуй перевести». «Мечты материализуются» — можно и так понять оргиастический лозунг, заметила газета.

ВСЮ ЖИЗНЬ ПИШЕТ ЗАВЕЩАНИЯ

Из откровений Мстислава Ростроповича, декабрь 1998 года:

— Раньше из деревни в деревню дорога занимала уйму времени. Какой-нибудь Ваня запрягал лошадь с утра, чтобы поехать к своей Любе в соседнюю дерев­ню... Сегодня «Боинг» летит из Парижа в Нью-Йорк три с половиной часа. Покушал — и уже другой кли­мат. Однажды я даже пошутил и написал в завещании Вишневской: «Если я умру в Париже, немедленно надо взять частный самолет, посадить туда друзей и вместе с моим трупом отправить в Нью-Йорк». Потому что я бы хотел прилететь в Нью-Йорк на два часа раньше своей смерти. Ведь мы вылетим из Парижа в 11 часов, а прилетим в США в 8 часов 45 минут того же дня... Кстати, привычка писать завещания мне передалась от Прокофьева. Когда мне было 20 лет и я куда-то далеко уезжал, он меня как-то спросил: «А вы, Слава, завещание написали?» Я засмеялся: «Сергей Сергеевич, мне же 20 лет, рановато еще». На это он мне ответил: «Я первое свое завещание написал, когда мне было 16 лет. С тех пор я только дописываю. Когда вам исполнится много лет, первое завещание вам будет написать трудно».

И еще одно хобби маэстро:

— Мы с Галей купили дом в Петербурге для нашего архива. Нам предлагали в Америке, но мы решили, что, когда нас не станет, все должно вернуться в Россию. Не хотелось бы сознавать, что когда-нибудь после нас все это будет рассеяно по родственникам и аукционам, чтобы, к примеру, будущий зять моей внучки Настасьи не сказал: «А что это за какая-то партитура Шостакови­ча? Говорят, пару листов ее можно обменять на «роллс- ройс»...» Мы должны с Галей себя обезопасить. В архи­ве есть действительно бесценные вещи: пять картин Шагала, мой портрет, написанный Сальвадором Дали, подарок Пикассо, письма Чарли Чаплина, 60 писем Шостаковича, 40 — от Прокофьева, партитуры с их дарственными: мне и Гале посвященными. Так вот, в этом доме в Санкт-Петербурге нам принадлежат два из трех этажей. На третьем живут три семьи, у которых отдельные квартиры (поэтому они не захотели уезжать). И слава Богу — нам веселей. А остальным, жившим в чудовищных условиях коммуналок, мы купили около сорока отдельных квартир. В общей сложности нам эта затея обошлась в миллиона полтора долларов.

СКАЗАЛ: ДАВАЙ ВЫПЬЕМ

Август 1998 года. Финансовый кризис. Правитель­ство Сергея Кириенко пало. Вице-премьер Борис Нем­цов, не удовлетворившись решением о смене кабинета министров, сам попросил президента о своей отставке.

Вопрос экс-вице-премьеру:

— Борис Ефимович, что вы сказали Кириенко, ког­да он приехал от президента и сообщил вам об отстав­ке правительства?

Ответ:

— Что я сказал? Давай выпьем...

СПИСЫВАЛ У АЛЕХИНА

— Почему у вас часто складывались напряженные отношения с шахматными властями? — спросил шах­матный обозреватель Евгений Гик у чемпиона мира по шахматам Анатолия Карпова.

— По разным причинам, — ответил гроссмей­стер. — В начале 90-х годов президентом шахматной федерации стал Аркадий Мурашев — ставленник Каспарова. Мог ли я иметь с ним дело, если он от­кровенно признался, что будет выполнять указания Каспарова? Естественно, за год Мурашев развалил всю работу. Спустя год Каспаров решил двинуть дру­гую шахматную фигуру— тяжеловеса Андрея Мака­рова, «международных дел мастера», как называл его Ботвинник. В результате адвокат незаконным обра­зом захватил власть. Но когда выяснилось, что пар­тии, представленные им на звание международного мастера (в турнирах Макаров играл только в дет­стве), переписаны у Алехина и других гроссмейстеров, депутат Госдумы вынужден был с позором покинуть шахматный мир.

ЗАЧЕМ-ТО ВЫУЧИЛ РОЛЬ ЛЕНИНА

В декабре 1998 году артисту Леониду Броневому — «папаше Мюллеру» в «Семнадцати мгновениях вес­ны» — стукнуло семьдесят. В одном из газетных ин­тервью Леонид Сергеевич поведал, как стал знаме­нитым.