Ветер с Варяжского моря - Елизавета Дворецкая

Когда разнеслась весть о том, что князь собирает посольство к конунгу Олаву Трюгвассону, к Милуте стали приходить посланцы от варяжских купцов, которых набег Эйрика застал на Русской земле. Как только о разорении Ладоги стало известно в ближних землях – в Новгороде, Полоцке, Смоленске, других городах помельче, – посадники Владимира Святославича приказали задержать всех варяжских торговцев с их кораблями, товаром и челядью. Скорее всего, так же распорядился и сам киевский князь, но вести от него еще не успели дойти. Весь путь в греки, которым скандинавы пользовались веками, оказался для них закрыт, вся многообразная торговля Скандинавии с Русью, Востоком и Византией оказалась прервана. Страдать от этого приходилось всем, от простых земледельцев и ремесленников до князей; много, много проклятий обрушивалось на голову безрассудного Эйрика сына Хакона, на самых разных языках – от финского до арабского.

И вот, помучавшись сомнениями два дня, на третий день Милута объявил князю и ярлу свое согласие. В тот же день Вышеслав отправил гонца в Новгород с приказом доставить три крепкие шнеки, пригодные для этого плавания. Осмотрев их и присланные с ними припасы и вооружение, Милута остался доволен. Некоторые из его ратников отказались плыть в Варяжское море, но Вышеслав дал на их места своих людей.

Кроме кораблей, Вышеслав снабдил Милуту грамотой к Олаву конунгу. Составлять эту грамоту ему помогал Тормод, он же перевел ее на северный язык. Сам Вышеслав оценить ее не мог и снова, уже не в первый раз, подумал, что язык предков по матери надо все-таки учить. Не хочется, да, видно, деваться некуда. А княгиня Малфрида осталась очень довольна грамотой и даже подарила корабельщику перстень.

– Прости, госпожа, но он не налезет мне даже на ноготь! – сказал Тормод, растерянно вертя в пальцах маленький перстенек с голубым камушком бирюзы. – Если ты позволишь, я подарю его моей дочери. Ей больше пристал такой красивый перстень.

– Я все не могу понять, кто же ее отец! – усмехнулась княгиня. – То ли ты, то ли купец Милута.

– Он дал ей жизнь, я сохранил ей свободу. Видно, теперь мы оба ее отцы.

Княгиня задумчиво кивала головой. Как ни была она поглощена делами ярлов и конунгов, а все же заметила, что именно к этой девушке, дочери двух отцов, неизменно устремляется взор Вышеслава.

Ехал с Милутой и Асмунд сын Рагнара, чтобы от имени всех задержанных на Руси скандинавов умолять конунга о скорейшем примирении.

Все желали успеха посольству: и князья, и бояре, и простые люди. Волхвы Велеши указали день, в который надлежало пускаться в путь, и обещали посольству успех в его деле. Тормод выжег на веслах Милутиной шнеки три руны прибоя – «райдо», «эйваз», «лагуз», которые должны были обеспечить кораблю удачную дорогу через море. С ножом и резцом он добрался и до руля, и до мачты, и до штевня с конской головой, и теперь был спокоен за корабль, который не сам строил.

Руны волн ты ведай, коль вызволить хочешьПарусных коней из пены,Нарежь их на реи, на руль и штевеньИ выжги на веслах огнем.При быстром прибое, при бурных волнахБез горя войдешь ты в гавань[213], —

– с важностью произносил Тормод, очень довольный своей работой.

Загляда грустила, готовясь снова надолго расстаться с отцом. Отправляясь в Велешу принести перед отъездом жертву богу-покровителю торговли и всяких связей с чужими людьми, Милута привел с собой и дочь и перед ликами богов взял с нее клятву быть благоразумной, слушаться Ильмеры и не заглядываться на парней. Загляда все ему пообещала, хотя на душе у нее было тяжело. Как же ей не глядеть на парней, когда здесь Снэульв? Теперь он жил в дружинной избе на дворе Оддлейва ярла и носил пояс со знаками князя Владимира. А что было делать – не бежать же вдогонку за Эйриком! Так и вышло, что Снэульв вступил в дружину Оддлейва. И Оддлейв принял его – раз конунг поверил ему, сам он обязан был поверить и другим. Ильмера уговорила его принять человека, которому была немалым обязана Загляда. Но Снэульв знал, что ему сейчас нечем гордиться. Хорош или плох был его прежний вождь, но он выбрал его сам и не имел права его оставлять. Вот только сердиться за это на Загляду он уже не мог.

Они вернулись почти к тому, с чего начинали. Они любили друг друга, но надежд на свадьбу у них было немного. Милута, наученный опытом Столпосвета, вовсе не обрадовался бы желанию дочери выйти замуж за варяга. А сам Снэульв больше прежнего был намерен не свататься до тех пор, пока не сможет сравниться с будущим тестем по богатству. Он не хотел, чтобы о нем говорили, будто он женился на деньгах.

Спех тоже собирался плыть с хозяином за море. Не умея заглядывать вперед, он не думал о возможных опасностях и поэтому казался храбрецом. Князь Вышеслав всем ратникам Милуты подарил по хорошему кожаному доспеху с железными полосами; нарядившись в него и покрывшись красным плащом, Спех явился в Княщину похвастаться перед Заглядой. Теперь она проводила здесь гораздо больше времени, чем дома, и в Княщине ее было легче застать.

– А как же Мансикка? – напомнила Загляда Спеху. – Вас с ней не шутя обручили?

– Обручили! – с довольным видом ухмыльнулся Спех. Достигнув этой цели, когда-то столь желанной, он удивительно быстро охладел к невесте. – Да только мне со свадьбой спешить некуда, молодой еще. Хочу по свету погулять, людей посмотреть, себя показать.

– А невесту не жалко? Она тебя ждет, бедная.

– Подождет! – отмахнулся Спех. – Я сперва за море сплаваю, погляжу, как там люди живут.

Загляде даже стало обидно за Мансикку. Она помнила, что любовь девушки-землянички к рыжему Спеху отчасти помогла самой Загляде сбежать из поселка Тармо. Мансикка любила его всей душой, а любовь заслуживает иного обращения.

– Чем он тебя огорчил, Саглейд? – спросил Снэульв. Не понимая разговора, который велся по-словенски, он заметил, что Загляду он расстроил.

Выслушав пересказ, Снэульв подумал, посмотрел на Спеха и усмехнулся.

– Скажи ему, что он дурак, – велел Снэульв. Встретив удивленный взгляд девушки, он подтвердил: – Скажи, скажи.

– Снэульв говорит, что ты дурак, – послушно объявила Загляда Спеху и едва сдержала смех, видя, как на подвижном веснушчатом лице парня вспыхнуло и пропало возмущение. Спех уже готов был вспылить и кинуться на свея с кулаками, но вовремя одумался. За битого двух небитых дают, а он был бит, и не кем-нибудь, а Снэульвом.

Снэульв расхохотался – он тоже видел ход мысли бывшего противника и оценил, что кулаками сумел-таки прибавить ему ума.