Миф о вечной империи и Третий рейх - Андрей Васильченко

И революционер ожидает движения «абсолютного большинства», которое будет вызвано к жизни пролетариатом, взбудораженным идей классовой борьбы. А это большинство захочет наступления «действительно массового прогресса» во всех областях «общественной и личной жизни».

Консерватор является великим скептиком. Он не верит в какой-то прогресс, который по воле разума, существует только ради прогресса. Консерватор, наоборот, верит в катастрофу. Он верит в беспомощность людей, которые не в состоянии ее предотвратить. Он верит в неизбежность судьбы и в страшное разочарование, которое постигнет в конце пути всех излишне доверчивых людей. Консерватор доверят только силе милости и милостивому выбору, которые предоставлены человеку. Человек должен уловить судьбоносные знаки, поступающие ему от других людей, народов, времен. Только тогда ему удастся разобраться с делами.

Если революционер пытается убедить других в утопии, то консерватор опасается не победы мировой революции, а торжества демократии. Он боится наступления космополитической, западнической, либерально-формальной продажной демократии подавляющего меньшинства богатеев. Он страшится демократии, которая при всей ее бессмысленности поняла, как можно манипулировать большинством. А потому консерватор совершенно напрасно борется против коммунистического пролетариата.

Консерватор в своем историческом видении будущего отчетливо представляет, что тогда, когда революционное движение не удастся сделать консервативным, то Германия будет погублена демократией и демократической борьбой, которая раздирает Европу на части. Демократия дарует нам на века горе, разногласия и собственную ничтожность.

Теперь у нас есть опыт русской и немецкой революций, из которого мы почерпнули, что своевольная судьба неизменно берет верх над любыми нашими несостоятельными расчетами. Когда русская революция перевернула всю Россию, а Германия все еще билась в революционных конвульсиях, то многие немцы позволяли себе следующее сравнение: мол, у России было много времени, а у Германии это времени нет.

На самом деле все было с точностью до наоборот. У России как раз не было времени, а у Германии его было предостаточно. Но получилось так, что сейчас, когда Германия ожидает помощи, каждый миг является судьбоносным. К тому же индустриальная страна совсем по-иному переживает свое крушение, нежели аграрная держава. Когда после 1918 года Германии представилась возможность, то ее снова стали ожидать потрясения — революционные или контрреволюционные, в данной ситуации абсолютно не важно. С одной стороны, это было проявлением внешнеполитического давления, но с другой стороны, они были расплатой за экономическое положение Германии, за промышленные кризисы и коммунистические путчи, люмпенизацию, которая охватила все образованные слои и вела не столько к восприятию идеи классовой борьбы, сколько к борьбе за свободу. Германии надо оправиться от потрясений, вызванных революцией, и ударов, которые нанесли в Версале ее враги. И Германия ждала. Сегодня мы можем сказать, что ожидание стало ее судьбой, хотя, собственно говоря, страна не знала, чего она ожидала. Укрепления России? Сознательности Америки? Английского решения? Союза с нейтральными странами? Или все-таки собственной готовности? До настоящего момента главной угрозой для Запада была Россия. Теперь этой опасностью стала Германия. Но эту опасность может представлять только консервативное протестное движение, которое не будет оставаться участью определенной партии, но станет ненамеренным спасительным движением народа, столкнувшимся с реальной угрозой. Только тогда протестное движение станет самозащитой народного авангарда, который отбросит опасность туда, откуда она прибыла.

Даже революционер не сможет уклониться от этой оборонительной борьбы, которая после мнимого окончания мировой войны должна положить конец битве народов. Но революционер хочет вести эту борьбу во имя собственных доктрин, которые он выдвигает на оборонительный рубеж. Он собирается сражаться во имя классовой борьбы, победу которой он намерен обеспечить, во имя лозунгов, которые просочились к нему из России. В итоге он будет вынужден вести войну под двойными лозунгами, которые направлены в целом против «капитализма», но при этом он подчеркивает, что ведет борьбу против «капитализма Антанты».

