Люди в летней ночи - Франс Силланпяя

Но Силья, не слыхавшая пения парней, никак не могла взять в толк, что имела в виду хозяйка, грубо намекавшая на это следующим утром, когда солнце уже само посылало на землю свой свет, тот, который луна ночью лишь отражала. Силья еще продолжала знакомиться со здешними работами и с тем, что тут ели и пили. Все было иначе, чем у профессора. И пища тоже, впрочем, есть можно было много; люди едят и людской, а скотина в хлеву — это опять вспомнилось ей. И о человеческой пище, и о корме для скота говорили одинаково. Ведь одна и та же земля производила и то и другое.

Легкое замешательство вызвал вопрос, куда поместить Сильин запас одежды и белья.

— У наших служанок никогда еще столько одежды не бывало, — неприязненно сказала хозяйка. Но тут же красивые платья и обилие белья вызвали у нее легкое восхищение — насколько вообще это было возможно при ее-то характере. Сильин гардероб поместили в клеть самих хозяев. Хозяйка согласилась на это весьма охотно после небольшого раздумья, изменившего ход ее мыслей. Последствия этого Силья стала замечать позже, со временем: многое из одежды Сильи оказалось впору и хозяйке Киерикки, хотя Силья и была более стройной.

Однажды вечером, в первый же месяц своего пребывания в Киерикке, Силья бодрствовала, лежа в постели, как она уже и представляла себе это перед приездом сюда. Вечер сначала был совсем темным, и она примерно целый час неподвижно лежала на спине, глядя в темноту, но затем небо над горизонтом где-то в соседней волости начало странно светиться, и мгновение спустя оттуда поднялась луна, большая и красноватая. Словно она там, за горизонтом, услыхала мысли девушки и теперь, немного стесняясь, чуть отвернула лицо свое вправо. Луна будто смотрела искоса — мол, да, оно самое, мол, я знаю, но посоветовать не умею, знаю, и только.

Хотя луна и была такой большой, свет ее все же оказался слишком неярким, и Силье не захотелось выбираться из постели, чтобы посмотреть на кое-что, заложенное в книгу. Она и на луну-то больше не смотрела. Немного запрокинув голову, она лежала в той же позе и с теми же мыслями, как на горе Кулмала в тот жаркий день, когда дачники ушли и она потом заболела. Она лежала и прижимала к своей груди того, с кем встретилась в стране теней, среди синего и золотого, за горящим кустом, и который сказал ей какие-то слова, вспомнить которые теперь ей было уже невозможно.

На дворе в будничном мире наступил ноябрь. Туманными тихими днями сороки скакали по крыше хлева, высматривая остатки от забоя скотины, и сойка, их более трусливая родственница, летала вокруг риги, громко крича и помахивая красивыми, пестрыми крыльями. Работы в хозяйствах было немного, где-то везли корм скоту, где-то хозяин похаживал между сараем и домом. Наемные работники по старинному обычаю неделю отдыхали… Все было так, как в эту же пору сто лет назад или даже раньше.

И все же — так, да не совсем. Хотя в Киерикке, на волостной окраине, это не очень ощущалось, но в центре волости было заметно. — Народ опять пришел в движение, как тогда весной, во время сева, но теперь зашевелились и хозяева. Они тоже создали отряды своей гвардии и проводили учения. В них участвовал и один хозяин из деревни, к которой относился и хутор Киерикка. Он недавно переселился сюда из других мест и вообще отличался деятельным характером. Хозяин Киерикка на эти учения не пошел, «поленился», разговаривая с другими мужчинами, он, как и подобает зажиточному хозяину, произносил обычно общепринятые фразы, содержавшие умеренную порцию исконной крестьянской мудрости, легкую строгость в отношении к трудовому народу вообще и особенно к тем, кто проводит собрания. И еще в запасе у него было несколько где-то слышанных фраз. «Оно, стало быть, так, что у нас сельское хозяйство не в состоянии конкурировать с промышленностью». На такое уже никто из сидящих на лавочке взрослых местных мужчин ответить ничего не мог.

Но в селе, где приходская церковь, красная гвардия разоружила гвардию хозяев, которую красногвардейцы прозвали гвардией мясников, или лахтарями. Лахтарей держали под арестом и брали с них торжественное обещание, что они больше никогда не будут выступать против устремлений трудового народа. Бледные и невыспавшиеся могущественные хозяева дрожащими руками выводили свое имя под тем обещанием, и затем их отпускали домой.

