Чужестранка - Диана Гэблдон

Он замолчал и сидел неподвижно, сидел и ждал, прижимая к сердцу крошечный обруч.

Итак, он предоставлял мне выбор, который я намеревалась предложить ему. Связанный со мной в силу обстоятельств, он готов был отказаться от своих прав, если я его отвергну. Была, конечно, и альтернатива: принять кольцо — со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Солнце клонилось к закату. Его последние лучи пронизали синий стеклянный графин, который стоял на столе, и бросили на стену сияющий лазурный отблеск. Я почувствовала себя такой же хрупкой и сияющей, как стекло: дотронься до меня — упаду и разобьюсь о пол на блестящие осколки. Если я намеревалась пощадить либо чувства Джейми, либо свои собственные, то, кажется, я несколько запоздала.

Я не могла говорить, но протянула ему свою правую руку, пальцы слегка дрожали. Прохладное и светлое кольцо скользнуло через сустав к самому основанию пальца — оно было мне впору. Джейми взял мою руку, подержал немного, потом вдруг поднес ее к губам. Поднял голову, и я на минуту увидела перед собой его взволнованное лицо, прежде чем он резким движением усадил меня к себе на колени.

Он крепко прижал меня к себе, не говоря ни слова, и я чувствовала, что пульс у него на шее бьется так же сильно и часто, как у меня. Он положил руки на мои обнаженные плечи и отстранил меня от себя; я взглянула снизу вверх на его лицо. Его руки были такие большие и теплые… у меня немного закружилась голова.

— Я хочу тебя, Клэр, — произнес он задыхающимся голосом и ненадолго умолк, словно не знал, что еще сказать. — Я так хочу тебя, что едва могу дышать. А ты…

Он сглотнул, потом откашлялся.

— Хочешь ли ты меня?

К этому времени я обрела голос — тоненький и дрожащий, но все-таки голос.

— Да, — ответила я. — Я хочу тебя.

— Я думаю… — начал он, но снова замолчал.

Нащупал застежку килта, поглядел на меня и вдруг опустил руки. Заговорил с трудом, едва справляясь с чем-то таким сильным, что руки дрожали от напряжения.

— Я не… я не могу… Клэр, я не смогу быть нежным.

Я успела только кивнуть в знак того, что принимаю условие, как он опрокинул меня и всем своим весом пригвоздил к кровати.

Он даже не разделся до конца. Я чувствовала запах дорожной пыли на его рубахе и ощущала привкус солнца и пота на его коже. Он раскинул мне руки, ухватив за запястья. Одна рука коснулась стены, и я услышала, как одно из обручальных колец слабо чиркнуло по камню. По кольцу на каждую руку, одно золотое, другое серебряное. Тонкие обручи из металла, неожиданно тяжелые, как узы брака, они, словно крохотные кандалы, приковали меня к постели, распростертую, растянутую между двумя полюсами, прикованную, подобно Прометею на его одинокой скале, терзаемую любовью, которая надрывала мне сердце.

Он раздвинул мне ноги коленом и вошел в меня до корня одним толчком — я задохнулась от такого удара. Он почти застонал и стиснул меня крепче.

— Ты моя, mo duinne, — тихо произнес он. — Только моя, теперь и навсегда. Моя, хочешь ты этого или нет.

Я попыталась расслабить его объятия, вздохнула и слабо ахнула, когда он вошел в меня еще глубже.

— Да, сегодня я хочу измучить тебя, моя англичаночка, — шептал он. — Хочу обладать тобой, владеть твоим телом и душой.

Я слабо противилась, но он налег на меня всем телом и неумолимо наносил удар за ударом, каждый из которых проникал до самой матки.

— Я хочу, чтобы ты называла меня хозяином, я хочу сделать тебя своей.

В его мягком голосе звучала угроза мести за мучения последних минут.

Я вздрагивала и стонала, плоть моя содрогалась в спазмах от болезненных толчков. Они продолжились неумолимо, минута за минутой, поражали меня снова и снова, и каждый раз то была острая грань между страданием и наслаждением. Я словно бы растворилась, я существовала лишь как точка приложения силы, вынуждаемая дойти до самой крайней степени покорности.

— Нет! — выдохнула я. — Остановись, пожалуйста, ты причиняешь мне боль.

Капли пота стекали по его лицу и падали на подушку и мне на грудь. Наши тела сталкивались теперь со звуком удара; бедра мои болели от непрерывных толчков, запястья, казалось, вот-вот переломятся, но хватка его оставалась безжалостной.

— Да, проси меня о милосердии, англичаночка. Но ты не получишь его, пока ты еще не получишь его.