Но при этом революционеру недостает либо честности, либо логичности, чтобы отличить агрессивный французский капитализм от вымотанного немецкого империализма. А потому он обязан верить в классовую борьбу и то, что пролетариат выступает как против одного, так и против другого. Но при этом он не замечает, что одно является либеральным порождением, а другое — по сути социалистическим. Революционер, который придерживается интернациональной теории, приравнивает все человечество к пролетариату и на самом деле представляет своей собственный народ мучителем этого пролетариата. Это тот пролетарий, который до сих пор придерживается партийной политики. Это делает его позиции шаткими и ненадежными.

Консерватор, наоборот, принимает участие в этой оборонительной борьбе во имя жизни, во имя нации, во имя ее сохранения, которое возможно только при наличии свободы. И это делает его дело надежным. Эта борьба становится непосредственным делом всех естественных людей, которые, чтобы начать сопротивление угнетателям, не прикрываются надуманными доктринами, а полагаются на элементарные чувства. Мы надеемся, что жизнь в конце концов повсеместно и всегда будет сильнее всяческих концепций.

Революционер и консерватор имеют общего противника. Им является отнюдь не реакционер. Реакционер — всего лишь препятствие, с которым без проблем справится революционер. Истинный консерватор раз за разом подавлял в себе реакционные порывы. Но, несмотря на это, реакция до сих пор возможна. Но только в том крайнем случае, если консерватор и революционер откажутся действовать. Но реакция бы означала лишь откат, который допустило разбитое человечество. Она заняла бы место оставшейся жизни, которую будут вынуждены безразлично влачить разочарованные люди. Они смиренно довольствовались бы любым существованием. Эта жизнь не будет иметь для них смысла, так как не будет обладать предназначением для творческих представлений человека и народа. Не суть важно, революционно творческих или консервативно творческих представлений, так как это существование будет замкнутым, вчерашним и мертвым, как и сами реакционеры. Как мы помним, времена реакции всегда были никчемными, пустыми и бессмысленными. Реакция на мировую войну и революцию была бы такой же жалкой.

Общим противником является либерал. Эта мысль живет в инстинктивных чувствах революционера и сознании консерватора. Впрочем, революционер называет этого врага несколько по-иному. Он дал ему имя капиталиста. Он интерпретирует его с экономической точки зрения и видит в нем эксплуататора масс, угнетателя современного пролетариата. Во имя получения прибыли капиталист отказывает пролетариату в праве на жизнь. Консерватор, наоборот, испытывает к либералу застаревшую вражду. Консерватор видит в либерале духовного флибустьера, политического носителя рационалистических и утилитаристских жизненных установок. Замаскировавшись, этот враг мог проникнуть в недра любой формы государственного правления, главное, чтобы она могла разлагать религию и даже подрывать позиции консерватизма. Сегодня либерализм воплощает в жизнь свою тиранию от имени свободы. Мы уже познали лживость его оправданий, равно как и беспардонность его действий. Мы уже знаем о преступлениях крупной французской буржуазии, которая была заинтересована в развязывании войны, ради достижения собственных целей. Мы уже знаем о планах европейской гегемонии, разработанных ее честолюбивыми адвокатами и благочестивыми генералами, которые притащили на наши земли туземные части и белокожих оккупантов.

Революционер любит увлеченно говорить об исторических эпохах, которые сменяют друг друга. Но его взгляд устремлен исключительно в будущее, в которое он хочет затащить сам себя. Он марширует пролетарским шагом, будучи уверенным в приближении классовой битвы, в которой он должен одержать марксистскую победу.

Консерватор, напротив, придерживается фактов, причем не только экономических, но политических и даже моральных. Хотя консерватор не готов скидывать со счетов экономические факты, так как он, в отличие от революционера, отнюдь не уверен, что капиталистическая эпоха доживает свои последние дни. А может быть, он находится только в самом начале пути, а мировая война разрушила мировую экономику лишь для того, чтобы освободить дорогу капитализму. Консерватор только знает, что мир непременно станет таким, каким он является от природы — консервативным. И консерватор несет ответственность за то, что любые изменения мира (хотя бы в силу его природной сути) могут закончиться кризисными, катастрофическими и совсем непацифистскими способами. Но он также ответственен за то, чтобы подпереть, сплотить и объединить этот мир в политическом смысле на уровне государства, в нравственном отношении на уровне человека.