Черное Копье - Ник Перумов

Олмер склонился над запястьем Фолко, пристально разглядывая браслет.

«Ну что ты там можешь увидеть?.. Серый обруч, ничего больше! Не глазами, видать, смотришь…»

Браслет ожил внезапно. Когда Олмер приблизил лицо, таившаяся в его глубине огненная змея нанесла внезапный удар. Из серого браслет стал багряным, и стремительная молния грянула в глаза Вождю из распустившегося огненного цветка.

И тут вмешалась иная Сила; никакой человек не успел бы уклониться — со стороны это выглядело так, будто чья-то гигантская рука рванула Вождя — у того вырвался глухой, болезненный стон.

Волосы у хоббита стали дыбом — он уже ощущал вонзающийся ему в шею кинжал Санделло, который уж точно сперва ударит, а потом будет разбираться, но все обошлось. Горбун судорожно дернулся за спиной Фолко, но замер, остановленный властно поднятой рукой Вождя. Все словно окаменели.

Кожа на щеке Олмера быстро почернела, потом треснула; показалась кровь, обильно заструившаяся по шее и подбородку. Он медленно коснулся раны пальцами, стягивая вместе ее постепенно расходящиеся края, и вновь хоббит удивился происходящей в нем перемене. Несмотря на боль, а быть может, благодаря ей, сообразил Фолко, вспомнив Отона на краю ямы Небесного Огня, — взгляд Олмера стал еще чище, что-то неуловимое исчезло с лица, пропали куда-то залегшие то здесь, то там тени, заметные только вблизи, но делавшие его облик много суше, чем он был на самом деле. Кровь словно смывала с него нечто наносное, и на миг хоббиту почудилось, что отбрасываемая Вождем тень зашевелилась и сделала несколько шагов назад…

Сейчас перед Фолко был человек — почти человек; Сила, засевшая в нем, приразжала когти — но это не могло продолжаться долго. Не делая даже попытки утереть льющуюся кровь, по-прежнему держа левую руку во властном жесте, приказывающем никому не двигаться, Олмер пальцами правой руки медленно водил вдоль краев рубца, и во взгляде его внезапно появилось нечто, похожее на немой отчаянный крик: «О ужас! Что же я наделал!»

Однако это длилось недолго. Сила, обладателем которой он был, быстро справилась с затруднениями — Олмер лишь провел над раной правой рукой, стирая ладонью кровь, — и на месте обрывков черной, помертвевшей, словно обугленной, кожи появилась темно-вишневая корка подозрительно быстро запекшейся крови.

«Чудеса… — остолбенело подумал Фолко; три года странствий научили его разбираться в ранах. — У тебя ж была жила перебита! И так быстро все остановить?..»

— Лекаря! — раздался резкий крик Санделло над самым ухом хоббита.

— Нет… не стоит, — с некоторым трудом произнес Олмер. — Однако сядьте, мои верные друзья. Ваши подозрения беспочвенны. Я понимаю, что вы сейчас подумали, но вы не правы.

Только теперь пришедший в себя хоббит увидел, что он со всех сторон окружен колючим частоколом обнаженных мечей. Шею сзади что-то холодило, и он понял что.

— Санделло, — стараясь, чтобы голос не слишком дрожал, произнес Фолко, — прошу тебя, убери свой нож от моего затылка.

— Сядьте, сядьте, — продолжал успокаивать своих приближенных Олмер. — Это сделал не половинчик, я виноват сам.

— Мой Вождь, этот маленький воин носит на руке стреляющий молниями браслет, — негромко, но с железной непреклонностью в голосе сказал Санделло. — Никто не может доказать, что это не он ударил тебя.

— Никто не может доказать и обратного, — несколько ворчливо отозвался Олмер. — Погоди, Санделло, тут все не так просто. Я чувствую тут Силу, к которой наш половинчик не имеет ни малейшего касательства… Я хотел вглядеться попристальней — и был наказан. Успокойтесь! У славного хоббита Фолко Брендибэка не было намерения причинить мне вред.

