Русская литература для всех. От «Слова о полку Игореве» до Лермонтова - Игорь Николаевич Сухих

дневное светило…», первой формуле пушкинского романтизма, написанной в том же году, что и послание «Юрьеву»: «Я вспомнил прежних лет безумную любовь ‹…› Но прежних сердца ран, / Глубоких ран любви, ничто не излечило…»

Кто имеется в виду в этих строках? Пушкин часто влюбляется и посвящает стихи многим женщинам: Е. К. Воронцовой, А. Ризнич, К. Собаньской, позднее – А. П. Керн и А. А. Олениной. Однако, помимо этого, биографы долго разыскивали «утаенную любовь» Пушкина («Безыменная любовь» – так называется статья известного литературоведа и романиста Ю. Н. Тынянова). Поиски эти были не совсем убедительны. Даже стихи «К***» («Я помню чудное мгновенье…»), вроде бы безусловно адресованные А. П. Керн, иногда – и не без оснований – считают обращенными не к прекрасной женщине, с которой у Пушкина был короткий и страстный роман, а к музе поэта.

К конкретным женщинам поэт чаще всего обращает дружеские послания, изящные образцы альбомной лирики. Главные же его любовные стихотворения, даже имеющие точный адрес, представляют не портрет, а анализ, исследование этого самого сложного для рационального понимания, загадочного чувства, причем созданный, как правило, уже по воспоминаниям.

Ко многим пушкинским стихотворениям относится наблюдение, сделанное поэтом и философом Серебряного века В. И. Ивановым по поводу «Предчувствия» (1828): стихи «не столько рисуют женщину, с которой поэт расстается, сколько относятся к идеальному образу Красоты, просквозившей как бы через нее перед духовным взором поэта при разлуке…» (В. И. Иванов. «Два маяка»).

Особенность пушкинской любовной лирики – не в конкретности адресата, а в точности и глубине изображения. Причем как поэта Пушкина, конечно, интересует не определение («Любовь – это…»), а выражение.

В письмах Пушкина иногда можно встретить резкие, откровенные, даже непристойно-грубые отзывы о женщинах, в которых он влюблялся. Однажды он составил «донжуанский список», перечислив дам, с которыми у него были романы. Эти бытовые факты, как правило, не доходят до стихов. В лирике поэт преображается и преображает объекты своих увлечений.

Об этом замечательно сказал Н. В. Гоголь: «Пушкин слышал значенье свое лучше тех, которые задавали ему запросы, и с любовью исполнял его. Даже и в те поры, когда метался он сам в чаду страстей, поэзия была для него святыня, – точно какой-то храм. Не входил он туда неопрятный и неприбранный; ничего не вносил он туда необдуманного, опрометчивого из собственной жизни своей; не вошла туда нагишом растрепанная действительность. А между тем всё там до единого есть история его самого» («В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность»).

В последнее десятилетие существенно меняется и пушкинская поэтика. На смену развернутым аллегорическим картинам од, балладным фабулам, эмоциональным эпитетам и сложным метафорам романтических элегий приходит поэзия прямого слова (литературоведы называют этот период поэзией действительности и объясняют общим движением Пушкина к реализму в «Борисе Годунове», «Евгении Онегине», «Повестях Белкина»).

В восьмистишии «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» (1828) всего одна простая метафора (сердце горит) и довольно мягкий оксюморон (печаль моя светла). Все стихотворение с чередующимися шести- и четырехстопными ямбами представляет собой словно внутреннюю речь, сомнамбулическое бормотание, непосредственное выражение погруженности в чувство, сформулированное в последних двух стихах: «И сердце вновь горит и любит – оттого, / Что не любить оно не может».

Другое лирическое восьмистишие «Я вас любил: любовь еще, быть может…» (1829), написанное пятистопным ямбом, – внешне столь же простое, прямое высказывание. В нем тоже всего одна сходная с предыдущей метафора (любовь… угасла). Содержание чувства здесь вроде бы противоположно предшествующему стихотворению. Избыток, полнота любви (сердце вновь горит и любит) сменяется ее убыванием, исчезновением. «Я вас любил…» – этой анафорой начинается каждое четверостишие.

Однако смысл стихотворения парадоксально противоречит словам. Поэт убеждает себя, что любовь оканчивается, медленно перебирая, припоминая созвучные слова (внутренние рифмы – безмолвно, безнадежно; то робостью, то ревностью – здесь тоже словно передают поток внутренней речи). Но возникающий в финале афоризм свидетельствует, что любовь не окончилась, а, напротив, достигла высшей ступени самоотверженности, когда счастье любимой женщины дороже, чем собственные любовь и ревность: «Я вас любил так искренно, так нежно, / Как дай вам Бог любимой быть другим».

Похожую формулу любви-отречения произнесет через год в финале «Евгения Онегина» Татьяна: «Я вас люблю (к чему лукавить?), / Но я другому отдана; / Я буду век ему верна».

В сонете «Мадонна» (1830), посвященном будущей жене, Пушкин не анализирует, а описывает. Как уже упоминалось в биографической главе, он иногда шутливо называл жену «косая Мадонна». Но в сонете, выдержанном в духе старых поэтов вроде Данте или Петрарки, нет ни капли юмора и вообще бытовых реалий. Поэт грезит о картине, на которой были бы изображены лишь Иисус Христос (Спаситель) и Богоматерь. (Картина имеет реальный прототип, в одном из писем будущей жене Пушкин говорит о находящейся в Эрмитаже картине Перуджино: «Я утешаю себя, проводя целые часы перед белокурой Мадонной, похожей на Вас как две капли воды; я купил бы ее, если бы она не стоила 40.000 рублей».)

Образ Мадонны предельно обобщен и деиндивидуализирован. Она характеризуется всего тремя признаками: величие, кротость, прелесть. В заключительной сентенции сонета звучит даже не любовь, а благоговение (так пушкинский «рыцарь бедный» относился к своей Мадонне): «Исполнились мои желания. Творец / Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна, / Чистейшей прелести чистейший образец».

Наталья Николаевна Гончарова – Мадонна, и «милым идеалом» в «Евгении Онегине» тоже оказывается женщина – Татьяна.

Пушкинская поэзия проявляет лучшее в людях. После сочинения стихотворений оригиналы хотели быть похожими на свои портреты. Но это не всегда удавалось.

В письме жене Пушкин спрашивал и утверждал: «Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете, а душу твою люблю я еще более твоего лица» (Н. Н. Пушкиной, 21 августа 1833 г.). Однако, зная развязку драмы, многие критики и биографы с ним не соглашались. «У Наталии Гончаровой была наружность Мадонны Перуджино и душа, созданная, чтобы услаждать долю петербургского чиновника тридцатых годов» (Д. С. Мережковский. «Пушкин»).

Возможно, многие проблемы пушкинской жизни последних лет были связаны с тем, что Мадонна не смогла стать похожей на свой портрет. Однако это изображение было столь возвышенным, что стать похожим на него было невероятно трудно.

Любовь навсегда останется для Пушкина одной из высших ценностей бытия. Не менее важной ценностью в пушкинском мире является дружба. Ее корни, как мы помним, уходят в лицейское братство. В первое поэтическое десятилетие Пушкин сочиняет множество дружеских посланий. Первое его опубликованное стихотворение – послание «К другу стихотворцу». В привычной жанровой форме он именует друзьями не только Пущина, Дельвига или Чаадаева, но и Горчакова, Кривцова, Юрьева, Юдина, Мансурова и