Надежды и муки российского футбола - Олег Мильштейн

Я не считаю, что футбол для России означает что-то такое особое, отличное, допустим, от промышленности, или телевидения, или художественной литературы, или искусства. Это такое же общественное явление – не хуже и не лучше, чем все другие. Поскольку огромное количество людей считает (так всегда было), что они прекрасно все разбираются в медицине, то уж в футболе – тем более. Конечно, это футболу вредит.

Некоторые предлагают из футбола сделать даже национальную идею, что в моем представлении абсолютная глупость. Другие считают, что футболисты – идиоты и дебилы. А футбол – это серьезное общественное явление, как, не знаю, киноискусство, как авиационная промышленность, как что-либо еще. Так к нему и надо относиться. Заканчивая эту мысль, я бы сказал так: проблемы, которые существуют сегодня в нашем футболе, не в футболистах и не в их мастерстве. На мой взгляд, футбольные руководители, меценаты (без иронии говорю, что считаю их действительно квалифицированными спортивными менеджерами, в частности и Колоскова, – но он менеджер вчерашнего дня) – так вот футбольные руководители и меценаты не создали систему футбольного хозяйства.

К сожалению, теряется качество тренерского цеха – сегодня это все понимают, и меньше всего стоит винить футболиста, который умеет или любит хорошо играть. А то, что из футбола кто-то пытается сделать то национальную идею, то, наоборот, чуть ли не фашисты какие-то побоища собираются устраивать вокруг стадионов, – это патология. Вот это все пережитки того, что никак не установится нормальное понимание того явления, которое называется футбол. Это действительно явление, это вид бизнеса, это спорт, это искусство, это философия. И это наша жизнь.

Это некая цивилизация, как и всякая другая. Как у шахматистов, как у математиков, здесь свои поговорки, свои выражения, свои обращения – свой язык. Футбол – это тоже некоторая цивилизация, которая живет по своим законам. Футболисты разных стран найдут между собой общий язык… также известно, что футболист и нефутболист никогда друг друга не поймут. Некоторые политики пытаются говорить насчет футбола полную галиматью. Хорошо помню всю эту эпопею с нашей сборной, которая началась с Бышовца… потом пришел Романцев… на переходном этапе всем этим активно занимался Черномырдин, другие ответственные люди и болельщики футбола – это одно, но когда этим пытаются заниматься люди, которые хотят сделать на этом свой политический бизнес, получается чистый анекдот. Поэтому футбол – это жизнь.

Что ждет наш футбол? Ну Вы знаете, это то же самое, когда спрашивают, что ждет Россию. Россия – это огромная часть суши с огромными, гигантскими природными ресурсами. И будет все прекрасно, чтобы там ни было! Для меня это все не требует доказательств. То же самое и футбол: он велик, многолик, им занималось и будет заниматься огромное число людей; с появлением более высокого уровня жизни населения, естественно, будут меняться формы занятий футболом; есть и альтернативы – другие прекрасные виды спорта. Но футбол, очевидно, имеет что-то такое особенное, что позволяет ему развиваться без материальной базы. Сегодня во всех видах спорта уже достигнуто какое-то (первичное, как я считаю) равновесие: баскетбол российский прекрасно развивается, легкая атлетика, шахматы… они нашли оптимальное сочетание спорта и бизнеса. В футболе и, к сожалению, в хоккее, который еще хуже, чем футбол сегодня, это еще только предстоит выработать.

Зураб Соткилава

Солист Большого театра,

народный артист СССР,

профессор Московской консерватории,

бывший игрок «Динамо» (Тбилиси),

болельщик

Лучшего зрелища не существует

Вы знаете, я не стесняюсь об этом говорить: самая лучшая игра, которую придумало человечество, – это футбол. Это очень умная игра, интеллектуальная, и когда играют умные, высокотехничные футболисты, когда они это все показывают, то лучшего зрелища не существует. Это своего рода театр. Все секреты, которые имеют футболисты, которые они дают разгадывать своему сопернику, нам со стороны видны лучше, мы все замечаем, и когда у них получается, мы просто в восторге от их задумок, от их комбинаций, а уж когда кураж… Поэтому я считаю, что это лучшее зрелище. Я думаю, что футбол – это народная игра. Как только мы встаем на ноги – мальчики и даже девочки – мы начинаем колотить мяч, бить по нему ногами. Постепенно мы осваиваем азы футбола и получаем огромное удовольствие от всего этого. Поэтому мне кажется, что как будто нет секретов… на самом деле в футболе очень много загадок, которые надо разгадывать соперникам. И в этом прелесть этой игры.

