Император для легиона - Гарри Тертлдав

Услышав свое имя, малыш проснулся и заплакал. Хелвис скорчила рожицу, поднялась и распеленала малыша.

– Ты промочил штанишки или просто соскучился без меня? – Она взяла сына на руки и через несколько минут убаюканный малыш сладко засопел.

– Это случается теперь не слишком часто, – Марк посмотрел на спящего Дости и вздохнул. – Мне снова придется привыкать просыпаться пять раз за ночь. Почему бы тебе не родить сразу трехлетнего парня и тем избавить нас от хлопот и забот?

В ответ Хелвис легонько стукнула его кулаком. Он обнял жену осторожно, помня о ее беременности и своей раненой руке. Она помогла ему снять с себя одежду. Но даже когда они лежали рядом, перед глазами трибуна стояла Алипия Гавра и он вспоминал теплое прикосновение ее губ. Только теперь он понял, почему так долго молчал, услышав от Хелвис о будущем ребенке. Понял он и еще кое-что и негромко рассмеялся.

– В чем дело, дорогой? – спросила она, коснувшись его щеки.

– Да так, ерунда.

Он не мог сказать ей, что понял, почему время от времени она называла его именем своего покойного мужа.

– Ну-ка, дай мне взглянуть на нее, – велел Горгидас Марку на следующее утро. Тот отдал салют, словно легионер, принявший приказ к исполнению, и протянул руку врачу. Края раны были все еще воспаленными и красными, их покрывала сухая коричневая корка. Но Горгидас удовлетворенно хмыкнул.

– Воспаления и заражения нет. Хорошо заживает, – констатировал грек.

– Твой бальзам отлично помогает, хотя кусается чертовски больно, – буркнул Марк. Горгидас заливал раны бальзамом, который называл барбарум. Это была разведенная водой смесь смолы, масла, уксуса, листьев мяты и подорожника. Трибун морщился каждый раз, когда врач накладывал повязку, пропитанную этим составом, не позволявшим ране воспалиться и загнить.

Горгидас снова хмыкнул, пропустив похвалу мимо ушей, – ничто не трогало его с тех пор, как погиб Квинт Глабрио.

– Ты не знаешь, когда Император собирается послать свое посольство в Аршаум?

– Не очень скоро. Корабли Бурафоса топят всех, кто высовывает нос из города. А зачем тебе?

Грек мрачно посмотрел на него. Он сильно осунулся и постарел за последнее время. Его худощавость превратилась в худобу, а надо лбом справа он срезал прядь волос в знак траура по Глабрио.

– Зачем? – эхом отозвался Горгидас. – Нет ничего проще, чем ответить на этот вопрос. Я хочу поехать в Аршаум. – Он плотно сжал губы и, не моргнув, ответил на прямой взгляд Скауруса.

– Ты не можешь этого сделать, – быстро сказал трибун.

– Почему же? Как ты собираешься остановить меня? – Голос грека стал опасно спокойным.

– Я могу приказать тебе остаться.

– Можешь ли ты это сделать по закону? Неплохой вопрос для римских чиновников – вот бы они потолковали! Я служу в легионе, это верно, но являюсь ли я частью его? Мне думается, нет, во всяком случае, не больше, чем сапожник или булочник, работающий по договору. Но я ни то и ни другое. Так что тебе придется заковать меня в цепи, иначе я откажусь выполнять твой приказ.

– Но почему? – беспомощно спросил Марк. Он, конечно, не собирался заковывать Горгидаса в цепи. И дело было даже не в том, что грек был его другом. Марк знал, что Горгидас упрям и заставлять его делать то, чего он делать не хочет, – пустая трата времени и сил.

– Нетрудно найти ответ и на этот вопрос. Я планирую добавить к моей «Истории» записки об обычаях и религии аршаумов, и мне нужно знать больше, чем хочет или может сообщить Ариг. Этнографию, как мне кажется, легче изучать на месте.

Горечь этих слов дала Скаурусу ключ, который он тщетно пытался найти.

– Ты думаешь, медицина не стоит того, чтобы остаться ради нее? А как же те из нас, которых ты вылечил? Некоторых ты ставил на ноги по пять-шесть раз! Как же это? – Он показал на свою раненую руку.

– Ну и что с того? Ну заживет, так почему бы ей и не заживать на таком-то здоровяке, – пожал плечами грек. В своем отвращении к себе он не хотел замечать успехов, которые приносили его знания и опыт. – Видессианский целитель смог бы залатать ее в течение нескольких минут вместо полутора недель, и ему не пришлось бы беспокоиться о том, чтобы она не воспалилась.

– Если он действительно смог бы это сделать, – возразил Марк. – Некоторые болезни и раны они исцелять не могут. К тому же, излечивая других, они теряют чересчур много духовной и физической энергии. Но ты всегда делаешь все, что можешь.

– Все, что могу. Это не слишком-то много. Я делал все, что в моих силах, но Муниций был бы сейчас мертв, и Публий Флакк, и Котилий Руф и – боги знают, сколько еще? Какой из меня врач, если я даже не могу понять, какие силы дали им возможность выжить? – В глазах грека стояла печаль. – Мы оба были свидетелями моей неудачи, верно?

– Так что же, ты спрячешься в степи и даже не будешь пытаться?

Горгидас моргнул, но ответил:

– Не стыди меня, чтобы я остался, Скаурус.

Трибун густо покраснел, рассердившись, что грек так легко раскусил его.

– В Риме я был неплохим врачом, а здесь просто пародия на целителя. Если у меня есть хотя бы небольшой талант историка, возможно, я смогу оставить после себя что-нибудь стоящее. Нет, правда, Марк, – сказал он, и трибуна это тронуло до глубины души: врач никогда еще не называл его по имени. – Вам всем будет гораздо лучше с каким-нибудь жрецом-целителем. Ты и так пострадал более чем достаточно из-за моей неуклюжести.

Было ясно, что Горгидас не изменит своего решения. Хватаясь за последнюю соломинку, Марк спросил:

– Если ты оставишь нас, с кем же будет ругаться Виридовикс?

– На этот раз ты близок к цели, – признался Горгидас и, к удивлению Марка, улыбнулся. – Мне будет не хватать рыжего бандита, несмотря на всю его наглость. Но и это неважно: Гай Филипп может ругаться с ним до своего смертного часа.

– Пусть будет так, – побежденный, Скаурус развел руками. – В первый раз я радуюсь тому, что Бурафос примкнул к мятежникам. Его корабли не только вынуждают тебя остаться с нами подольше, но и дают тебе время поразмыслить над своим решением.

– Не думаю, чтобы я изменил его. Я отправился бы туда даже если бы… если бы все было иначе. – Грек помолчал. – Бесполезность – малоприятная вещь. А теперь, с твоего позволения, я должен идти. Гавтруз обещал рассказать мне легенды своего народа о завоевании Татагуша. Сопоставить их с документами видессианских историков будет весьма любопытно, ты не находишь?

Каким бы ни был ответ Марка, грек не стал его дожидаться.

Весь превратившись во внимание, трибун стоял справа от императорского трона. В этой церемонии почетное место занимал Бальзамон, сидевший рядом с Императором. Каким-то образом духовному отцу Видессоса даже в богатых одеждах из голубого шелка, расшитого золотыми нитями, удавалось выглядеть сущим бродягой. Темная, пронизанная серебром борода не добавляла патриарху величия, беспорядочно спускаясь на грудь, она скрывала вышитый жемчугом воротник.