Противостояние.Том I - Стивен Кинг

«Почему ты не говоришь? Почему только качаешь головой?»

Во сне Ник сделал жест, который так часто повторял в состоянии бодрствования: приложил палец к губам, а потом — ладонь к горлу, и… услышал свой собственный, довольно красивый голос: «Я не могу говорить. Я немой».

«Hem, можешь. Ты можешь, если захочешь».

Ник потянулся, чтобы дотронуться до тени; его страх мгновенно потонул в волнах изумления и пылкой радости. Но стоило его руке приблизиться к плечу фигуры, как его обдало ледяным холодом — таким, что ему почудилось, будто он обжегся. Он отдернул руку и увидел, что суставы пальцев покрылись кристаллами льда. И до него дошло. Он мог слышать. Голос темной фигуры; далекий крик ночной хищной птицы; бесконечное завывание ветра. От удивления он снова онемел. В мире существовало новое измерение, по которому он никогда не тосковал, потому что никогда не ведал о нем, а теперь оно открылось ему. Он слышал звуки. И, казалось, он знал, что они означали, и не нуждался в подсказках. Они были красивыми. Красивыми звуками. Он провел своими пальцами по рубашке вверх и вниз и восхитился мягким шелестом своих ногтей по хлопку.

Потом темный человек повернулся к нему, и Ник страшно испугался. Это существо, кем бы оно ни было, не совершало чудеса даром.

«…если ты упадешь на колени и станешь поклоняться мне».

И Ник закрыл лицо руками, потому что желал все то, что показал ему человек-тень с этого высокого пустынного места: города, женщин, сокровища, власть. Но сильнее всего он хотел слышать мягкий шорох от прикосновения ногтей к рубашке, тиканье часов в пустом доме после полуночи и тихий звук дождя.

Но слово, которое он выговорил, было «Нет», и тогда его вновь охватил леденящий холод, и он ощутил толчок, он падал, крутясь в воздухе и беззвучно крича, когда пролетал сквозь клочья облаков и нырял в запах…

«…кукурузы?»

Да, кукурузы. Это был уже второй сон. Они сливались друг с другом именно на этой, едва заметной переходной полосе, по которой можно было различить, где один, а где другой. Он очутился в кукурузе, на зеленом кукурузном поле, и здесь пахло летней землей, коровьими лепешками и зреющим урожаем. Он поднялся на ноги и пошел вверх по полю, на котором оказался, но тут же застыл, сообразив, что слышит мягкий шелест ветра, шевелящего зеленые, похожие на шпаги кукурузные листья и… кое-что еще.

Музыку?

Да… своего рода музыку. И во сне он подумал: «Так вот что так называют». Она раздавалась прямо впереди, и он пошел туда, желая узнать, из какого источника возникла эта череда красивых звуков: из того, что называется «пианино», или «рожок», или «виолончель», или из чего-нибудь еще.

Жаркий запах лета, бьющий в ноздри, голубой купол неба над головой и этот чудесный звук. Никогда Ник не был счастливее, чем в том сне. И, подойдя ближе к источнику звука, он услышал, что к музыке присоединился голос — древний, как темная кожа, немного проглатывающий слова, будто песня была куском тушеного мяса, который от частого подогревания никогда не терял своего аромата. Завороженный, Ник шел на звук.

Я гуляю по саду одна,Пока розы росою омыты,И глас Сына Божьего слышится мне —Ему уши мои открыты.И он ходит со мной и со мной говорит,Говорит, что меня он призвалту радость, что делим мы с ним в саду,Никто… никогда… не знал.

Когда куплет кончился, Ник пробрался к началу кукурузного ряда и там, на поляне, увидел лачугу, не намного больше обыкновенного шалаша. Слева от нее стоял ржавый мусорный бак, а справа раскачивалась старая автомобильная шина. Она висела на яблоне, сучковатой, но все еще зеленой и живой. К дому лепилось покосившееся крыльцо — старые, растрескавшиеся доски на старых промасленных сваях. Окна были распахнуты, и мягкий летний ветерок колыхал обтрепанные белые занавески, то выдувая их наружу, то вдувая внутрь. Над крышей под странным углом торчала жестяная труба, потемневшая и закоптившаяся от дыма. Домишко стоял на маленькой полянке, а вокруг него на все четыре стороны, насколько хватало глаз, простиралась кукуруза; и лишь на севере поле прерывалось грунтовой дорогой, уходящей за горизонт. И в это мгновение Ник понимал, где находится: округ Полк, штат Небраска — западнее Омахи и немного северней Осеолы. Если проехать далеко-далеко по той грунтовой дороге, то попадешь на шоссе 30 и упрешься в город Колумбус, раскинувшийся на северном берегу Платта.