Ну в каком еще виде спорта такое может быть? В хоккее слишком быстро как-то: их там мало и площадка маленькая, и хотя там тоже бывают прекрасные комбинации, передачи, голы… там даже есть такое, чего нет в футболе. Там очки засчитываются и тому, кто выдает последний пас. В футболе это тоже должно быть. Я смотрел «Милан»: явно стоит Шевченко, который может забить, если ему дать мяч, а партнер не дает и сам бьет по воротам. Если бы было, как в хоккее, он бы, по-моему, отдал, и ему бы эта голевая подача засчиталась.

Теперь то, что касается других игр. Все игры интересные, но для меня – это мое субъективное мнение – лучшей игры не существует.

Футбол для меня лично… Я вырос в городе, где было очень много полянок, в городе Сухуми. На этих полянах я, сколько себя помню, играл в футбол от восхода солнца до заката. Потом мы купались в море, плавали, как-то физически развивались. На этих площадках в Сухуми выросли потрясающие футболисты – такие, как Голбе-ридзе, как Никита Симонян, Борис Хаса, Моргани. Эти сухумские ребята потом стали мировыми футболистами. Вообще в Абхазии было довольно много хороших футболистов. Там и Владимир Баркая, и Георгий Сати-нава, и Демитриади, и братья Громотикополо. В общем, так много, что я боюсь даже пропустить, не назвать кого-то. И это пошло с полянок, где не было тренера, а вот играли сами. А тренеры потом приходили и говорили: «Вот ты пойдешь за сборную города, ты пойдешь за сборную республики». Так попадали в какие-то команды.

Меня с полянки взял тренер Чита, очень известный в Сухуми. Он взял меня в спортшколу, в первую команду спортшколы, я был совсем маленький.

После спортшколы я тут же пятнадцатилетним попал играть за сухумское «Динамо». Оттуда в шестнадцать лет меня забрали в тбилисское «Динамо». Так что я футболу благодарен за то, что он дал мне такое огромное удовольствие, когда я был юношей и играл в эту замечательную игру. А самое большое удовольствие – что я встречался на поле с замечательными людьми-футболистами. И как-то было так, что футбол не имел национальности. Футбол имел одну красоту! Кто-то играл хороший пас, кто был твоим партнером, и это было самое великое счастье, по-моему, в этой игре. И сама игра, сам футбол, команда объединяла людей. Например, проводилось первенство кварталов города. Играл наш квартал – все его жители собирались, болели за нашу команду, и мы гордились, что к нам приходят все сюда и смотрят на нас. Мы играли за Сухуми, и весь Сухуми болел за нас. Потом было тбилисское «Динамо»…

В Грузии, как вы знаете, много национальностей, очень много, а вот тбилисское «Динамо» своей игрой объединяло республики в одну нацию. Народ превращался в единую многонациональную республику. И радость была одна, и горечь, когда проигрывали, тоже была одна для всех. Я играл мало, с 13 до 19 лет, – получается, всего лишь пять-шесть лет.

Когда я был маленький и играл в футбол, то моя мать считала, что это несерьезно. Я все время где-то на улице, и меня надо к чему-то «привязать», чтобы я больше занимался и не был целый день на улице. Нас воспитывала улица. Кстати, в то время улица была главным воспитателем и воспитывала очень неплохо, я так считаю, – не то что сейчас (мы с Вами одного возраста, поэтому Вы это очень хорошо знаете). И мои родители решили, чтобы я больше не играл в футбол, а занимался чем-то серьезным, – меня мама повела в музыкальную школу. Хотела, чтобы я занимался на фортепьяно (как раз они купили пианино «Красный Октябрь» – до сих пор помню). Мама хотела очень, чтобы я занимался. Но для того, чтобы заниматься пением, туда надо идти в пять-шесть лет, а мне уже было одиннадцать-двенадцать. Ей сказали: «Нет, давайте пусть лучше он на виолончели занимается!» Я ответил, что я этот гроб таскать не буду, – короче, я это бросил.

В 14-15 лет вернулись опять к этой теме (что я должен быть музыкально развит). Почему-то моя мать – она сама хорошо играла и пела – очень хотела, чтобы я тоже полюбил музыку. И опять меня взяли в музыкальную школу и сказали, что можно заниматься фортепьяно (фортепьяно обязательно присутствует на вокальных отделениях и факультетах), что я буду числиться формально как певец, но буду посещать уроки фортепьяно. Я же сказал, что не пою (в детстве я всегда пел, бабушка моя пела и мама пела, и я всегда подпевал).