Его дыхание было горячим и частым, но признаков усталости не ощущалось. Все мое тело напряглось, я обхватила Джейми ногами, чтобы усилить восприятие.

Я чувствовала толчок каждого удара всем животом, я корчилась от них, но в то же время бедра мои предательски принимали их. Он почувствовал мой отклик и усилил напор, надавив теперь мне на плечи, чтобы удержать меня распластанной под ним.

— Да! — крикнула я. — О Джейми, да!

Он схватил меня за волосы и откинул мою голову, чтобы я посмотрела ему в глаза, сверкающие неистовым триумфом.

— Да, англичаночка, — пробормотал он, отвечая скорее на мои движения, чем на слова.

Я вскрикнула, он зажал мне рот губами, но это был не поцелуй, а еще одно нападение. Я выгнулась под ним, принимая удар за ударом. Я укусила его в губу и ощутила вкус крови.

Потом я почувствовала его зубы на своей шее и вцепилась ногтями ему в спину, провела ими сверху вниз от затылка до ягодиц, заставив его в свою очередь закричать от боли. Мы мучили друг друга в отчаянной потребности, кусались и царапались, стараясь пустить кровь, стараясь — каждый — вобрать в себя другого, терзали плоть в неистовой жажде единения. Мой крик смешался с его криком, и наконец оба мы растворились друг в друге в последний завершающий миг.

Я медленно пришла в себя, лежа головой на груди у Джейми; наши потные тела были еще плотно прижаты одно к другому, бедро к бедру. Возле самого моего уха сердце Джейми билось с той противоестественной разреженностью и силой, какие наступают после кульминации.

Он понял, что я очнулась, и притянул меня к себе, как если бы хотел продлить то единение, которого мы достигли в последние секунды нашего бурного соития. Я прикорнула возле него, обвив его руками.

Он открыл глаза и вздохнул, губы растянулись в улыбке, когда он встретил мой взгляд. Я подняла брови в безмолвном вопросе.

— О да, англичаночка, — ответил он немного грустно. — Я твой хозяин… и ты моя. Но кажется, я не могу завладеть твоей душой, не отдав тебе собственную.

Я чувствовала себя разбитой, и каждый мускул у меня болел, когда я проснулась на следующее утро. Дотащилась до клозета, потом до лохани с водой. Внутри все переболталось, как в маслобойке. Меня словно долго били тупым предметом, что, впрочем, было близко к истине. Этот самый предмет я и увидела, подойдя к кровати, но выглядел он сейчас сравнительно безобидно. Его обладатель пробудился, когда я села рядом с ним, и поглядел на меня с выражением, которое я охарактеризовала бы как чисто мужское самодовольство.

— Кажется, это были тяжелые скачки, англичаночка, — сказал он, легонько дотронувшись до синяка на внутренней стороне моего бедра. — Набила седлом, да?

Я прищурилась и показала пальцем на след глубокого укуса у него на плече:

— Ты и сам выглядишь немного потрепанным, паренек.

— Ясное дело, — заговорил он с подчеркнутым шотландским акцентом, — ежели спишь с мегерой, тебе уж точно достанется.

Он протянул руки, обхватил меня за шею и притянул к себе.

— Иди ко мне, моя мегерочка. Покусай меня еще.

— Нет-нет, не надо, — испугалась я. — Ничего не могу, у меня все болит.

Но Джеймс Фрэзер был не из тех мужчин, которым можно сказать «нет» и на этом успокоиться.

— Это будет очень нежно, — улещивал он меня, неумолимо затягивая к себе под одеяло.

И он был таким нежным, какими могут быть лишь очень большие и сильные мужчины, обращался со мной бережно, словно с перепелиным яичком, и эту нежную настойчивость я восприняла как продолжение вчерашнего урока. Он может быть нежным, но отказывать ему нельзя.

Потом, все еще держа меня в объятиях, он потрогал побледневшие синяки, оставленные его пальцами у меня на плечах два дня назад на обочине дороги.

— Ты прости меня за это, mo du inne, — сказал он, тихонько целуя их. — Я был не в себе, когда сделал это, но злость — не оправдание. Стыдно причинять боль женщине, в себе ты или не в себе. Я больше никогда не буду.

Я засмеялась не без иронии.

— Ты извиняешься за эти вот? А за остальные? Я вся в синяках с головы до ног!

— О? — Он повернулся и окинул меня пристальным взглядом. — За эти, на плечах, я прошу прощения, а за те, — он легонько шлепнул меня пониже спины, — за те нет, ты их заслужила, и я солгал бы, сказав, что сожалею. Что касается этих вот, — он дотронулся до бедра, — я за них тоже не прошу прощения, потому что ты мне отплатила полной мерой.

Он, поморщившись, потер плечо.