Живущие в ночи. Чрезвычайное положение - Питер Абрахамс

Юношу в выцветших голубеньких шортах поднимают на плечи. «Кгосана!» — слышится отовсюду. Да, это Кгосана. И он начинает свою речь. Храните молчание, как похоронная процессия… Завязывается спор с полицейскими об арестованных… Почтим же безмолвием тюремных узников. И тех, кто покоится на кладбище.

Потом они расходятся по локациям. Колонна за колонной ползет по Де-Вааль-драйв. Многомильная черная река. Почти все молчат, никто не говорит ни слова. Они безмолвны, как траурная процессия.

Эндрю и Эйб наконец добрались до своего автомобиля на Грэнд-Парейд и уселись в него с чувством облегчения. Эйб неподвижно глядел в окошко.

— Вот оно, то самое!

Эндрю сидел выпрямившись, все еще в нервном возбуждении.

— Надеюсь, ты удовлетворен? — продолжал Эйб.

— Более чем удовлетворен. Я ощутил себя частицей единого целого. Слился с толпой, собравшейся возле полицейского участка. Первый раз в жизни я почувствовал, что я — Африка. Они могут засадить нас в тюремную камеру, но им не сломить нашего духа.

— И дух наш шествует вперед[45].

— Попробуй же понять. Сейчас не время для зубоскальства.

— Не будь сентиментален.

— Неужели ничто не произвело на тебя впечатления? Вспомни, какую дисциплину проявляли демонстранты, какую политическую сознательность…

— И какую неисправимую наивность… Неужели этот парень — как там его? — Кгосана всерьез думает, будто министр юстиции одним росчерком пера освободит всех заключенных?

— У него полное право требовать этого.

— В самом деле?

— К тому же он молод, и у него много завистников.

— Да хранит нас бог от неблагоразумия юности.

— Ты глубоко несправедлив, Эйб.

— Ради бога, выберемся отсюда!

— Я хочу еще повидать Флоренс.

— Кого?

— Флоренс Бейли.

— Это еще зачем?

— Я хотел бы ее повидать.

— А я не хотел бы туда ездить.

— Почему?

— Меня тошнит от нее всякий раз, когда она приходит плакаться к моей матушке.

— Поехали к ней.

— И она меня терпеть не может, так что это взаимно.

— Я должен повидать Флоренс.

— Ну зачем тебе это нужно?

— Хочу выяснить, что случилось с Джастином. Ты знаешь, где она обитает?

— Смутно представляю. Где-то на Арундель-стрит.

— Надо отыскать ее дом.

— Ты настаиваешь, чтобы мы туда поехали?

— Да, настаиваю.

— Хорошо, кстати, можно будет завернуть к моей матери перед возвращением. Возможно, я теперь долго ее не увижу.

Эйб вынужден был ехать сквозь толпу, запрудившую Гановер-стрит, пока наконец они не достигли Арундель-стрит.

— Ну вот и приехали, — сказал Эйб. — Где ее проклятая хибара?

— Спроси кого-нибудь, — резко ответил Эндрю.

Эйб поднял глаза, удивленный его тоном.

— Легче на поворотах! Эта твоя распрекрасная революция еще не началась!

— Ты ничего не понимаешь.

Они спросили, где живет Флоренс, и им показали на дверь, выходившую на задний двор. За дверью гремело радио. Эйб постучался с явным нетерпением.

— Войдите, — донесся ее голос.

— Войти? — спросил Эйб, брезгливо оглядывая двор.

— Иди первый.

Они нерешительно прошли через грязную кухню в спальню. Флоренс сидела на кровати, занимаясь педикюром и слушая радио.

— Да? — сказала она, не поднимая головы.

— Привет, Флоренс.

— А, это вы, — проговорила она, окидывая их беглым взглядом. — Устраивайтесь, где можете. Я слушаю концерт по заявкам.

Они сели на кровать. Она не обращала на них внимания, пока певец не допел свою сахаристо-сладенькую песенку.

— Что вам надо? — спросила она, не убавляя громкости.

— Выключи эту проклятую штуку! — завопил Эйб, пытаясь перекричать шум.

— Зачем грубить? — сказала она, но все же повернула ручку, — Так лучше?

— Сойдет. Эндрю настаивал, чтобы мы заехали сюда и узнали, что с Джастином.

— Я же рассказала тебе по телефону.

— Ну?

— Это все.

— Они что-нибудь говорили перед тем, как увести его?

— Нет, ничего.

— А хоть сказали, за что его посадили? — взволнованно спросил Эндрю, вступая в разговор.

— Привет, Эндрю. Рада, что у тебя не отнялся язык.

— Предъявили ему какое-нибудь обвинение?

— Не думаю.

— А из вещей что-нибудь взяли?

