История - Геродот

[Уступив таким доводам], Ксеркс решил идти в поход на Элладу и на второй год после кончины Дария выступил сначала против египетских мятежников. Восстание было подавлено, и на весь Египет наложено еще более тяжкое, чем при Дарии, ярмо рабства.[804] Правителем Египта Ксеркс поставил своего брата Ахемена, сына Дария. Впоследствии Ахемена, когда он правил Египтом, убил Инар, сын Псамметиха, ливиец.[805]

А Ксеркс после покорения Египта решил идти в поход на Афины. Царь собрал чрезвычайное совещание персидских вельмож,[806] чтобы выслушать их мнение и объявить всем свою волю. Когда все собрались, Ксеркс сказал так:[807] «Персы! Я вовсе не собираюсь вводить ничего нового, но буду следовать лишь старому обычаю. Ведь, как я слышал от старых людей, мы, персы, никогда еще не жили в мире с тех пор, как владычество перешло к нам от мидян и Кир одолел Астиага. Однако это также — воля божества, и все наши великие начинания и замыслы складываются ко благу. О деяниях Кира, Камбиса и отца моего Дария и о том, какие они сделали завоевания, вы сами прекрасно знаете и рассказывать вам не нужно. Я же по вступлении на престол всегда размышлял, как бы мне не умалить царского сана моих предков и совершить не меньшие, чем они, деяния на благо персидской державы. И вот, думая об этом, я нахожу, что мы можем не только стяжать славу и завоевать страну, не меньше и даже прекраснее и плодороднее нашей нынешней державы, но и покарать врагов. Ныне я собрал вас, чтобы открыть мой замысел. Я намерен, соединив мостом Геллеспонт, вести войско через Европу на Элладу и покарать афинян за все зло, причиненное ими персам и моему родителю.[808] Вы видели, что и отец мой Дарий также снаряжался на войну с этим народом. Но его нет в живых, и ему не дано уже покарать виновных. Поэтому в отмщение за него и за остальных персов я не сложу оружия до тех пор, пока не возьму и не предам огню Афины, которые начали творить зло мне и отцу моему. Сначала они вместе с Аристагором из Милета, нашим рабом, пришли в Сарды и предали пламени священную рощу и храмы.[809] Потом всем вам, вероятно, известно, что они сотворили нам, когда мы высадились на их земле под предводительством Датиса и Артафрена.[810] Поэтому-то ныне я и готов к походу на них, причем этот поход, я думаю, принесет нам дальнейшие выгоды. Если мы покорим афинян и их соседей, обитающих на земле фригийца Пелопса, то сделаем персидскую державу сопредельной эфирному царству Зевса. И не воссияет солнце над какой-либо другой страной, сопредельной с нашей, но все эти страны я обращу с вашей помощью в единую державу и пройду через всю Европу. Ведь, как я слышал, дело обстоит так: не остается больше ни одного города и народа на свете, который осмелился бы восстать против нас, когда мы разделаемся с теми, о которых я сказал. Так мы наложим и на виновных перед нами и на невиновных ярмо рабства. Вы же угодите мне, если поступите вот так: каждый из вас должен в назначенное мною время быть на месте. А кто приведет лучше всего снаряженное войско,[811] потом получит от меня дары, как полагают, самые почетные в нашей стране. Так вот, так и поступайте. Но чтобы вы не думали, что я поступаю по своему личному усмотрению, я предлагаю этот вопрос на общее обсуждение и повелеваю каждому желающему высказать свое мнение». Такими словами он кончил свою речь.

После царя взял слово Мардоний: «Владыка, — сказал он, — ты — самый доблестный из всех прежде бывших и из будущих персов. Слова твои прекрасны и совершенно истинны. Особенно же [прекрасно] то, что ты не позволишь издеваться над нами презренным ионянам, живущим в Европе. Действительно, весьма странно, если мы не покараем эллинов, напавших на нас первыми, в то время как саков, индийцев, эфиопов, ассирийцев[812] и множество других народов, которые не причинили нам, персам, никаких обид, мы покорили и поработили только из желания преумножить и расширить нашу державу. Что же нас страшит? Неужели громадное скопище людей или огромные денежные средства? Ведь мы знаем, как они воюют, знаем слабость их боевой мощи. Их потомков мы уже покорили, именно эллинов в нашей части света, называемых ионянами, эолийцами и дорийцами. Мне довелось самому узнать этих людей, когда я повелением твоего родителя выступил против них. При этом я, дойдя до Македонии, не встретил никакого сопротивления и прошел почти до самих Афин. Хотя эллины привыкли вести войну, но, как я слышал, по невежеству и глупости воюют самым безрассудным образом. Так, объявив друг другу войну, они ищут прекрасное и гладкое поле битвы и там сражаются. Поэтому даже победители возвращаются с большим уроном. О побежденных я даже вообще не хочу и говорить, потому что они окончательно уничтожены. Так как они говорят на одном языке, то им следовало бы улаживать споры через глашатаев и послов и лучше любыми другими способами, чем войнами. А если уж война вообще неизбежна, то каждый должен искать наименее уязвимое для себя положение и потом уже начинать войну. Однако, несмотря на вечные войны, которые эллины бестолково ведут друг с другом, они даже и не подумали мне оказать сопротивление, хотя я дошел до Македонии. Кто же, в самом деле, дерзнет, о царь, восстать против тебя, если ты ведешь с собою всю мощь Азии и все корабли? Я убежден, что эллины никогда не решатся на такую дерзость. Если же против ожидания я буду обманут и они по своему безрассудству все же ринутся в бой с нами, то узнают, что на войне мы, персы, доблестнее всех. Но все же испытаем все средства, так как само собой ничего не дается и обычно только смелым дерзанием люди достигают цели».

