Трибуле - Мишель Зевако

Солдаты прибыли с рычагами, которые приказал прихватить Монклар, – человек он был не только осторожный, но и предусмотрительный.

Спустя несколько минут дверь была сорвана с петель.

Солдаты обыскали все сверху донизу, не пропуская ни одного угла, ни одной самой маленькой норы.

Дом оказался пустым.

– Монклар, – сказал король спокойно, но с той легкой дрожью в голосе, которая была признаком крайней степени гнева. – Монклар, мне нужен этот Рагастен.

– Вы его получите, сир. Но пока что у вашего величества есть средство наказать этого дерзкого дворянчика, поразив его в самое сердце.

– Говорите! – поспешно потребовал король.

– Манфред, сир, которого мы схватим и повесим.

– Ну и что?

– А вот что! Он – сын шевалье де Рагастена!

Король не мог сдержаться от дикого восторженного крика. Он дал сигнал к отходу и поспешил в Лувр.

– Всё готово? – спросил он главного прево.

– Не беспокойтесь, сир!

– Тогда перейдем в атаку?

– До полуночи невозможно, сир…

– Почему?

– Потому что сигнал будет подан с территории Двора чудес… Три выстрела из аркебузы предупредят нас, что можно атаковать.

– Кто будет стрелять?

– Аргосский король! – сказал не без некоторой гордости Монклар.

– А вы все-таки отличный начальник полиции, граф! – вынужден был признать король.

Довольный Монклар поклонился.

Он не любил дилетантства и занятий ради развлечения. От королевской похвалы он испытал такую же быстро преходящую радость, какой наполняется художник, когда видит, что его работой восхитился знаток.

Вернувшись в свои покои, король обнаружил там ждавшего его мэтра Рабле. Лицо ученого доктора было крайне серьезным, что обеспокоило Франциска I.

– Мэтр, – сказал он, – мы поговорим завтра. Сегодняшним вечером мы будем заняты важными неотложными делами. На них сосредоточено все наше внимание.

– О, сир! Какое же дело важнее здоровья… жизни!

– Стало быть, речь идет о болезни, о которой вы мне рассказывали?.. Идемте.

И король увлек Рабле в своей кабинет.

– Говорите, мой добрый Рабле, – обратился король к доктору, когда они остались одни.

– Сир, мне кажется, я нашел средство предупредить болезнь. Этот яд опасен тем, что на его начальное действие не обращают внимания. Яд, поразивший человеческий организм, проникает в жизненно важные органы. Его воздействие затянуто во времени. А когда из недр организма он выходит на поверхность и тем самым обнаруживает свое присутствие, тогда уже бывает слишком поздно! Тогда смерть становится неизбежной, и эта смерть в самом деле ужасна.

Короля снова охватил ужас, от которого он некоторое время назад избавился, и он не удержал нервной дрожи.

– Тогда будет слишком поздно, – вымолвил он, – но если знать… до того как болезнь проявится, если ученый поборется с одиозным врагом до того, как он сумеет укорениться?

– Вот об этом я и хотел вам сказать. Это средство атакует болезнь еще в зародыше, когда она не способна сопротивляться. Оно найдено мною. Я проведу целую ночь над составлением лекарства. Завтра утром Ваше Величество выпьет его.

– Ты спасаешь меня, Рабле! – вскрикнул король, выплескивая наружу свою радость. – Ты возвращаешь меня к жизни… Проси чего хочешь…

– Сир! Вы заплатили мне авансом, согласившись освободить Доле. Ваше Величество сделал для меня бесконечно больше, чем я сделал для него… Дорогой Доле! Дорогой друг! Если бы вы только знали, какое у него благородное сердце! Если бы вы знали, в какой безнадежности пребывают его жена и дочь… Как они будут счастливы теперь, когда Доле свободен! Ведь вы освободили его, не так ли, сир? Разве ваше королевское слово не сильнее наветов злых людей? Ведь играл же с моей доверчивостью этот ужасный Монклар, сообщив мне только что, что Доле всё еще в тюрьме и что его будет судить церковный суд?

Король нахмурился, помрачнел; он слушал Рабле, не говоря ни слова, не шевелясь.

– Сир, – продолжал Рабле после некоторого молчания, – я жду, чтобы Ваше Величество успокоил меня.

– Послушайте, мэтр, – вдруг резко сказал Франциск I. – Я давал вам слово. Это правда…

– Но Ваше Величество взял свое обещание назад! – догадался Рабле. – О чем идет речь? О жизни человека! О безнадежности всей семьи… Ведь всё это мелочи!..

– Черт побери! Да почему ваш Доле не вел себя осторожнее? В то самое время, когда я обещал вам выпустить его на свободу, мне еще был неизвестен его поступок… В то самое время, когда вы заступались за него!

– Я знаю, сир! Знаю всё! Доле пытался бежать. Вот каково его страшное злодеяние! Когда Ваше Величество был в заключении в Мадриде, разве не искал он случая прорваться хоть сквозь целую армию, если это будет нужно! Как, сир! Хватают невиновного, чтобы его погубить, запускают целую машину заговора! Это должно было бы привести заговорщиков на Монфокон, если бы благотворные лучи королевской юстиции не затмила ненависть извращенцев! Итак, хватают этого человека и бросают в каменный мешок! Мало того, его заковывают в кандалы! Он сильно потрясен, он влачит жалкое существование в глубине этой ужасной клетки, где вода доходит до лодыжек, его терзают голод и жажда, он лишен всяких надежд! И когда этому несчастному предлагают средство избавиться от этих жестоких мучений, можно ли ожидать, что он откажется?! Называют преступлением то, что он захотел выйти из этого адского застенка!

– Его попытка не потянула бы на процесс, – живо возразил король, надеясь успокоить Рабле. – Но остается обвинение в ереси. Я дам приказ. Вы согласны, дорогой мэтр? Клянусь вам.

– Ваше Величество на самом деле великодушен, – продолжал ученый, все еще охваченный возмущением. – Остается только одно обвинение, но оно может отправить Доле на костер! Эх, сир, сир! Вы хотите, чтобы когда-нибудь история рассказала, как победитель при Мариньяно был побежден каким-то Лойолой!.. Потому что не мы платим за слова, сир! Это Лойола заставил вас принести в жертву Доле! Вы боитесь, что жалкий монах поссорит вас со Святейшим престолом. Сир, разве вы хотели бы, чтобы о вас говорили как о трусе?

Король сжал кулаки, удерживаясь от вспышки гнева.

Но он одумался, вспомнив, что Рабле держит в своих руках его жизнь. И потом, король, возмутившийся обвинением в трусости, которое запросто бросил ему в лицо красноречивый ученый, король действительно боялся…

– Мэтр, – сказал он с вымученной улыбкой, – опомнитесь… Мне кажется, вы переходите грань допустимого.

– Простите, сир! – всё еще не успокоился Рабле. – Вините в этом мои чувства, мою боль.

А боль эта была, действительно, была очень сильной, и Рабле в этот момент даже беззвучно заплакал. Король отвернулся. Мрачное лицо Лойолы возникло перед ним.