Фантастика, 1991 год - Сборник

– Почему через- двенадцать, а не через одиннадцать и не через двадцать? - спросил я.

– Не знаю,- ответила Таня.- Через двенадцать, и все… Втемяшилось в голову - через двенадцать, а почему, не знаю…

Мы оглянулись одновременно, и я увидела себя как в зеркале, но в каком-то чудовищном преломлении во времени…

Таня напряглась, задрожала, и в глазах ее заблестели слезы.

– Тебе показалось,- стал успокаивать я, обняв Таню за плечи.- Это все нервы.

– Нет-нет,-дрожала Таня.-Это была точно я. Наш род проклят до третьего поколения.

Ее дрожь передалась и мне. Далее я не соображал, что творил, я целовал ее и стирал с лица слезы, успокаивал и расстегивал кофточку. Она совсем не сопротивлялась и только, стуча зубами, все повторяла: - Зря все это. Мы не будем счастливы. Я проклята…

“Проклят тот, кто не пытается бросить вызов судьбе и с быдловской покорностью плывет туда, куда несет течение. Что же ты за человек, если даже не попробовал гребнуть против?… Я увезу ее отсюда далеко-далеко. Мы снимем квартиру, подыщем подходящую работу, и все равно будем счастливы, назло врагам”.

Так думал я на следующий день. Так думал я через день. И на третий… А на четвертый, в субботу, приехал Осетр.

Он подстерег меня на пустыре за сараями, неожиданно выплыв мне навстречу, когда я возвращался из мастерских. Он был таким же развязным, как в день моего приезда, со злыми маленькими глазками, длинным угрястым носом и скошенным подбородком. В профиль он действительно напоминал что-то из осетровых, но в фас типичная уголовная морда из семейства акульих. Он встал передо мной и, презрительно сплюнув через зубы, держа руки в карманах, проговорил с ухмылкой, противно растягивая слова:

– Ну рассказывай… Как ты с ней шаны-маны. Или, может быть, мне натрепали?

– С кем? - прикинулся я, разыгрывая сверхудивление, заметив не без досады, что он избегает называть ее имя. Честно говоря, и мне не доставляло удовольствия говорить с этим мурлом о Тане в таких тонах.

Он напрягся. В его глазах появилось отчаянье. Седьмым нюхом почувствовал, что ему ничего не натрепали и даже не преувеличили… Он усмехнулся еще развязней, одним только ртом, а в глазах была такая растерянность, что мне стало его жалко. “А ведь он ее любит”,мелькнуло в голове.

– Что, понравилась? - прохрипел он по-разбойничьи и встал в боевую позу.

– Кто? - продолжал недоумевать я, пользуясь тем, что он опять-таки обошел ее имя. Может быть, оно для него еще священней, чем для меня? Это меня разозлило. В случае чего врезать всегда можно. Пусть только дернется. Но первым начинать как-то совестно. Пусть он ударит первым. Так оно легче.

Он неожиданно вынул нож из кармана и прохрипел зло, не скрывая ненависти:

– Ты мне Ваню не валяй! Говори, что у вас с ней было?

– Какого Ваню? - продолжал дурачиться я.- Это завклубом, что ли?

(Собственно, если неожиданно пнуть ногой по руке, нож можно выбить, но подожду, когда замахнется… Неужели замахнется?) Тут он закричал вне себя от отчаянья:

– Ты зачем к ней лазил? Она ж тебя и по щекам била, и по губам, и по-хорошему уговаривала, и матом посылала, чтоб ты от нее отлип…

Я ошалел. Что за дурацкие фантазии? Уж не помешался ли он от отчаянья? А может, ему Таня все это говорила, чтобы оправдаться? Не может быть! Оправдываться перед этим мурлом? Ради чего?

Не знаю почему, но при мысли о Тане по моему телу стало разливаться тепло. Я вдруг отчетливо увидел ее глаза, губы, волосы, ощутил ее плечи. Я неожиданно подумал, что ситуация, в которой я сейчас нахожусь, крайне нелепая и неприятная, но когда-то я из нее выпутаюсь, пусть через двадцать минут, через час, пусть через мордобой и кровопролитие, а вечером все равно теми же садами и огородами я проберусь к Тане. От этой мысли стало совсем хорошо и, наверное, совсем не нужно было улыбаться в ту минуту, потому что глаза у Осетра налились вдруг кровью, и он замахнулся ножом. “Неужели пырнет?” - мелькнула последняя мысль, и было не поздно еще выбить нож или отскочить, но я не шелохнулся.

Нож пробил мне грудную клетку и вонзился в сердце. Боже, какую страшную боль я ощутил у себя внутри. Сердце трепыхалось на острие ножа, как раненая птица. В глазах потемнело, но даже сквозь темноту я видел злые и колючие глаза Осетра.

Потом стало тихо. Тихо и хорошо. Перед глазами плыло небо. Все то же бездонное синее вечное небо, которое я знаю миллион лет, навевавшее покой и сон. Я лежал на траве и наслаждался тишиной и покоем.

Почему так тихо? Ведь я слышу, как щебечут птицы, стрекочут кузнечики и вдали звенит лесопилка, содрогай воздух. Мой слух обострился в десять раз, но все равно было тихо. Эта тишина разливалась откуда-то изнутри. “Ах, да,- догадался я,- не бьется сердце, и не дышат легкие, и боль давно меня отпустила. Но ведь я не умер? Иначе как же я могу слышать и видеть небо?” Облака проплывали, как по экрану телевизора. Зрачки мои не ворочались, тело не двигалось, оно стало будто не моим, но органы осязания ничего не утратили. Даже наоборот -я чувствовал под собой каждую травиночку.

Потом послышались шаги. По голосам я узнал, что это был Осетр со своим приятелем, санитаром из местной больницы. Они по очереди испуганно заглянули в мои глаза, будто в глухую избу с улицы, и санитар прошептал: “Поздно…” “Почему же поздно? - подумалось мне.- Мое “я” пока еще при мне”.

Но я не мог им об этом сказать и не ощутил от этого досады. Я почувствовал, как у санитара задрожали коленки, а у Осетра замерло сердце.

Черт подери! Я стал чуять как собака. Как десять собак, вместе взятых.

Так вот что такое смерть. Покой и равновесие. Равновесие и полное равнодушие. Равнодушие и никакого страха перед небытием. Странно, почему я так боялся небытия? Миллиарды лет я был в небытие и только двадцать два года прозревшим. Но почему, прозрев, так страшно уходить обратно, откуда пришел? Только покой и равновесие… Равновесие - нормальное состояние Вселенной.

Санитар закрыл мне пальцами веки, и небо исчезло, но никаких неудобств я от этого не ощутил. Какая разница, что перед глазами небо или одно сплошное коричневое пятно. Санитар залепетал, заикаясь:

– В-вот ч-что, Осетр. М-меня здесь не было… И выкручивайся сам. Не боись, не з-заложу, но и ты про меня не вспоминай, если тебя загребут…

Осетр не ответил. А санитар тут же убежал. Осетр дрожащими руками выдернул нож из моей груди и, схватив меня за ноги, поволок куда-то в поле. Трава и камни шуршали у меня под спиной. Рубашка задралась, но боли не чувствовалось. Только тупая шероховатость. Он затащил мое тело в лес и бросил в какую-то яму. Какой-то кол впился в спину, но неприятных ощущений я не ощутил. Осетр забросал меня хвоей и ветками, наскоро присыпал землей и убежал.