По всему приходу изымали у хуторян оружие. И у хозяина Киерикки отобрали старинное, заряжающееся с дула охотничье ружье, из которого по меньшей мере последние двадцать лет ни разу не стреляли; для него негде было достать пуль после того, как детишки разбили форму для их отливки… И все же это ружье увезли, хозяин лишь сказал свое хозяйское слово, затем снял его со стены и отдал. «Еще привезете мне его обратно, попомните, что я вам сказал». — «Вернем, вернем, когда народ успокоится», — уверял старый портной, который был большим книгочеем и в молодости выступил с толкованием Священного писания в духовных собраниях. Теперь голова его ходила ходуном от этого возвышения идей и бедноты.

В соседнюю волость вроде бы заявлялись русские — целый пароход, и убили там одного известного хозяина и какого-то заезжего коммивояжера. Хозяин Киерикка не поверил этому слуху. «Слишком мелкое дело, чтобы русским ради этого посылать войска, для такого нужна причина поважнее», — сказал он тоном знатока. «Но они там все-таки были», — горячился бедняк арендатор, завернувший рассказать об этом.

Хозяин Киерикка — как и его хозяйка — не был большим любителем чтения, на хутор приходила лишь маленькая волостная газета, придерживающаяся строго нейтральных взглядов. Но в людской Киерикки читали лишь публиковавшиеся в этой газетке объявления и затем обсуждали, кто что знает или слыхал про хутор в другом конце волости, где продается стельная корова, — в таких вопросах оказавшийся здесь на работе поденщик был безусловно знатоком. И так вот люди, обретавшиеся в Киерикке среди всех происходящих вокруг потрясений, довольно долго сохраняли и внутреннее, и внешнее спокойствие.

И даже когда в январе вспыхнула настоящая война, этот хутор не слишком тревожили и обременяли. Гужевую повинность, конечно, приходилось исполнять, но поскольку в Киерикке лошади были неважнецкие, а лучшая из них — кобыла — как раз оказалась жеребой, хутору частенько давали поблажку, позволяя пропускать очередь. Правда, зерно и другие продукты реквизировали.

Все же в начале этой войны случилось и такое, что могло бы сделать хутор Киерикка в глазах красных весьма подозрительным, знай они всю правду. Красные усердно расставляли вооруженных часовых во всевозможных, самых неожиданных местах. Но несмотря на это, особенно в первое время, легко удавалось проскальзывать мимо часовых, буквально у них под носом, когда они, подрагивая от мороза и натянув на уши и почти на самые глаза меховые шапки, покуривали папиросы, а красный папиросный огонек был виден на расстоянии выстрела. Кроме того, многие были слабыми от недоедания, а вступив в Красную гвардию, стали получать плотную, даже тяжелую пищу, ели до отвалу, и это поначалу притупляло их и без того слабое внимание. И вот однажды вечером в людскую Киерикки заглянули двое мужчин — не из местных. Они назвались рабочими из Тампере, следующими на фронт, но это выглядело неправдоподобным. Они явно не были из рабочих. И хотя они пытались притворяться простолюдинами, но не умели держать папиросы так, как это делают работяги, к тому же и пальцы у них были тонкие, ухоженные. В придачу ко всему говорили они немного сбивчиво. Один сказал, что их направили в этот дом, но хозяйка тут же заявила, что никаких направленных у них быть не должно, и стала подмигивать хозяину. «А если они направляются на фронт, то штаб красных там-то и оттуда скоро приедут за вечерним молоком, вот и можно будет поехать с ними».

Когда эти двое пришли, в людской, кроме хозяйки, находились хозяин, один соседский мужики Силья. Более молодой из пришедших как-то особенно смотрел на Силью, смотрел с такой теплотой, что это было заметно. «Мы, конечное дело, маленько спешим, — сказал он, — нельзя ли, чтобы эта девчушка немного проводила нас, показала дорогу?» — «Немножко-то можно, лишь бы совсем не увели», — сказала хозяйка по-бабски ехидно. «До свидания», — попрощались мужчины уходя. «Нужно мне твое свиданье!» — сказала хозяйка, когда дверь за незнакомцами уже захлопнулась.

В связи с этим случаем у населения Киерикки сразу же возникли неприятности, но гораздо худшие неприятности он вызвал три месяца спустя, когда белые заняли волость. Тогда один из этих двух таинственных гостей был уже командиром роты и хорошо помнил тот холодный прием, которым их удостоили Киерикка, особенно хозяйка. К тому же говорили, что хозяин Киерикка по своему почину подарил Красной гвардии большую свиную тушу, чтобы красные получше охраняли хутор. Потому-то хозяин едва не оказался среди арестованных красных. Цену свиной туши ему, однако же, пришлось внести в фонд шюцкора[16].