Реквием машине времени - Василий Головачев

— Легенда.

— У вас, значит, бани нет? — покачала головой Алена не без сочувствия. — Грустно… А не надеть ли вам, девушки, платья? Я сразу подумала и принесла, — она кивнула на скамью с одеждой.

— Так это и есть платье? Черт меня подери! — вспомнила Анастасия от изумления старое богохульство.

Вспомнила и картины прежней жизни, что показывал волшебник. Волшебник был жалкий, но картины — настоящие. Это платья и есть, и в нем можно выйти во двор?

— А обязательно? — спросила она едва ли не жалобно.

— Ну отчего же, — Алена улыбалась. — Просто в штанах у вас, девушки, вид, прямо вам скажу… Оглядываться на улицах, может, и не будут, но уж про себя посмеются вдоволь…

Неизвестно, как повела бы себя Анастасия, оказавшись одна, без Ольги, но той предложение пришлось по вкусу, даже глаза загорелись, и она моментально сделала умоляющее лицо.

— Анастасия, любопытства ради?

Если совсем честно, это же самое любопытство искушало Анастасию ничуть не меньше.

А Ольга уже надевала через голову белое платье с вышивкой, Алена помогала ей — стянула ворот шелковым крученым шнурком, завязала пояс. Отступила на шаг, оглядела и осталась Довольна:

— Ну вот. Просто прелесть.

— А зеркало? — нетерпеливо спросила Ольга.

— Зеркало в доме. Пойдешь?

— Пойду.

Анастасия колебалась. С одной стороны, до ужаса непривычно. С другой, до ужаса красиво, и все здесь так ходят. С одной стороны, никогда прежде с рыцарем такого не случалось. С другой — нигде не сказано и не записано, что ношение такой вот одежды противоречит рыцарскому кодексу. Все законы и заповеди об этом молчат. Очевидно, такого случая они не предусматривают. Согласно строгой логике отсюда вытекает: где нет запрета, нет и нарушения…

Анастасия азартно взмахнула рукой:

— Ну-ка!

И оказалась в платье. Одернула подол, поправила пояс и с нарочитым безразличием поинтересовалась:

— Надеюсь, я не очень смешно выгляжу?

— Прекрасно ты выглядишь, — сказала Алена тоном старшей и умудренной. — Клянусь апостолами, лучше и ждать не стоит.

И все-таки пришлось собрать в кулак все самообладание и смелость, чтобы выйти за порог бани, как ни в чем не бывало пройти по двору в дом. Сначала Алена отвела их в комнату с большим зеркалом. Увидев себя во весь рост. Анастасия не могла бы описать свои чувства, являвшие причудливую мешанину, но утешилась все той же мыслью: где нет запрета… И все-таки — красиво. Что до Ольги, ее, похоже, такие сложности не волновали.

Анастасия отрешилась от своих последних колебаний, когда едва не покраснела под восхищенным взглядом Капитана. Он только и выдохнул:

— Настасья, нет слов…

Сам он вернулся из бани безмерно довольный, в белой вышитой рубахе, в синих штанах в узкую алую полоску, остроносых сапогах. И крутился перед зеркалом даже дольше, чем Анастасия, а поймав ее взгляд, без всякого смущения объяснил:

— Всегда хотелось, знаешь, этак вот по городу пройтись… Бобрец, у тебя мурмолки, случайно, не найдется? Чтобы набекрень ее на буйну голову надеть, и — гоголем…

— Найдем, Иваныч, — Бобрец водрузил на стол жбан, содержимое коего назвал медовухой. — А пока что, как заведено после баньки и не нами…

Стол, признаться, был побогаче, чем те, за которыми Анастасия сиживала в Счастливой Империи. Медовуха сначала показалась ей подслащенной водичкой, но вскоре в голове зашумело, и Анастасия оценила коварство напитка. Платье ее уже ничуть не стесняло и не казалось неуместным. Она частенько ловила на себе взгляды Капитана, вспомнила в эти минуты жесткие тюки в фургоне, треск пожарища, потом дождь, все слова, что были тогда сказаны. Опустила глаза. Неожиданно для себя сказала Бобрецу:

— Хорошо живете, признаться. Бани, платья, стен вокруг города нет…

Бобрец переглянулся с женой, они улыбнулись друг другу, потом воевода сказал:

— Знаешь, Настасья, жизнь вообще-то не так чтобы уж полностью безоблачная… Хорошо б, понятно, если бы землю населяли одни праведники, да до этого много воды утечет. Словом, бывает всякое. И люди бывают всякие. Однако стараемся…

— Вы мне вот что объясните, — сказала захмелевшая Анастасия громко и решительно: — Кто из нас, Империя или вы, ближе к Древним, а значит, счастливее? Вот такой вопрос меня гнетет…

Бобрец развел руками:

— Тут уж я судить не могу. Древний — вот он сидит.

