Том 8. Рваный барин - Иван Шмелев

– Покуда для продовольствия населения, как сказать… как я это дело очень наблюдаю на практике. Я так объясню вашей милости… как я во флоте служил, свет, понятно, видал… а то у нас вовсе темный народ… никакими фонарями не осветить! Но как же меня можно ровнять, как я вовсе темный человек… с образованными которые! И, конечно, как бы сказать к примеру… мне от народу уважение, как я могу четко говорить на митингах! Но я, прямо, можно сказать, дурак… ежели, к примеру, взять вашу милость! Но раз нас интилигенция оставляет на произвол судьбы, то, значит, я должен нести эту… Вчера господин инженер на митинге выразил… такое слово!

– Обязанность?

– Нет, резкое такое… мини…?

– Министерство, что ли?

– Забыл. Мис… мису…

– А почему не нравится вам всем понятное слово – обязанность? Вам непременно ми-сси-ю?!

– Как вам известно! А?! И не слыхали, а… Самое оно. Еще одно слово вчера узнал: ка-птиж!

– Каптиж?! Не знаю. Может, каптаж?

– Нет… кон-тация?..

– Кооптация?! Это когда…

– Узнали?! Оно! Теперь слов на-ко!.. Вот господин инженер у нас, конечно, как сказать… демократ настоящий, рабочий человек, какие слова загибает! С нами ходит в продовольственной комиссии осматривать… ну, и, как бы сказать… подпо-ра! Влияние дает! А ведь отдыхать приехал. Значит, сочувствие! Намедни как узя-ял, как стал греметь! Змеи, анти-демократия! Потому, как сказать… муку прячут, и неравномерное определение продуктов. А тут супруга этого самого генерала, изволите знать, пансион-то этот самый… Кригер-то этот как загрозится, а я и говорю: «Вы, говорю, опять-таки генерал, и по-старому желаете людей душить и распинать, и двуххвостками… Но мы вас сами теперь за усы можем потянуть!»

– Та-ак… Ну и что же он?

– Кровью налился, боле ничего. Мы его с митингов наших окончательно выставили. А то повадился ходить, разъяснять. Дураки мы, не понимаем! И Клошкина тоже вон. Ведь это что! У одного человека боле милиёну!

Дошло дело до богачей. Богачи у Горчицы – все, кто больше его имеет, кто приезжает на дачи, кто может засадить табаком десятину. Сам он рвется выбраться в богачи, уже купил участок и вывел домик.

– И вот господин Клошкин заявляется к нам на митинг…

– То есть, приходит на общественный митинг?

– К нам! Интилигенция теперь, конечно, избегает… не ндравится наше рассуждение! Мы уж своими средствами.

– Почему же избегает? Что все выставляете?

– Ну, как это вы все, ваша милость… Разве я лиходей образованного народа?! Которые трудящие, вот они, и вы, или там инженеры, дохтора, учителя… Это самая кость, как бы сказать, земли!

– Соль земли?

– Верно, соль. Но тут был на митинге у нас спор, который труд легшей… фи-зический или, к примеру, вумствен-ный?

– Ага. Ну, и как же порешили?

– Ну, как бы сказать вашей милости… – Горчица прикидывает и меня, и приятеля. – По науке выходит вумственный, ну, а на прахтике без физического труда демократии, как бы сказать. Ну, может нещто самый даже ученый инженер построить, хоть бы сказать, мост безо всякого народу? Или солидное здание, водопровод там или кресер? Никак не может.

– Как это верно! – говорит мой приятель. – И можно ли, к примеру говоря, без лошади втащить на гору сюда бочку воды? Инженер не осилит.

– Понятно, как тут были и учитель, и инженер, и дох-тор… все хорошие господа-демократы, мы говорим враз: «Труд вумственный шибчей мотает». Но тут дохтор как вскочит! – «Господа-товарищи, дозвольте мне внести прах-тическую подправку! Раз я всю науку про человека произошел физически! Я сколько опираций произвел по всей форме… но что, говорит, я перед рабочим человеком! Я в чистоте, курю папироски и на мне поту никогда не бывает, потому как я всегда в чистом белье… и живу-существую в чистом воздухе, и все мое воспитание самое сытное, и вино хорошее навсягды пью – и труд вумственный совсем легшей, никак нельзя ровнять!» – Очень жалеет демократию. – «И жалованье я хорошее получаю за такое удовольствие. И преклонитесь, как бы сказать, все перед трудом физическим!» – Ка-чать! Приятно было всем слушать. – «Вам, говорит, наша наука доказала безапелляционно, пять бы часов надоть всего работать, а то гибельные последствия на детей. А мы можем безо всяких последствий работать хоть пятнадцать часов!» – Хирург! И вот ваша милость даже ночное дело работаете, пишете за ланпочкой… – ласково говорит Горчица.

– Могу в чистом воздухе. А Клошкина-то за что выгнали?

