Тень заговора - Злата Иволга

пришлось зайти на кухню перекусить и задержаться с Челиком агой и служанкой Джайлан эмирын. Последняя после случая со своей ушибленной ногой прониклась к Хенрику симпатией и иногда любила поболтать о своей госпоже и о другой прислуге.

— Ты сегодня не спешил, — заметила Гюльбахар.

Ее глаза были прищурены и смотрели насторожено.

— Я был на кухне, — сказал Хенрик, садясь на край кровати.

— А, свежие сплетни, — понимающе, но довольно недобро протянула Гюльбахар. — Языки без костей.

— Что-то случилось? — посмотрел на нее Хенрик.

— Нет. Что могло случиться?

— Мустафа паша?

— Он пока сидит тихо. Скажи, этот Саид ага… — Она замолчала.

— Он не шпион паши, я уверен.

К удивлению Хенрика эмира беспокойно заерзала на кровати.

— Здесь душно. Выйдем на балкон. Пока мне совсем не хочется спать.

В саду трещали какие-то ночные насекомые. Хенрик пил вино, внимательно посматривая на Гюльбахар, сидевшую на диванчике напротив. Про Саида агу она больше не вспоминала. И создавалось ощущение, что вопрос о нем был задан потому, что настоящий повис в воздухе. Хенрик допил вино, взял с блюда апельсин, чтобы занять руки, и задал свой:

— Чьи портреты висят у эмира в покоях?

Гюльбахар вскинула голову.

— Брата и сестры эмира — Халита и Эсмы.

— Правильно, — кивнул Хенрик больше самому себе. — Я так и думал.

— Думал? — Гюльбахар легко вскочила на ноги и пошла к нему.

Хенрик встал, и они оказались почти нос к носу, с той лишь разницей, что эмира была ниже его на полголовы.

— Тот день, когда ты спасла меня на улице, — тихо сказал Хенрик. — Ты ведь сделала это не потому, что помнила меня. Я сильно похож на человека на портрете, на покойного басэмирана Халита. Ведь так?

Гюльбахар молчала. Ее глаза расширились и теперь блестели изумрудной зеленью. И Хенрик невольно залюбовался, почти забыв об опасном разговоре.

— Назначение Али паши, — заставил себя продолжить Хенрик. — Обычно должность придворного мага достается или выпускнику Шестой башни, или Четвертой. Не говоря уж о том, что сам Али паша не слишком знатного происхождения. Потом твой второй муж Серхат паша, вдовец Эсмы эмирын. И, наконец, твой брак с эмиром.

В ночной тишине продолжали трещать насекомые и маняще светиться глаза так близко стоящей Гюльбахар. Больше всего Хенрик ожидал вызова стражи.

— Я не буду притворяться, что не понимаю, о чем ты. — Она медленно отошла и опустилась на свое место, напряженно выпрямив спину. Хенрик тоже сел, поняв, что стража откладывается. — И не буду спрашивать, что именно ты узнал и понял. Я никогда не смогу тебе рассказать эту историю. Она слишком… слишком… о, Шаллиах! — Гюльбахар внезапно судорожно выдохнула и уронила голову на руки. Роскошные жемчужные волосы окутали ее казавшуюся такой хрупкой фигуру мягким покрывалом.

Сердце Хенрика сжалось, он пересел к ней и осторожно погладил по спине.

— Слишком тяжела, — закончил он. — Понимаю.

— Не понимаешь. — Она посмотрела на него и покачала головой, изумрудные глаза наполнились слезами. — Мы все виновны. И нас осталось трое. Я боюсь за Орхана.

Трое. Значит, Хенрик не ошибся. Эмир Орхан, Гюльбахар и Али паша. Вероятно, раньше был и Серхат паша. И все виновны в смерти басэмирана Халита и Эсмы эмирын? Или там все не так просто, и было что-то еще?

Хенрик коснулся волос Гюльбахар, встал, подошел к парапету балкона и облокотился на него. Внизу в саду никого не было.

— Я хочу рассказать тебе одну историю, — начал он, не глядя на эмиру. — Много лет назад в сырой Нос Оленя мы убегали от стражи, посланной кади из городка недалеко от Третьей Башни. Один купец подал лживую жалобу на наш отряд. Я, мой покойный друг Вито и еще несколько человек шли к границе с Илехандом. На одном из перевалов мы чуть не попались страже, поскольку нас выследил маг. Нам повезло, нас не заметили. И там же мы подобрали ребенка двух лет, девочку. Мы не знали, как она появилась в горах, но взяли с собой. Девочка понимала илехандский язык и сказала, что ее зовут Фике. Она совершенно покорила сердце моего сурового друга, который увидел в ней милость Бога. Вито стал ее приемным отцом. — Хенрик повернулся и посмотрел на Гюльбахар. Она сидела, облокотившись на спинку диванчика, и внимательно его слушала. — У Фике были рыжие волосы, а одета она была в рубашку с илехандскими королевским цветами. Я не забыл родной флаг и герб. Я предложил вернуть ее, но Вито отказался. Он всегда говорил, что опасно вмешиваться в дела высоких особ и королей. Удивительно, но тогда ни он, ни я не последовали этому правилу. Потом по обрывкам новостей мы узнали, что в Илеханде, в тот самый день Носа Оленя, из-за измены придворного мага погиб принц и исчезли три принцессы. Две близняшки по два года и одна новорожденная. — Хенрик остановился, потому что Гюльбахар издала какое-то неясное восклицание.

— В письмах к Орхану Карим всегда называл свою жену Фике. Объяснял, что ее полное имя ему трудно выговорить. Бедный Карим. Орхан тогда так страдал. Говорил, что смерть брата и его дочерей это возмездие, — прошептала она последнюю фразу.

— Фике выросла с нами, — продолжал Хенрик, оторвавшись от перил и медленно шагая по балкону. — Однажды мы сопровождали караван через Поющую пустыню. На нашего купца налетели враги и уничтожили и его, и наш отряд. Очнувшись, я нашел много мертвых тел, но среди них не было Фике. В гуще схватки я не заметил, когда она убежала. Я, как мог, похоронил Вито и отправился искать пропавшую Фике. Поиски завели меня в столицу, где я и свалился от голода и солнца прямо перед твоим паланкином. — Он вернулся на свое место и посмотрел на Гюльбахар. — Если бы не Вито и я, то маленькая принцесса Фредерика была бы счастлива в своем дворце. Но могло быть и по-другому. Ее бы убили те, кто покушался на всех ее сестер. Если бы я винил себя все эти годы, то от меня осталась бы одна тень.

По щекам неподвижно сидящей Гюльбахар побежали слезы. Беззвучно и быстро. Хенрик кинулся к ней, и обнял, прижимая к себе.

— Ты очень добрый и хороший, — по-детски шмыгнула носом Гюльбахар, поднимая к нему лицо. — Но то, что я сделала, куда ужаснее твоей истории. Я не смогла рассказать ее сыну, не могу и тебе. И я боюсь того, что Кадир за годы мог узнать и понять что-то неправильно, и теперь считает свою мать чудовищем. Я даже думать не хочу о том, что он себе мог вообразить.