Падение царского режима. Том 3 - Павел Щёголев

Белецкий. — Я заявил, что относительно Малиновского я признал свою виновность. Я понимаю всю нравственную нечистоплотность этого дела, но я должен сказать, что я не позволил бы себе указать Малиновскому на это; я бы просил иметь в виду историю, если бы поинтересовались, 5-е делопроизводство посмотрите за этот период времени. Затем я не позволил бы себе сделать то, что через год было сделано: возбуждение уголовного преследования против депутатов той же самой партии. При мне, как вы знаете, ни один из депутатов, даже в уличных движениях, где был, например, Петровский и Бадаев…

Председатель. — Через год были посажены на скамью подсудимых более крайние члены партии. Нас интересует, в связи с делом Малиновского, обратное положение.

Белецкий. — Из дел департамента полиции вы увидите, что нас, как практиков, больше интересовала не идеология, представителями которой являлись меньшевистские организации, а те, кто осуществлял; нас интересовала партия большевиков и ее задачи; если иногда натыкались на такие случаи, то эта случайность была; я не скажу, чтобы это была система. Нет, мое единственное желание было не дать соединиться этим двум течениям в одно, чтобы легче было бороться; здесь имеют значение еще два отделения. Для вас будет иметь громадное значение, если вы заинтересуетесь трудами седьмого делопроизводства. Это делопроизводство, которое при мне было довольно широко поставлено; в последнее время, при генерале Джунковском, должен отдать справедливость генералу Джунковскому, оно наблюдало за ходом, как последней переписки в фазисе розыска (через розыскные органы наших офицеров), так и за охраной переписки, за дознаниями; вы видели листки красные, зеленые, — это форма судебного ведомства, которая была принята в министерстве, главным образом, для обвинения.[*] Первоначальное обвинение даст вам возможность судить, какова форма агентурных данных, чтобы возбудить против данного лица то или другое обвинение. А затем вы уже увидите, какой сравнительно небольшой процент из данных дел (я сам заинтересовался этим вопросом в конце моего директорства) проходит в следственном порядке, и какая часть идет в смысле охраны переписки.[*] Затем, если вы возьмете краткие журналы особого совещания (только не те, которые подписывались в заседаниях наших), в каждом деле, при кратком журнале, вы увидите подробный доклад о содержании; тут можно проследить течение, которое в тот или другой момент, при том или другом директоре, при том или другом министре, по отношению к той или другой партии, существовало; я, например, боялся в делах, когда ставилась типография и т. д., чего-нибудь скользкого. Иногда, в первое время, вы увидите, что, наоборот, облицовка, так сказать, дела довольно интересна. В вашем распоряжении имеется много чиновников, которым можно поручить это сделать. Тогда, в сумме данных, вы можете получить характеристику деятельности, это очень интересно. П. К. Лерхе — он 40 лет в департаменте полиции, в большинстве случаев заведывал делом о высылках. Он может дать вам характеристику каждого директора, отношения каждого товарища министра и министра к делам.

Председатель. — Мы должны вам задать вопрос, касающийся известного циркуляра о евреях 9 января 1916 года, за подписью Кафафова, который послужил основой для запроса в Государственной Думе, вы можете вкратце изложить историю этого циркуляра, ваше отношение к нему и отношение к нему Кафафова?

Белецкий. — Если позволите сказать откровенно, Кафафов в данном случае не виноват, он проглядел; он подписал необдуманно, потому что отношение его к евреям не таково. В последнее время он отошел уже от прокурорского надзора, а до этого он был членом судебной палаты, так что политикой сравнительно мало интересовался. Я хорошо знаю его мировоззрение; у него, может быть, есть отрицательные стороны, но он не отличался человеконенавистничеством и нетерпимостью, воззрениями крайне правыми, чтобы сделать это сознательно. Затем этот циркуляр, хотя я должен за него отвечать, потому что я был тогда товарищем министра, мне не показывался. Это было, как снег на голову.

Председатель. — Вы помните, что в основу циркуляра было положено не проверенное вами письмо начальника главного штаба Алексеева на имя министра внутренних дел от 16 декабря 1915 года?