– А за его супругу. Жалиться стала: «Ко мне ворвалась комиссия продовольствия, а я берегла! Протчие поели, а я берегла!» – Ну, сахару нашли у ней… Купила, говорит, когда еще вольный был! Ну, ваша милость… на взгляд равенства разве можно допустить, хоть бы у ей и три пансиона было… – «Эти, говорит, члены ваши вошли ко мне и бабы!» – Стой, какие такие ба-бы? почему ба-бы?! Раз все сословия теперь женщины, то почему ба-бы?! – «Я, говорит, в мыслях не имела оскорбить, а так, по привычке… женщины вашего брата!» – А?! Ну, ваша милость, прикиньте, как бы, к примеру, про вас так… вашего бра-та! И тут инженер наш… да вы видали, рыжеватый да еще шевелюра у его обросла, как сказать, растительностью… уж и горяч, беда! Именье тут все собирается заводить, приглядывает… – «Это что же такое, говорит… издевательство над демократией? Мало им, что людей на собак меняли и пороли, и, еще, как бы сказать… ин… интеграт?!»

– Как, инте-грат?! Инквизиция, может?

– Да, похоже так. И сейчас ко всему нашему собранию: – «Товарищ дохтор! Выскажите свой кон-петентный взгляд на это безобразие! Что такое, ихний брат и наш брат? Как они вот во всем белом здесь и у них пансион, а мы все, можно сказать, пролетарии, то какое различие? Или кровь, может, у них красная-голубая, а у нас и вовсе черная? Или, может, у них и кость особенной покраски, белая или там зеленая, и ребры, может, у них какие голубые, – вот грохоту-то бы-ло!

– А у нас – черные?! Вы, как бы сказать, хирург, то вам известно на прахтике. Скажите, как на екзамене, как експерт… по науке! Швырните им в лицо слово науки!»

– Здо-рово загнул! Умный?

– Прямо, шпикулентная голова! С на-ми кружи-ит! Выберем его во все комитеты, всегда поддержит! И откуда взялся! И приехал-то с месяц, а теперь как свой брат. Ну, доктор, конечно, сейчас на подмогу, и говорит: «Могу, говорит, свидетельствовать под присягой, что никогда во всей моей прахтике не видал разных костей, а все одинаки. И вот, как бы к примеру сказать, ежели взять косточку от этого вот господина генерала, – на Кригера-то! – и хоть бы вот для слички косточку от товарища-дрогаля, – ни малейшей разницы!» – «И кровь одинакая?» – «И кровь». – «Ага! Они себе кости зеленые присудили?! Вон! Долой!!» А Клошкин встал и говорит: «Господа!» – Никогда товарищами не называет! – «Я вижу, так что дело к тому идет, что вы свободу на пустяковые слова и препирательства хотите разменять! Вы вооружаете сословия и не даете спокойно работать! И чего вы добьетесь?» – И вот тут-то мысли его и объявились!

– «И добьетесь вы того, что будет старый режим и будут вас жать худшей!» – Тут я, не соврать вашей милости, и скомандовал… как я могу не терять в присутствии духа, а то все затихли: вон его, контрреволюционера, раз он на старое метит! Чтоб не было ему доступа на митинги!

– Значит, благородным манером…

– Выставили! Взаместо того, чтобы разъяснить нашему темному народу и учить по правде держать нашу руку… нас ведь массыя! Ну, теперь в Учредительное первым делом пошлем инженера и демократов.

– А себя не выставите?

– Ну, как сказать… склоняют некоторые, потому, я строг нащот революции и по этим… по реформам. Меня шибко слушаются. Меня, как сказать, из слова вышибить никто не сможет! Не алтуфий какой, форматы могу установлять. Былое дело, как попа в топке сожгли… Говорят – из топки голова женщины! Волосы у попа долгие… ну, гляжу – поп! Одна голова осталась, выпала…

– Это по-те-му? – спрашивает Комбинэ. Смотрела она, как Милаш обсасывал баретку Горчицы.

– А вот, намедни, как я попа… в щель, прямо, забил! Пришел к нам на митинг как путный. Спорим про труд, который легшей. Вот долгогривый встал и тоже со своим двугривенным: «Я тоже, говорит, понимаю про труд, что надоть восемь часов… в это я непоколебимо верю!» – Кеэк под его подкачусь… ах ты, стерволюда! – «А-а, вы теперь непоколе-би-мо верите? Вы теперь за народ? А как вы про крамолу молитву читали, тоже непоко-ле-бимо верили про крамолу?!» Глянул на меня сентябрем, а я на его а-вгустом! – «Вам, говорю, не место тут, с демократами, как вы самый есть контрреволюционер!» Теперь ни ногой! Ну, что мы, ваша милость?! Все мы в темноте, как свиньи в грязи… нам нужно настоящее просвещение науки, а нету настоящих людей. Начнут разъяснять, а все норовят напротив!

– А надо, чтобы вам нравилось? Это и будет просвещение?