В этот миг Фолко постарался погасить в голове все мысли, он внутренне сжался, изо всех сил пытаясь не пустить внутрь незримый холодный взгляд чужих пристальных глаз, что вновь смотрели из глазниц Олмера.

«Только бы не почуял!.. А может, он уже все разнюхал?! Разнюхал и теперь играет, как сытый кот с мышью?..»

Ответов на эти вопросы у хоббита все равно не было, и оставалось только одно — продолжать прикидываться.

Постепенно все успокоились. Малыш и Торин, плечо к плечу, стояли на середине шатра; между ними и хоббитом замер с кинжалом наголо Санделло; остальные приближенные Олмера разошлись по своим местам, но дотоле спрятанные мечи теперь открыто лежали на коленях, обнаженные и готовые к делу.

— Если бы те, кто надел на руки гномам и половинчику эти браслеты, действительно хотели погубить меня, не волнуйся, они нашли бы нечто посильнее этого, — продолжал Вождь, обращаясь к Санделло. — Тогда здесь бы ничего не осталось — пол-лагеря, думаю, спалило бы. Не-ет. — Он усмехнулся. — Просто браслет «ссамовольничал». Но интересно, интересно…

«Да он же доволен!» — в смятении подумал Фолко.

— Итак, я услышал вашу повесть, — как бы подводя итоги, прихлопнул ладонями по подлокотникам Олмер. — Теперь о главном. Чего вы хотите?

— Мы хотим, — тщательно подбирая слова, ответил хоббит, быстро переглянувшись с гномами, — вступить в твое войско, мой Вождь.

— А вы знаете, за что и против чего мы выступаем?

— Знаем, мы говорили с Берелем. Он хоть и посадил нас сперва за решетку, но потом во всем разобрался.

— И они блеснули на празднике рода Харуз, отчего их и взяли в отряд, — заметил из своего угла Отон.

— А что заставило вас троих бросить дом, тихую и устроенную жизнь?

Друзья снова переглянулись. Дурные предчувствия мало-помалу овладевали хоббитом, его тревога стала передаваться гномам.

— Мы, хоббиты, народ, конечно, мирный, — начал Фолко. — Но мне этот мир изрядно опротивел. Не забывай, мой Вождь, я из рода Брендибэков, а они имеют собственную голову на плечах. Мои соплеменники довольствуются малым — а я вот нет! Я предвижу — ты создаешь великую империю, невиданную в Средиземье, перед которой померкнет слава и память самого Гондора — да что там Гондора! И Нуменора! И, не скрою, я хочу быть с теми, кто создает эту империю. Я вижу бескрайние земли, покорные единой державной воле, вижу ожидающие приказа неисчислимые флоты и армии — и я хочу быть среди тех, кто будет отдавать приказы. Довольно я гнул шею! А что до моего роста — то мне уже приходилось слыхать слова, что мой рост не соответствует моей доблести. Это сказал почтенный Берель в день праздника рода Харуз, когда я получил два высших приза сразу!

— Недурно сказано! — одобрительно кивнул головой Олмер. — А что скажете вы? — повернулся он к гномам.

— Что до меня, мой Вождь, у меня никогда не было ее — тихой и устроенной жизни, — махнул рукой Торин. — Мой Вождь, ты помнишь, мы встречались давным-давно, в Арноре, и ты помнишь, чем закончилась моя дерзкая затея — когда я осмелился укоротить священную бороду Дьюрина на целую ладонь! И никогда после я уже не мог сидеть на месте, и мне не было жизни в Халдор-Кайсе. Старейшины лишили меня той, с кем я хотел связать судьбу, — а мы, гномы, делаем в своей жизни только один выбор. Они лишили меня счастья иметь детей, учеников и наследников — они сделали меня изгоем. Я никогда не подчинялся их приказам! В твоем войске — единственном в Средиземье! — бойцов ценят лишь за их доблесть, и никто не смотрит на то, откуда они и что было в их прошлом. И я сегодня согласен с моим братом хоббитом: мы стоим у колыбели великого государства, и не принять участие в возведении столь грандиозной постройки для меня, гнома, просто немыслимо.