Моя профессия – убивать. Мемуары палача - Анри Сансон

в час пополудни. После обеда начиналась маленькая прогулка по саду, длившаяся около часа. Вслед за этим мой прадедушка уходил в свою лабораторию, где, смотря по обстоятельствам, или готовил лекарства, или продолжал свои занятия.

Когда день подходил к концу, он, в ожидании ужина, который никогда не подавался раньше восьми часов, садился и отдыхал на пороге своего дома, обычай, который до сих пор сохранился в маленьких городках и даже в некоторых бедных кварталах Парижа.

В один из тех вечеров, которые он проводил так патриархально, сидя на пороге своего дома, ему пришлось принять довольно странного посетителя. С давнего времени существовала легенда, которой время от времени пользовались для того, чтобы сочинить новую сказку о таинственном доме палачей, на который общественное мнение всегда смотрело сквозь призму предрассудков. Легенда эта гласила, что один из исполнителей верховных приговоров, узнав, что сын его совершил преступление, которое строго наказывается законом, потребовал преступника к себе на суд. После этого суда он сам приводил в исполнение свой собственный смертный приговор преступнику-сыну, которого он не захотел передать в руки суда из боязни обесчестить свое имя.

Суровость и непреклонная твердость духа Шарля-Жана-Баптиста были широко известны не менее его благотворительности. Это высокое мнение о нем дало возможность применить к нему легенду о упомянутом нами Бруте эшафота.

В этом новом виде легенда снова явилась на свет, и в несколько дней общественная молва придала ей такие размеры, что рассказ этот дошел до слуха моего прадеда, который попал в этот рассказ уже вторично, потому что в эпоху своей молодости он прослыл за жертву подобного же происшествия. Это даже чуть-чуть не побудило Людовика XV приказать судить моего прадеда за этот мнимый акт верховного правосудия, которым нарушилось самое священное право короля – право помилования. К счастью, этого Сарданапала XVIII века убедили, что все это не что иное, как ловкая выдумка; только благодаря этому не возмутился изнеженный и развращенный дух короля. Но несколько вельмож и придворных были увлечены этой драмой гораздо более своего короля и от души верили, что дом палачей бывает театром таких мрачных событий.

Итак, однажды вечером Шарль-Жан-Баптист скромно сидел на одной из каменных скамеек, стоявших у решетки его дома. Вдруг он видит, что перед ним останавливается роскошный экипаж, украшенный гербами, из которого выходит особа с резкими чертами лица, одетая в роскошный придворный костюм.

Эта особа, не приподнимая даже своей треугольной, обшитой галунами шляпы, покрывавшей волосы, расчесанные наподобие голубиных крыльев и покрытые блестящей пудрой, подошла, пошатываясь, к моему прадеду и, подозвав его к себе, спросила его, правда ли, что он предал смерти своего сына, обвиненного в воровстве.

Шарль-Жан-Баптист пожал плечами и ограничился таким ответом:

– Позвольте заметить вам, милостивый государь, что вопрос ваш, по крайней мере, странен. Неужели вы думаете, что отец, который настолько дорожил своей честью, что решился пролить кровь своего сына, чтобы только избавить его от стыда и позора, будет настолько глуп, что выдаст эту тайну первому придворному франту, который вздумает спросить его об этом.

Незнакомец нахмурился.

– Знаешь ли ты, негодяй, с кем говоришь? – возразил он, – я граф де Шароле.

– Я очень рад чести познакомиться с вашим сиятельством, – отвечал мой прадед. – Я уверен, что мне никогда не придется исполнять свою обязанность по вашему делу, несмотря на строгость законов, которые карают за покушение на жизнь знатных особ. Вот вы, ваше сиятельство, изволили поверить тому, что я убил своего сына; поэтому и я могу поверить тем слухам, что сам король обещал помиловать того, кто убьет ваше сиятельство, точно так, как вы изволили убить несчастного и ни в чем не виноватого человека.

Граф побледнел от негодования:

– Несчастный! Я не знаю сам, как до сих пор я не проколол тебя насквозь шпагою за твое безумие. Но этим я как будто подтвердил бы те нелепые слухи, которые ты повторяешь. Хоть я и не хочу оправдываться перед тобой, наемным убийцей, но знай, что убийство кровельщика, которое будто бы было совершено мной, не что иное, как наглая ложь. Если этот человек и погиб при подобных обстоятельствах, то никак не я виной этому; все это сделал мой брат граф де Клермон, который и виноват в этом, если только можно назвать виновным человека, лишенного рассудка и действовавшего бессознательно.

История графа де Шароле, который для того чтобы показать свою ловкость, выстрелил в кровельщика и убил этого несчастного ремесленника на той самой крыше, где он выполнял свою опасную работу, была настолько распространена в эту эпоху, что прадед мой нисколько в ней не сомневался. Король помиловал графа и простил ему это убийство только с тем условием, что точно такое же прощение будет дано и родственникам или друзьям несчастной жертвы жестокости графа, если они решатся отомстить за себя и убьют графа. Поэтому Шарль-Жан-Баптист был необыкновенно удивлен, заметив, что граф с такой живостью отказывается от преступления, в котором обвиняло его общество, и на которое, как говорили, сам преступник смотрит только, как на шалость. Новое объяснение этого дела могло быть справедливо, и таким образом вся вина падала на брата графа де Шароле, который, судя по поведению его у гробницы диакона города Парижа (Diacre de Paris) и в некоторых других обстоятельствах был одержим безумием. Прадед мой почувствовал вдруг какое-то странное расположение к графу, который скорее заслуживал сожаления, чем насмешки, если только действительно общественное мнение безвинно оклеветало его. Прадед мой попросил извинения в тех невежливых выходках, которые он только что сделал графу и удовлетворил его любопытство, показав ему Шарля-Генриха Сансона, игравшего на дворе и даже не подозревавшего о той страшной судьбе, которую приписывало ему общественное мнение. Вслед за этим Шарль-Жан-Баптист осмелился со своей стороны задать несколько вопросов по делу убитого кровельщика. Граф сполна подтвердил все сказанное им и уверял, что брат его, граф де Клермон, аббат храма Святой Жермен де Пре (Saint-Germain des Pres), совершил это убийство в припадке сумасшествия, и потому на все это дело надо смотреть только как на выходку безумного. Что же касается графа де Шароле, то, по его словам, он был совершенно невиновен и в доказательство ссылался на показания слуг, которые сопровождали его в это время.

– Шено, – сказал он одному очень молодому человеку, стоявшему на почтительном расстоянии, – подойди и скажи все этому молодцу, хотя он и кровопийца, но ты уверь его, что кровельщика убил не я, а брат мой, аббат, в припадке своего безумия.

Молодой человек только кивнул в знак