Фонарь на бизань-мачте - Лажесс Марсель

Конечно, история Маврикия знает и волнения рабов, и борьбу социально угнетенных масс за свои права, и различные политические и общественные движения, так или иначе связанные с требованиями демократических преобразований. Однако антагонистического противостояния культур, как это было почти всюду в колониальных странах, здесь не было. Местная культура — маврикийская — формировалась как совокупность или даже итог развития всех компонентов, влившихся в процесс колонизации и освоения острова. И если на современном Маврикии говорят в основном по-французски и английски (а также на креольском и на хинди), это тоже следствие исторического процесса закрепления в местных условиях изначальной культурной традиции.

Марсель Лажесс пишет по-французски, оставаясь при этом писательницей сугубо маврикийской. Но нельзя не заметить при этом связь ее творчества с европейским романтизмом, особенно с его английской и даже с американской ветвью. Читатель без труда припомнит при знакомстве с Лажесс любимые всеми книги У. Коллинза, Ш. Бронте, М. Митчелл. Однако опора на весьма внушительный пласт мировой культуры только способствует Лажесс в воссоздании маврикийской реальности, и особенно — родной истории, что неоспоримо свидетельствует об эволюции молодой национальной литературы, осваивающей прошлое своей страны, а это, в свою очередь, является свидетельством закономерного этапа формирования не только национального, но и культурного самосознания.

Вот откуда столь характерное для повествования Лажесс обращение к архивным материалам, письмам, дневникам, судовым журналам в сочетании с обильными этнографическими, географическими, ботаническими описаниями, мельчайшими подробностями быта, уклада жизни поселенцев, убеждающие своей точностью, достоверностью. Этот литературный прием, сознательно выбранный писательницей, в то же время определяет художественный метод, уравновешивающий экзотизм и возвращающий воображение читателя из романтических высей и глубин, из мрака «непроходимых чащ» и «грозных ущелий», от тревожно мерцающих в ночи костров беглых рабов в реальную атмосферу будней первых колонистов, небезопасных и долгих путешествий к диким, необжитым берегам, к изнурительным войнам и осадам острова, к грабежам и захватам того, что было в тяжком труде отвоевано у природы.

Рабам и хозяевам часто приходилось делить невзгоды поровну, и если в романах Лажесс есть подчас некоторая идеализация их взаимоотношений, то, пожалуй, это не столько следствие сопутствующей романтизму сентиментальности, сколько сознательное противопоставление тенденции изображать европейских колонистов только как оголтелых хищников. все истреблявших, угнетавших, подавлявших. Ведь Маврикий не был завоеван в кровопролитной борьбе, с захватом исконно чужой земли, ибо местного населения не существовало вовсе. Поэтому понятно стремление писательницы по-своему воздать должное «первопроходцам», которые отнюдь не всегда были ведомы только корыстью, только страстью к наживе, но зачастую и простым человеческим желанием начать жизнь сначала, самим построить свой дом и вспахать свою землю. Среди них немало было таких, с кого «списала» своих героев М. Лажесс (хотя бы воспитанницы сиротского приюта в романе «Фонарь на бизань-мачте»).

Непосредственное же содержание романов Лажесс анализировать нецелесообразно — написанные в приключенческом («Фонарь на бизань-мачте») или полудетективном («Дилижанс отправляется на рассвете») ключе или в манере занимательной эпопеи («Утро двадцатого флореаля»), они требуют того, чтобы читатель сам добрался до разгадок тайны любовных и прочих коллизий, которыми изобилует повествование.

Не столь важно и анализировать «конфликт» каждого из романов. Дело ведь не в том, чтобы выяснить, кто убил Франсуа Керюбека в романе «Дилижанс отправляется на рассвете», и покончила ли жизнь самоубийством «дама в белом» из «Фонаря на бизань-мачте» и что таилось в ее предсмертном письме; даже не важно, вернется или не вернется из последнего плавания капитан Шамплер к супруге, посвятившей воспоминаниям о достойно прожитой жизни «Утро двадцатого флореаля»…

Сегодня романы Лажесс значимы для нас не столько собственно содержательной своей основой, сколько нравственным своим смыслом. Иначе зачем — хоть это «и сладко, и странно» — уводить нас в мир далеких и чуждых мечтаний и грез, заветных дум, «шелестеть» старинными именами, как это делает госпожа Шамплер, подобно старой графине из «Пиковой дамы»? Зачем удаляться нам сегодня в век восемнадцатый, когда рабы носили господ в паланкинах, мужчины наряжались в расшитые камзолы, а дамы — в шелковые кринолины? Неужели кого-то интересует сегодня, как выпаривали когда-то соль, разводили полезные растения, заряжали чугунными ядрами пушки? Но зачем же мы и поныне с детским восторгом перечитываем книги Фенимора Купера, Стивенсона, Дефо?

В том-то, наверно, и дело, что в наш век, когда разгадано так много, и даже слишком много, тайн, осталась, слава богу, непостижимой тайна человеческой души, которая всегда будет рваться к прекрасному, высокому, чистому, мечтать о «дивных странах», грезить о «счастливых берегах», где можно преисполниться радости и гордости за человеческую способность к преодолению…

Да, на первый взгляд М. Лажесс работает в манере «ретро», но, вчитавшись попристальнее, мы обнаружим в ее романах нечто такое, что позволяет причислить их к произведениям сугубо современным. И это нечто столь же неуловимо и зыбко, как вся структура ее своеобразного стиля. Может быть, это ощущение рождается из той динамичности мироощущения и образа мыслей, что свойственна ее героям? Или же из той особой непринужденности слога, лишенной вычурности и дамской жеманности, благодаря чему возникает ощущение доверительной простоты и безыскусности. К тому же в художественной манере писательницы отчетливо проступают многие приметы весьма искушенного знания приемов повествования «модерн»: здесь и ассоциативная проза, и «кинонаплывы», и «воспоминания о будущем», и искусно выстроенная драматургия детектива, и острота анализа политического романа, и наблюдательность современного баталиста.

Как бы там ни было, но сознательно демонстрируемая писательницей склонность к «старому, доброму» роману неслучайна. В нем как бы зашифрована гарантия того, что нравственный смысл чьих бы то ни было судеб неизменен и вечен. Потому что и сегодня у Человека осталась все та же тяга к дерзанию, к поиску, жажда неизведанного, способность к восхищению мужеством, умение смотреть опасности в лицо, подобно тому, как это делают неустрашимые капитаны и горделивые женщины, герои и героини М. Лажесс, обретшие свое последнее пристанище на дальних берегах, где произрастают индиго и сикомора.

Оба этих растения часто упоминаются в книге. Оба — как бы символы самой жизни: одно — дающее бесценный сок, который окрашивает ткани в цвет морской лазури, ставшее основой «земного» процветания и благополучия поселенцев; другое — дарующее спасительную тень, укрывшую еще когда-то в незапамятные времена Марию и Младенца, и поныне охраняющее Любовь, которая так же, как и прежде, сильнее смерти.

С. Прожогина

notes

Примечания

1

Бернарден де Сен-Пьер (1737–1814) — французский писатель, автор знаменитого романа «Поль и Виргиния».

2

Иль-де-Франс — прежнее название острова Маврикий.

3

Бурбон — прежнее название острова Реюньон.

4

Серсей Пьер Сезар (1753–1836) — французский военный моряк.

5

Сюркуф Роберт (1773—1827) — французский корсар.