На крыльце восседала старейшая во всей Америке женщина — чернокожая, с редкими белыми волосами, худенькая, в домашнем платье и в очках. Она выглядела такой тоненькой, что, казалось, полуденный ветерок мог запросто подхватить и унести ее прочь — поднять высоко в голубое небо и протащить, быть может, аж до самого Джулесберга, штат Колорадо. А инструмент, на котором она играла (наверное, его вес и не давал ей оторваться от земли), назывался «гитара», и во сне Ник подумал: «Так вот как звучит гитара. Замечательно». Он чувствовал, что может простоять на этом месте весь день, глядя на негритянку, сидящую на своем крыльце, то есть досках на сваях, посреди всей этой кукурузы Небраски, простоять здесь, на западе от Омахи и чуть севернее Осеолы, в округе Полк, слушая ее пение. Ее лицо было испещрено миллионом морщинок, как карта штата с неровным ландшафтом — реки и овраги тянулись вдоль ее коричневых щек, горные хребты громоздились под выступом подбородка, выпуклый костяной бугор возвышался у основания лба, темнели пещеры глазниц.

Она снова запела, аккомпанируя себе на старой гитаре.

Иисус, не пора ли тебе прийти,О Иисус, не пора ли тебе прийти,Иисус, не пора ли прийти тебе?Ибо нужен ты нам… время нужды,О, время теперь… время нужды,Теперь вре…

«Слушай, парень, кто пригвоздил тебя к этому месту?»

Она положила гитару на колени, как младенца, и поманила его к себе. Ник подошел. Он сказал, что просто хотел послушать, как она поет, что ее пение очень красиво. «Ну пение — это Божья блажь, теперь я пою целыми днями… Что у тебя вышло с тем черным человеком?»

«Он пугает меня. Я боюсь…»

«Парень, тебе стоит бояться. Даже дерева в темноте, если видишь его верно, стоит бояться. Все мы смертны, хвала Господу».

«Но как мне сказать ему „нет“? Как мне…»

«Как ты дышишь? Как тебе снятся сны? Никто не знает. Но ты приходи повидать меня. Когда хочешь. Матушка Абагейл — так меня называют. Наверное, я самая старая женщина в этих краях, но я все еще сама пеку себе пирог. Приходи повидать меня в любое время, парень, и приводи своих друзей».

«Но как мне справиться с этим?»

«Благослови тебя Господь, сынок, никому это не удается. Ты просто надейся на лучшее и приходи повидать Матушку Абагейл, когда тебе взбредет в голову. Наверное, я буду здесь; я уже мало куда хожу теперь. Так что приходи. Я буду… здесь… прямо тут вот…»

Мало-помалу он просыпался, и Небраска исчезала, а с ней и запах кукурузы, и темное морщинистое лицо Матушки Абагейл. Надвигался реальный мир и не столько подменял собой мир сна, сколько заслонял его, пока тот окончательно не скрылся из виду.

Он был в Шойо, штат Арканзас, его звали Ник Андрос, он никогда не говорил и не слышал звука гитары, но… он был все еще жив.

Он уселся на койке, спустил ноги на пол и взглянул на царапину. Опухоль немного спала. Боль слегка поутихла. «Я выздоравливаю, — с громадным облегчением подумал он. — Надеюсь, со мной все будет нормально».

Он слез с койки и, как был, в шортах, доковылял до окна. Нога онемела, но было ясно, что со временем после некоторой физической тренировки это пройдет. Он посмотрел из окна на молчаливый город — уже больше не Шойо, а труп Шойо — и понял, что сегодня должен уйти. Много он не пройдет, но хотя бы начнет свой путь.

Куда идти? Ну, он полагал, что знает. Сны, конечно, всего лишь сны, но для начала, подумал он, можно отправиться и на северо-запад. К Небраске.

Ник выехал из города около четверти второго пополудни 3 июля. Он собрал рюкзак, положил туда на всякий случай еще таблеток пенициллина — вдруг они ему понадобятся — и консервов. В основном он взял кэмпбеллский томатный суп и равиоли «Шеф Бойярди» — то, что больше всего любил. Еще он положил в рюкзак несколько коробок патронов к револьверу и флягу.

Он прошелся по улице, заглядывая в гаражи, пока не нашел то, что искал: десятискоростной велосипед, соответствующий его росту. Осторожно, на маленькой скорости он проехал по Главной улице, давая потихоньку разработаться поврежденной ноге. Он двигался на запад, и тень его катила следом на своем собственном черном велосипеде. Он миновал красивые, выглядевшие прохладными пригородные домики, стоявшие в тени с навсегда опущенными шторами.