Собрание сочинений. Т. 4. Дерзание.Роман. Чистые реки. Очерки - Антонина Коптяева

— Да, все-таки он молодец, — с еле приметной, непонятной Логунову иронией согласилась Варя. — А что же Коробов?

— У него дети на руках. Ольга Павловна уже не может… Ей скоро в родильный дом надо.

— Да? Ну и хорошо. Она тоже молодец! Правда?

— Конечно. — Платон почувствовал: сейчас все оборвется, и он уже больше никогда не заставит себя перешагнуть порог этого дома.

Даже если Варя позовет его, не придет. Довольно с него! Но так жаль ему стало свою многолетнюю выстраданную привязанность…

— Слушай, Варя! — сказал он и поискал взглядом Елену Денисовну, друга и союзницу. Он даже не заметил, что она не вошла с ним вместе.

Логунов был достаточно горд, однако теперь, когда речь шла о главном в жизни, самолюбие пришлось отбросить. Он понимал, что Варе тоже больно и тяжело, но требовалось выяснить дальнейшие отношения.

— Слушай, Варя! — повторил он, все больше волнуясь. — Настаивать на откровенности не имею права, но прошу — скажи: неужели я напрасно столько лет стремлюсь к тебе? Извини, что пришел на пепелище и говорю о постройке нового дома. Но где же говорить об этом? У нас все есть для счастья, если только ты сможешь полюбить меня. О своих чувствах не стану говорить… сама знаешь. Не собираешься же ты навсегда остаться вроде мраморного ангела на надгробии?

— Не надо так шутить!

— Я не шучу. Мне совсем не до шуток. Только, пожалуйста, не говори, что ты станешь мне другом! Я буду ждать. Мы еще молоды, но дай мне надежду. — И снова Логунов в смятении подумал: «Не может быть, чтобы за столько лет не заронил я хоть маленькую искорку в ее сердце!»

Он опустил голову, жестковатые вихры свалились на широкий лоб, смуглое лицо точно окаменело. Он стоял совсем близко, и Варя слышала его сильное дыхание, видела крупные руки, нервно сжимавшие кожаную шапку с меховым околышем. Ей тоже вспомнилась минута прощания в окопе на сталинградском берегу. Платон уходил в район заводов на «Красный Октябрь», куда был направлен главный удар фашистов. Он уходил, и, может быть, навсегда… Варя вспомнила странное волнение, охватившее ее при этой мысли, свой внезапный порыв к нему. Зачем же отталкивать его теперь, когда она опять так одинока? Вот он стоит и ждет ее решения — хороший, красивый, сильный человек…

«Я рассуждаю, значит, не люблю его, — подумала Варя. — А жалость ему не нужна, как и мне».

— Тебе нечего сказать? — Логунов быстро повернулся и пошел к двери.

— Нельзя же так, Платон! — взмолилась Варя, и в голосе ее прозвучала растерянность.

— А как ты хочешь? — спросил он, замерев на месте, но не оборачиваясь.

— По-хорошему надо. Что ты налетел, даже пальто не снял, опомниться не даешь. Ведь так можно только на врага налетать!

— Ты и есть враг всей моей жизни, — угрюмо буркнул он.

— Даже враг жизни! — Варя рассмеялась совсем по-прежнему. — Слушай, дорогой товарищ, ты меня огорошил. Брось предъявлять ультиматумы! Раздевайся, проходи. Мы с Еленой Денисовной угощать тебя станем. Пирог сегодня испекли по-сибирски, с рыбьей головизной и рисом. Кеты не было, так мы купили кусок семги с головой, вымочили и вот состряпали пирог. Сочный, зажаренный, сухариками посыпанный. Будешь есть и облизываться. Да Елена Денисовна умрет от огорчения, если ты сбежишь!..

— То Елена Денисовна, а ты?

— Я? — Варя весело посмотрела в лицо снова подошедшего Логунова, прямо в глаза ему заглянула. — Ну, неужели мне безразлично?!

— Куда ты девала его? — Мишутка поискал взглядом по комнате, заглянул даже под стол, потом красные губы мальчика вздулись, и он заревел, растопырив руки в мокрых от снега варежках.

— Кого ты ищешь?

— Его. Он ведь приехал! Я видел. Я говорил Наташе… Я говорил… А-а-а! — взревел мальчик еще громче.

— Вот какой вредный! — вскричала Наташка, влетая в комнату. — Он меня замучил, шагу не давал ступить. «Пловетлилась, и ладно!» — передразнила она Мишутку. — Все рвался к Платону Артемовичу. Он, говорит, ко мне приехал.

— Ко мне!..

— Очень-то ты ему нужен!

— Нужен!

— Тихо! Платон Артемович сейчас придет, он пошел за билетами…

— На поезд? — испуганно спросила Наташка.

— Нет.

— В цирк? В кино? В театр?

Варя стаскивала с Мишутки шубу и отрицательно качала головой, потом, задумчиво улыбаясь, сказала:

— На хоккей.