Белецкий. — При обсуждении в Государственной Думе, насколько я знаю от членов Думы, в руках кадетской партии находились документы, указывающие на несколько сгущенное отношение некоторых командующих армиями к евреям, жившим в полосе командования; когда я был уполномоченным и объезжал эти районы, мне приходилось уже слышать такие отзывы.

Председатель. — Не ошибаетесь ли вы, говоря, что не видали этого циркуляра? У нас имеются указания, что он был показан, и вы на нем положили свою резолюцию: «Издать распорядительный циркуляр для пресечения сего и сообщить об этом в департамент общих дел, как ведающий делами о евреях».

Белецкий. — Это, может быть, на письме генерала Алексеева. Только самого циркуляра я не видел. Резолюцию ведь можно написать так и так. Весь вопрос заключается в форме циркуляра. Я бы иначе конструировал, придал бы, может быть, другую облицовку. Иногда бывает, что, если директор затрудняется, он представляет товарищу министра на просмотр; вы найдете много дел, которые я своей рукой исправлял.

Председатель. — Не важно, где находится резолюция, а важно выяснить, сделали ли вы распоряжение об издании распорядительного циркуляра для пресечения этого, а также о сообщении директору департамента общих дел, как ведающему делами о евреях?

Белецкий. — Раз у меня резолюция имеется, значит я сделал это. Мне говорил об этом генерал Алексеев, когда я был в ставке, кроме того, я знаю со слов генерала Троцкого.

Председатель. — Постарайтесь вспомнить, что вам Кафафов говорил в связи с этой пометкой.

Белецкий. — Кафафов мне этого циркуляра не показывал, и потом, когда мне пришлось отвечать в Государственной Думе, он сказал прямо, что он его подмахнул, т.-е. этот циркуляр надо было написать совершенно иначе.

Председатель. — При приведении в исполнение не возникли ли трудности, вследствие чего, вместо распорядительного циркуляра, был послан осведомительный?

Белецкий. — Нет, он мне не докладывал по этому предмету; если бы он докладывал, я заинтересовался бы, и была бы отметка: «доложено товарищу министра к исполнению». Ответ в Думе давался Штюрмером. По инструкции о контр-разведке, чины корпуса жандармов работающие в районе расположения армии, должны всецело исполнять требования, касающиеся борьбы со шпионажем. Именно это распоряжение имелось в виду, чтобы в этих случаях они были осведомлены, чтобы могли принять предупредительные меры и поставить в известность чинов военных; но только сгущенные…

Председатель. — Дело не в сгущении, а в том, что здесь выдвигается обвинение против целой нации. В особенности в атмосфере того времени это могло иметь очень серьезные последствия.

Белецкий. — О моем отношении к еврейскому вопросу, я думаю, многие знают, я не отличался человеконенавистничеством; даже такой знаток по еврейскому вопросу, как докладчик, может всегда сказать; если вы возьмете дела департамента полиции, вы увидите, что во время процесса Бейлиса вопрос стоял остро, могли быть погромы в Юго-Западном крае. Погромов тогда не было.

Председатель. — Было ли так: когда этот секретный циркуляр обнаружился, и можно было ожидать запроса в Государственной Думе, вы, встретившись с Кафафовым, упрекали его, зачем он подписал циркуляр, тогда как вы этого не рекомендовали?

Белецкий. — Когда я уже ушел и когда Кафафову пришлось выступать, я удивлялся, как он мог такой циркуляр написать в такой редакции; он говорил мне, что подмахнул. Вообще, я должен сказать, что приходилось очень много исправлять, потому что иногда писалось, не понимая; сотни тысяч номеров входящих и сотни тысяч номеров исходящих…

Председатель. — Сколько заявлений вы подали министру?

Белецкий. — Я министру подал больших заявлений два и третье о том, что кроме того, что я мог сказать, я другого не знал. Они скорее имеют значение личного характера. Это то, что я вам доложил о сотрудниках. К министру дошли сведения о моей близости с Курловым в последний период, когда я уже нигде не состоял на службе и занимался только благотворительною ролью уполномоченного. Потом вопрос о моей близости к великой княгине Марии Павловне. Затем, в связи с Протопоповым. Может быть, это все связано с тем заявлением, о котором в одной из своих речей сказал Пуришкевич, называя меня и Курлова нимфами и мегерами.[*]