Мой испорченный рай - Дж. Б. Солсбери

потому что он никогда бы не оставил свою доску на пляже в таком виде. Я один, но замечаю его грузовик на парковке.

Мне требуется слишком много времени, чтобы подняться на ноги, и когда наконец это делаю, меня охватывает волна тошноты. Я упираюсь руками в колени и борюсь с желанием вырвать. Мне нужна вода. Голова проясняется достаточно, чтобы подняться вертикально. Я хватаю доску Эштона и, пошатываясь, иду по пляжу. Должно быть, он спал в своем грузовике. Новый всплеск гнева еще немного проясняет мою голову. Он не должен был быть здесь. Теперь он знает, что я хотел умереть. Он расскажет Кайе. Меньше всего мне нужно ее вмешательство и жалость.

Подхожу к грузовику и прищуриваюсь, чтобы заглянуть внутрь через окна. Пустые сиденья. Направляюсь к кузову грузовика, но там нет ничего, кроме полотенец и пары шлепанцев. Обвожу взглядом пустую стоянку. Его здесь нет. Что-то заставляет меня посмотреть на воду. Может быть, потому что это последнее место, где я его видел. Мой пульс набирает обороты, слишком быстрый, неровный. Неужели он так и не вышел?

Мой телефон пропал. Дверь грузовика заперта. Я засовываю его доску в кузов, и мысль проскакивает мимо меня. Манжета на липучке расстегнута. Он сам ее снял, но когда? Его не было со мной на доске для серфинга. Или был? Я закрываю глаза и снова погружаюсь в воспоминания. Я приплыл к берегу на животе, на доске. Один. Наверное. Нет воспоминаний о том, как Эштон спрашивает меня, в порядке ли я? Нет воспоминаний о том, как ругал бы меня за идиотизм. Ни одного воспоминания о том, как я ожидаю его реакции. Теперь, когда думаю об этом, я вообще ничего не слышал, кроме ударов волн и собственного колотящегося сердца.

Он все еще там?

Моя голова мгновенно проясняется, паника прогоняет туман.

— Эштон! — Я проверяю общественные туалеты. — Эш, ты здесь?

Бегу обратно к воде. Ни одной живой души в пределах слышимости.

Я надеюсь, что он выйдет из волн и надерет мне задницу. Надеюсь, что в следующий раз, когда увижу его на доске, я вспомню, как чертовски испугался, что он утонул, и посмеюсь над этим. Я хотел бы услышать, как он будет ругать меня за глупость и эгоизм, и с радостью бы принял его выговор.

Однако в глубине моей души я знаю, что больше никогда не увижу его.

Каким-то образом я знаю, что Эштон умер.

ГЛАВА 29

«Никогда не переставайте действовать, только потому что боитесь не справиться».

— Королева Гавайев Лилиуокалани.

МАТЕО

Я столько раз проводил рукой по волосам, что повыдергивал пряди. У меня разбито сердце, я устал от смены часовых поясов и чертовски нервничаю из-за того, как отреагирует Элси, услышав правду.

Я знал, что скучаю по ней. Но даже не представлял, насколько сильно, пока не увидел, как она, спотыкаясь, поднимается по лестнице. Девушка улыбалась, напевала какую-то песенку, и в ее глазах был тот свет, который я так привык видеть, что, когда он исчез, мне показалось, что он забрал с собой солнце. Наблюдая, как этот свет тускнеет в ту секунду, когда эти теплые, бездонные глаза остановились на мне, я начал беспокоиться, что совершил ошибку, придя сюда.

Но было уже слишком поздно. Я был здесь, чтобы сказать ей две вещи, и теперь, когда самая большая из них открыта и находится во вселенной, я все еще жду, что девушка что-нибудь скажет.

Ее взгляд опускается на руки, где она методично сковыривает красный лак с ногтей. Крошечные малиновые кусочки выделяются на фоне ее черного платья, как блестки.

Скажи что-нибудь, Элси. Хоть что-нибудь. Пожалуйста.

Если она скажет мне уйти, я уйду. Но я не могу отказаться от нас. И сделаю все, что потребуется, чтобы вернуть ее. Я буду унижаться до конца жизни, отдам все, что у меня осталось, если это означает быть с ней.

Ее губы приоткрываются, как будто она обдумывает ответ. Я задерживаю дыхание, готовясь к тому, что может последовать. Ее губы закрываются, и Элси качает головой.

— Что бы ты ни хотела сказать, давай. Обещаю, я это выдержу. — Быть ответственным за чью-то смерть — отличный стимул для развития толстой кожи. Я прошел путь от серфера номер один в мире с десятками предложений для рекламы и фильмов до социального изгоя.

Я воспринимаю ее молчание как возможность присмотреться к ней. Эти широко раскрытые глаза, которые находили удивление во всем, на что бы девушка ни смотрела. Губы, которые я часами целовал, пока они не становились розовыми и припухшими. И кудри, которые любил пропускать между пальцами. Или сжимать в кулаках, когда терял себя в ней. Но не вижу даже проблеска той части, по которой скучаю больше всего, той заразительной улыбки, которая, когда была направлена на меня, заставляла все остальное исчезнуть. Будет ли у меня когда-нибудь шанс увидеть эту улыбку снова?

— Это не имеет смысла, — говорит она тихо, словно разговаривая сама с собой. — Почему все говорят, что ты убил его, если…

— Никто не знал, что произошло на самом деле. Я не сказал им, что он умер, спасая меня, потому что был трусом.

Ее взгляд мечется к моему.

— Никто не знал, почему ты был там?

Я съеживаюсь и качаю головой, хотя мне это и не нужно. Она уже знает ответ.

Девушка всем телом подается вперед на своем месте.

— Почему ты не сказал им? Почему не объяснил, что все это был ужасный несчастный случай?

— Люди верят в то, во что хотят верить. Им нужен был злодей. И, думаю, не сказать правду было способом наказать себя. — Все ненавидят меня так же сильно, как я ненавижу себя, и это было правильно.

Эти прекрасные губы приоткрываются, следует недоверчивый вздох.

— А как же Кайя? Она явно не верит, что ты убил ее брата. Она была в твоей комнате, и появилась у твоих кузенов…

— Она пришла пьяная, поминки были на следующий день. Она плакала и сказала,