— Куда? — не понял Мишутка.

Наташка удивилась и обрадовалась: никто, кроме нее, в квартире не интересовался коньками.

— А кто пойдет?

— Все, кто пожелает.

Варе никогда не приходилось бегать на коньках, и она понятия не имела, что это за игра — хоккей. Бегали, правда, на дворовом катке мальчишки с клюшками, но чего ради они гонялись за тяжелой увертливой под ударами шайбой из резины, отчего спорили и кричали, ей было невдомек. Если бы ее позвал на стадион Иван Иванович, она ни за что не взяла бы с собой сынишку. Но когда Платон, еще подростком гонявший шайбу на уральских горных озерах, рассеянно заглянув в газету, загорелся желанием посмотреть хоккей и стал упрашивать ее поехать, она согласилась лишь с условием отправиться всей компанией. Логунов был для Нее дорогим земляком, почти товарищем детства, однако она почувствовала неловкость при одной мысли провести с ним весь вечер вдвоем. Чувствовалась ее неуверенность в себе, что отлично поняла Елена Денисовна, которая тоже вдруг разохотилась взглянуть на «ледовое побоище».

При всей своей любви к Ивану Ивановичу Хижнячиха желала Логунову счастья с Варей. Почему-то с самого начала не поверила она в новую семью Аржанова. Другое дело, если бы он снова сошелся с Ольгой, другое дело, если бы на месте Вари была Лариса Фирсова…

«А ведь Варюша тоже сколько лет не отвечала Платону взаимностью! — подумала Елена Денисовна, собирая вещи потеплее для себя и Наташки. — Вот на старости лет вроде рехнулась — побегу на коньки глазеть! — Но, продолжая первую тревожную мысль, возникла другая: — И Иван Иванович женился на Варюше после семейного крушения, и Платон угадал подсватываться в такой же момент. Ох, невеселая эта свадьба, когда за свадебным столом третий сидит! Как ни бодрись, как ни крепись, а душа-то надломлена!»

Прекрасна Москва в ясный зимний денек. Даже старые окраины ее, вкривь и вкось застроенные домишками, обреченными на слом, хороши в белом уборе инея и снега. А что сказать о прямом, точно стрела, Ленинградском проспекте с его большими домами, с аллеями щедро посеребренных изморозью бульваров, протянувшемся на несколько километров посреди оживленных автомагистралей!

Как любила Варя эту необыкновенную улицу и как сжалось ее сердце, когда троллейбус промчался мимо дома, в котором она прожила семь лет с Иваном Ивановичем! Только теперь она поняла, почему ей захотелось ехать в троллейбусе, а не в метро. Что, если сойти на этой остановке и побежать на свою бывшую квартиру? Может быть, профессор Аржанов, угрюмый и несчастный, ходит из угла в угол по опустевшей комнате, которая на всю жизнь запомнилась Варе, но, может быть, он сейчас там вдвоем с Ларисой… Варя вздыхает, встречает хмурый взгляд Логунова и, бледная, отворачивается и от него, и от своего бывшего дома.

Нет, она не пойдет теперь к Ивану Ивановичу. Ни за что! Она не хочет больше унижаться ради опостылевшего ей чувства. А Логунов! Почему он хмурится, будто у него есть уже какие-то права на нее!.. Аржанов никогда не ревновал. Но это Вере тоже не нравилось. До чего все сложно: сам себя не поймешь!

Логунов действительно хмурился, но Мишутка не давал ему времени для размышлений.

«Что вцепился в чужого человека!» — с глухим раздражением думала Варя, поглядывая искоса, как ее сын, по-хозяйски охватив ручонкой в красной варежке шею Логунова, силком поворачивал его к себе, что-то толковал и показывал в окно. Оказывается, Мишутка тоже узнал знакомое место — детский садик, в который он ходил.

«Беда как интересно Платону смотреть на твой садик!» — горько усмехнулась про себя Варя, но все-таки заметила, что Логунов повеселел и в самом деле с интересом слушал мальчика, неловко склонив сильную гладкую шею со сбившимся шарфом.

— Миша, ты совсем растрепал Платона Артемовича! — тихонько, но сердито заметила она.

— Это твой дядя? — не без хитрецы спросил сидевший по соседству добротно одетый мужчина.

Мишутка влюбленно посмотрел снизу в лицо Платона.

— Это мой папа.

Варя вспыхнула так, что ее лицо могло бы в этот момент поспорить с красным шарфом Мишутки, а Логунов даже крякнул от неожиданности и, засмеявшись глазами, крепко прижал к себе мальчишку.

— Всегда что-нибудь выдумает! — степенно сказала Наташка, стремясь соблюсти приличие.

— Ну, и выдумы-вы-ваю. Мы играем: он папа, а это наша мама. — Мишутка потянул мать за рукав, увидел ее сердитое лицо и, быстро обернувшись к Наташке, крикнул: — Ты будешь мама!