— Нет. Ты мне как раз напомнил: он тут оставил кое-что для вас. Кажется, засунул под печку. Пожалуйста, заберите все это.

— Пойди и принеси!

— Кто ты такой, чтобы приказывать?

— Иди!

— Хорошо. Что на вас обоих нашло?

Она полюбовалась ногтями, потом медленно встала и зашлепала, как была босиком, в кухню. Они не могли понять, напускает она на себя равнодушие или нет. Она возвратилась с незавязанным свертком. Эндрю вытащил из него брошюру и быстро пробежал ее глазами.

— Наверно, что-нибудь политическое? — спросила она.

— Да.

— Из-за этой политики у него вечные неприятности. — Внезапно она накинулась на них обоих: — Вот вы его поощряете, а сами в стороне остаетесь; мне в конце концов надоело молчать. Пора вам выслушать и меня.

— Заткнись! — приказал Эйб.

— Страдать-то приходится мне.

— Заткнись!

— Это брошюры о событиях в Ланге, — сказал Эндрю, не обращая на нее внимания, и передал один экземпляр Эйбу.

— Надеюсь, ты не собираешься туда ехать?

— Мы повидаем твою мать и отправимся прямо к Лотосовой реке.

— Хорошо. Я хотел бы принять ванну. У меня такое чувство, как будто я весь в грязи.

— Уходите и оставьте меня в покое! Вы мне все опротивели.

Эйб посмотрел на Флоренс с презрением.

— Ты здорово опустилась с тех пор, как мы вместе учились в школе. Неужели тебе нравится сидеть здесь и слушать эту дребедень по радио?

— Да.

— В то время как твой муж в тюрьме?

— А что я должна делать, по-твоему, — распевать псалмы до его возвращения?

— Пожалуй, это было бы лучше.

— Ты говоришь, что я здорово опустилась. И ты, черт возьми, прав. Я сейчас на самом дне — и все из-за вашей политики. Хорошо вам разглагольствовать, удобно развалившись в креслах, а моему мужу приходится делать грязную работу, мне — страдать.

— У тебя чрезвычайно странные взгляды.

— В самом деле? А мне всегда представлялось — еще с тех времен, когда мы учились вместе, — что именно у тебя странные взгляды; и твоя мать, между прочим, согласна со мной.

— Какие вы обе наблюдательные!

— А теперь, пожалуйста, оставьте меня!

— Противно на тебя смотреть.

— Да? Тогда почему ты не позаботишься о своей заброшенной матери, вместо того чтобы докучать мне?

— Пошли, Эндрю. Мне непременно нужно принять ванну!

Он повернулся. Эндрю с отвращением следил за всей этой сценой. Он поднял сверток и последовал за другом. Флоренс била дрожь, и она метала глазами молнии. Внезапно Эйб застыл, весь насторожившись.

— Погромче, — приказал он.

— С кем ты так разговариваешь?

Он подскочил к радио и прибавил громкость. Они услышали последнюю часть сообщения:

«…во имя поддержания общественного порядка объявляю настоящим, что с 29 марта 1960 года в вышеупомянутых областях вводится чрезвычайное положение…»

Все остолбенело молчали. Флоренс присела на кровать с язвительной усмешкой на лице. Эйб иронически улыбнулся. Эндрю дышал учащенно, ноздри его раздувались.

— Дождались! — спокойно вымолвил Эйб.

— Боже! — только и мог выговорить Эндрю.

— Ну что ж, заваруха начинается.

— Быстрее поехали в Лангу!

— Что?

— У нас срочное дело.

— Ты с ума сошел!

— Поехали. Мы должны раздать брошюры.

— Ты совсем с ума сошел!

— Если ты откажешься, я поеду один.

— Ты не в своем уме. Сперва завез меня в Кейптаун, потом притащил к этой особе. А теперь, когда введено чрезвычайное положение, хочешь отправиться в Лангу.

— Так ты едешь?

— И не подумаю!

— Пожалуйста, Эйб!

— Ты болен, Эндрю.

Эйб посмотрел на него и заметил в его глазах слезы. Ни разу еще не видел он Эндрю в таком состоянии. На его смуглых щеках проступил нездоровый румянец.

— Пожалуйста, Эйб.

— Я убежден, что у тебя буйное помешательство, и делаю тебе одолжение в последний раз.

— Значит, едем?

— Да.

Глава двенадцатая

Эйб нажал на педаль акселератора, и автомобиль быстро помчался по Вэнгард-драйв. Эндрю хранил сосредоточенное молчание. Эйб поглядел на него разок-другой и снова обратил внимание на нездоровый румянец и капли пота, густо усеявшие его лоб.

— Остановись здесь! — крикнул Эндрю.

«Остин» затормозил со скрежетом. Эйб выключил мотор.