Расхвалив в таких словах замыслы Ксеркса, Мардоний умолк. Остальные персы между тем хранили молчание, не осмеливаясь возражать против высказанного мнения. Только Артабан, сын Гистаспа, полагаясь на свое родство с царем, так как он был дядей Ксеркса, сказал вот что: «О царь! Не будь здесь различных суждений, не пришлось бы и выбирать наилучшее из них, а лишь принимать одно-единственное. Если же есть много мнений, то и выбор возможен. Ведь даже само по себе чистое золото нельзя распознать, и только путем трения на пробирном камне вместе с другим золотом мы определяем лучшее. Я не советовал твоему родителю, моему брату, Дарию идти походом на скифов, людей, у которых вовсе нет городов. А он меня не послушал в надежде покорить скифов, которые все-таки были кочевниками, и выступил в поход. Однако ему пришлось возвратиться назад, потеряв много храбрых воинов из своего войска. Ты же, о царь, желаешь ныне идти против людей, гораздо доблестнее скифов, которые, как говорят, одинаково храбро сражаются и на море, и на суше. Я должен сказать тебе о том, что меня страшит в этом походе. По твоим словам, ты намерен построить мост на Геллеспонте и вести войско через Европу в Элладу. Но может случиться, что ты потерпишь неудачу на суше, или на море, или в обоих случаях. Ведь противники, говорят, — храбрый народ. Это видно из того, что одни афиняне уничтожили вторгшееся в Аттику столь великое войско во главе с Датисом и Артафреном. Впрочем, врагам, конечно, не удастся одержать верх на суше и на море. Но если они нападут и одержат победу в морской битве, а затем поплывут к Геллеспонту и разрушат мост, тогда, о царь, твое положение будет опасно. Я заключаю об этом не своим умом, но могу представить себе, какое несчастье нас едва не постигло, когда родитель твой построил мост на Боспоре Фракийском[813] и на реке Истре и переправился в Скифскую землю. Тогда скифы всячески старались убедить ионян, которым была поручена охрана моста на Истре, разрушить переправу. И если бы тогда Гистией, тиран Милета, согласился с мнением прочих тиранов и не воспротивился, то войско персов погибло бы. Впрочем, даже и подумать страшно, что тогда вся держава царя была в руках одного человека. Итак, не подвергай себя такой опасности без крайней нужды, но последуй моему совету. А теперь распусти это собрание и затем, обдумав еще раз наедине, сообщи нам твое решение, которое ты признаешь наилучшим. Ведь правильное решение, как я считаю, — дело самое важное. Если даже потом возникнет какое-либо препятствие, то решение все же не менее хорошо: его только одолел рок. Напротив, тому, кто принял плохое решение, может, если судьба к нему благосклонна, выпасть даже неожиданное счастье, но, несмотря на это, решение остается не менее плохим. Ты видишь, как перуны божества поражают стремящиеся ввысь живые существа, не позволяя им возвышаться в своем высокомерии над другими. Малые же создания вовсе не возбуждают зависти божества. Ты видишь, как бог мечет свои перуны в самые высокие дома и деревья. Ведь божество все великое обыкновенно повергает во прах. Так же и малое войско может сокрушить великое и вот каким образом: завистливое божество может устрашить воинов или поразить перуном так, что войско позорно погибнет. Ведь не терпит божество, чтобы кто-либо другой, кроме него самого, высоко мнил о себе. Итак, поспешность всегда ведет к неудачам, отчего происходит великий вред для нас. Напротив, промедление ко благу, которое хотя и не сразу проявляется, но со временем убеждаешься в этом. Таков мой совет, о царь. Ты же, Мардоний, сын Гобрия, перестань говорить пренебрежительно об эллинах, которые, конечно, не заслуживают этого. Ведь такими клеветническими речами ты подстрекаешь царя к войне с эллинами. Ради этого-то ты, думается, прилагаешь все старания. Но да не будет этого! Нет ничего страшнее клеветы: ведь клевета двоих делает преступниками, а третьего — жертвой. Клеветник виновен в том, что возводит обвинения за глаза. А тот, кто ему верит, виновен, потому что судит, не разобрав точно дела. Отсутствующий же страдает от того, что один клевещет на него, а другой считает дурным человеком. Но ведь если уж непременно нужно идти войной на этот народ, то пусть царь останется в Персидской земле. А мы оба оставим наших детей в залог. Затем ты, Мардоний, один выступай в поход, набери людей по собственному выбору и войско, сколь угодно большое. Если поход царя окончится так, как ты говоришь, то пусть мои дети будут умерщвлены, а вместе с ними и сам я. Но если выйдет, как я предвещаю, то пусть та же участь постигнет твоих детей и тебя самого, если ты вообще вернешься домой. Если же ты не согласен с этим, но все-таки поведешь войско на Элладу, то я предрекаю тебе: когда-нибудь иные люди здесь, на Персидской земле, еще услышат, что Мардоний, ввергнувший персов в бездну несчастий, погиб, растерзанный псами и птицами[814] где-нибудь в Афинской или Македонской земле, если только еще не раньше по дороге туда. И тогда-то он поймет: на какой народ побуждал царя идти войной».