Луна, луна, скройся! (СИ) - Лилит Михайловна Мазикина

на новую картину Мишеля Дахмани,[51] пересекла город на трамвае, продремав весь маршрут, пообедала в каком-то бистро на окраине города, посмотрела в интернет-кафе адрес «Фехер кирая», ещё разок прокатилась на трамвае и только после этого поспала несколько часов на прогретой солнцем лужайке на территории Университета Корвина. В восемь вечера я уже снова на ногах. Понятное дело, в одиночку с Люцией и её кодлой мне не справиться, но в полицию звонить нет смысла — во-первых, не факт, что они поверят и приедут, во-вторых, не факт, что у Люции там нет своих людей, которые её предупредят. Зайдя в телефонную кабинку, я мучительно пытаюсь сообразить, к кому ещё можно обратиться. В Будапеште у меня не так много знакомых, да ещё достаточно близких к Ловашу и достаточно умных, чтобы сразу всё понять и поверить. Пожалуй, только Ладислав Тот. И звонить ему надо на телефон «для своих». Я прикусываю язык, стараясь сосредоточиться и вспомнить номер, который набирал в таких случаях Ловаш. И ведь не факт, кстати, что этот номер не прослушивается. Я кидаю в монетоприёмник аппарата две полукроны — в Венской Империи снова единая валюта — и набираю одну за другой одиннадцать цифр. Длинные гудки. Минута, другая. Наконец, Тот поднимает трубку. Я слышу его суховатый голос:

— Слушаю вас?

Вытащив из пыльных глубин сознания все свои познания в латыни, я говорю игривым голосом душечки-секретарши:

— Домине Тот, это натус эквем[52] вас беспокоит.

После небольшой паузы Ладислав произносит:

— Да, сестра Наталья, я помню вас, говорите. Вы по поводу приёма у епископа? Какие-то подробности?

— Да, домине. Юда эт сви апостоли… ходие, децем, опортет мили… форма одежды Альбус кэзар… нон дице анте, мили рапиде[53]… Время и даты те, что были указаны в письме.

— Я всё понял, сестра Наталья. Буду обязательно. Вале.[54]

— Вале.

Облегчённо вздохнув, я вешаю трубку. Чертовски умный мужик, ничего не скажешь. Я бы сама не додумалась замаскировать латынь разговором с монашкой. А ведь хотя он последний раз видел меня с помутнённым разумом, у него и голос не дрогнул, когда он меня узнал!

По-хорошему, теперь мне достаточно встать в сторонку и понаблюдать, как пройдёт «приём у епископа», но я твёрдо намерена самолично убить Люцию и принести её голову императору на блюде с чеканкой. Поэтому без пяти десять я подхожу к клубу «Фехер кирай», надеясь, что Шерифович уже там — или ещё там. В обоих рукавах у меня по ножу с выпрыгивающим лезвием, а в кармане жалкий остаток денег — в размере двенадцати крон — из бумажника Лико. Хватит на два безалкогольных коктейля. Я оглядываюсь, но если Тот уже и пришёл с полицейскими или солдатами, то их не видно. Я заставляю себя войти.

Люция и Мария видны издалека: обе почти такие же белобрысые, как Кристо, они похожи на мать и дочь, только у Марии вместо мелких кучеряшек — крупные кудри. С ними сидят пятеро «волков» и «волчица». Кроме них, в клубе почти нет посетителей: компания из четырёх поляков среднего возраста (несмотря на очень похожие языки, поляков от галициан отличить нетрудно: оказавшись в Венской Империи, первые начинают глядеть на всё окружающее будто свысока, кабы не сказать грубее; кроме того, среди поляков чаще встречаются яркие блондины и рыжие) да две парочки по разным углам. Я иду к Люции, стараясь ступать величаво. Вся компания затихает уже на третьем или четвёртом моём шаге. Нет сомнений, что мятежная «волчица» узнала меня — я вижу это по её лицу.

Люция встаёт — высокая, сильная. На её фоне я — как щенок рядом с матёрой псицей. И следом встаёт её «стая». Глядя на них, я думаю, почему ходят слухи, что на стороне Люции именно двенадцать «волков». И ещё понимаю, что не чувствую никакого страха. Напротив, я полна ощущением, что уже практически выиграла этот поединок и всё сейчас закончится. Вот так, быстро и просто. Каждый из нас вынимает оружие; я встаю, сжимая в руке нож крепко и привычно, и «волки» вылезают по два из-за стола, чтобы подойти ко мне. Первые ещё только идут, а я уже знаю, что они окружат меня кольцом.

И в этот момент что-то влетает в форточки, в двери, падает на пол, шипит; мы все непроизвольно замираем, осмысляя ситуацию, и вдруг я ощущаю сильный, оглушающий удар по затылку. Всё исчезает.

Глава III. Волчья яма

В детстве я поражала мать привычкой спать абсолютно неподвижно. С учётом того, что я часто делала это лёжа навзничь, скрестив руки на груди, то возникающие ассоциации заставляли её в те часы, когда я отсыпалась днём, подходить и трогать мою ступню, чтобы проверить, жива ли я ещё. Я прерывисто вздыхала или дёргала ногой, и мать успокаивалась. Удивительно, но тело при этом почти совсем не затекало. Увы, с набором годов и веса эту уникальную способность обходиться без неприятных ощущений после долгого и неподвижного лежания на спине я утратила. То есть, раньше-то это меня не мучило, потому что я просто поворачивалась в постели, но сейчас, даже ещё не открыв глаза, я сильно и остро почувствовала, что вся затекла. Помимо этого, у меня сильно болела голова вообще и затылок в частности. Я попыталась потрогать виски, но обнаружила, что у меня не расходятся руки — запястья закованы в наручники. Сердце Луны вернулось на прежнее место — или же на меня нацепили ошейник. Я, наконец, открываю глаза; от неяркого света тут же наворачиваются слёзы, и мне приходится усиленно хлопать ресницами, чтобы что-нибудь разглядеть.

Я лежу в узком ящике, вроде тех, в которых спят вампиры, только без крышки — я вижу его края. Под головой — почти плоская подушка, под спиной — жёсткий матрас. Сверху, не очень далеко — странный потолок. Слегка изогнутый… и, кажется, пластиковый. Лёжа больше ничего не видно, и я вожусь, сначала поворачиваясь на бок, а потом усаживаясь. С учётом того, что давление у меня сейчас — как среднегодовая температура в Норвегии, у меня уходит на это добрых пятнадцать-двадцать минут.

Вопрос с потолком разрешился. Я в трейлере. Кроме моего ящика, здесь стоит ещё один. В глазах плывёт, и я долго моргаю и щурюсь, прежде, чем понимаю, что в