Капитан молчал. Сосредоточенно думал. Лицо у него напряглось, потеряло всякую беззаботность.

— Ох уж эта Настасья, — сказал он наконец. — Иногда бьет в самое яблочко… По-моему, вопрос нужно совсем по-другому ставить. Как мне это ни больно говорить, но счастье, кажется, совсем не в том, чтобы быть похожими на Древних… на нас, то есть. Одним словом, жить бы мне хотелось не в вашей Империи, а тут. А тебе?

— Там моя родина, — сказала Анастасия. — Там…

— Гости мои дорогие! — сказал Бобрец. — Я, признаться, к ученым разговорам не приучен. Простой порубежник, чего уж там. А вот придет братишка — он у меня, ученым и звездочетом будучи, к ученым мыслям имеет прямое касательство. С ним и стоит такой разговор заводить. А мы уж давайте-ка, как после честной баньки, идет?

Он подпер широкой ладонью щеку и запел:

Не жалею, не зову, не плачу,Все пройдет, как с белых яблонь дым.Увяданья золотом охваченный,Я не буду больше молодым…

Он пел чистым и звонким голосом, и все сидящие за столом замерли, а песня лилась, и река, спокойная, могучая, подхватившая Анастасию, уносила ее куда-то к иным берегам, где догадки становились истинами, а истины стоили того, чтобы служить им всю оставшуюся жизнь. Она пригорюнилась, подумав со щемящей тоской, что еще не сделала в жизни ничего такого, чем бы могла похвалиться, чем стоило гордиться. Украдкой посмотрела по сторонам — Капитан сидел нахмуренный и серьезный, на реснице у Ольги блестела слеза.

— А ну! — Бобрец хлопнул по столу ладонями. Подпрыгнули кубки. — Огорчил я вас, гости дорогие! Пора и повеселить!

Он выбрался из-за стола и пошел в пляс по горнице, с притопом и прихлопом, гремя каблуками о струганые доски пола, закинув кучерявую голову, то разбрасывая руки, то подбоченясь одной и закинув другую на русый затылок. Капитан не выдержал. Встал. У него получалось гораздо хуже, но он старался, как мог, и пол гудел под их сапогами…

Дверь распахнулась, и кто-то весело закричал с порога:

— Воевода, врагов проспишь!

— Одно ухо спит, другое службу несет! — Бобрец остановился, отдувался нарочито тяжело. — Поплясали… Ну, Иваныч, молодцом. Не умеешь, но стараешься. А вот это и есть ученый братишка, который скоро дыру в небе проглядит, все звезды сочтет и в книжицу запишет, как какой прозвище.

Младший брат был очень похож на старшего — статный, плечистый, только лицо тоньше, и глаза выдают человека, привыкшего читать долго и много — в них отражение той глубины, что порождают, тысячекратно отразившись в глазах, рукописные строки. Анастасия знала такие глаза — у книжников в Империи. Правда, те были грустнее — быть может, оттого, что книг в Империи было мало, настолько, что это толкало некоторых, как шептались, к запретному желанию самим писать книги.

— Звездочет Елизар, — сказал Бобрец-младший. — Как вас зовут, знаю уже. Что глаза таращишь, Родя? Твои конники друзей и жен имеют, а жены — соседок. За пять улиц от вашего дома рассказывают, что княжна Анастасия одолела дракона, а на соседней — уже прошел слух, что она всех хранителей загнала в Канал, да так и велела там сидеть, пока не поумнеют… Что народ, прямо скажем, принимает с одобрением. Правда, верю я этому мало — с Каналом так просто не справишься, тут потрудиться предстоит… Так, княжна?

— Так, — сказала Анастасия, открыто глядя ему в глаза. — С ними повозиться пришлось бы…

Елизар глянул мимо нее на Ольгу, а та на него, и у них словно сразу возникла некая перекличка взглядов.

— Ну, к столу! — засуетился Бобрец-старший. Анастасии показалось, что к младшему ученому брату он относится с большим уважением. Видимо, были основания.

— А не надоело ли за столом? — спросил Елизар негромко и уверенно. — Провел бы гостей по городу, показал бы. Как, гости?

— В самом деле, пойдемте! — это Ольга, опередив всех, успела ответить, шагнула вперед.

Вшестером они шли по широким улицам и переулкам, фонари на столбах горели неярким, но чистым пламенем без копоти и дыма, и было довольно светло. То там, то здесь слышались песни — веселые и грустные. Анастасия вспомнила настороженно-угрюмые вечерние улицы имперских городов, где могли разорвать тишину то визгливый скандал пьяных ремесленников, то сдержанно-приглушенная перебранка публики почище, то лязг мечей очередного поединка, свистящее дыхание и проклятья сквозь зубы. «Нечего и сравнивать, — подумала Анастасия. — Здесь гораздо покойнее себя чувствуешь».