Скажи миру – «нет!» - Олег Верещагин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я машинально кивнул, открывая легко скрипнувшую, словно на деревянных петлях, обложку. С обратной стороны в нее была врезана необычайно четкая черно-белая фотография: девчонка лет 14–15, красивая, белокурая, одетая в майку, короткую плиссированную юбку, гольфы под колено и легкие туфельки, держала на отлете теннисную ракетку и улыбалась, как всегда улыбаются, позируя для фотоснимков. Фотография была подписана чернилами, от времени порыжевшими, но обретшими неестественную четкость. Однако подпись я так и не разобрал – и дело было даже не в том, что написано по-немецки, просто почерк был очень вычурный, с завитушками и росчерками. Кстати, весь дневник был написан именно таким почерком – а это оказался именно дневник, числа я вполне разбирал, и они относились к 40-му – 48-му годам нашего века. Постепенно записи становились все убористей, в конце оставалось несколько чистых листов. Пробежав пальцами по обрезу листов, переворачивавшихся с сухим шелестом, я натыкался на рисунки – сделанные карандашом, как и все записи, но очень четкие, чем-то похожие на рисунки Олега Крыгина. В самом начале был нарисован мальчишка моих лет: весело прищурившийся, с короткой стрижкой вроде бы светлых волос (только впереди длинный чуб), возле вздернутого курносого носа – россыпь веснушек, губы раздвинуты в улыбке, на подобродке ямочка. Шею поверх расстегнутого ворота рубашки охватывал черный галстук. Ниже было подписано, и я разобрал: «Ich, Lotar Brünner». «Я, Лотар Брюннер…» Потом рисунок какого-то плаца, выстроились мальчишки в форме (в шортах, на поясах – кинжалы), развевается большой флаг со свастикой… Портрет Гитлера, но не карикатурный, к которым я привык; на этом Гитлер выглядел полубогом с пронзительным взглядом мудрых глаз – чем-то напоминал Ленина, как ни странно… Снова мальчишки – фехтуют без масок на какой-то лужайке, несколько пар… Спортивные занятия – гимнастика на хорошо обставленном плацу под руководством подтянутого инструктора в форме… Ага! Вот! Урса. Рисовали явно с убитого. Зарисовки оружия урса – это, кажется, уже здесь… Несколько человек сидят на камнях – на разном уровне, одеты почти так же, как мы, в руках и на коленях держат разное холодное оружие… Портрет девчонки – не той, что на фотографии, но все равно очень красивой… Голые мальчишки бесятся в ручье… И еще довольно много неуловимо знакомых зарисовок здешней жизни.
Последнее слово в дневнике Лотара Брюннера я разобрал. Оно было написано отдельно. Больше того – я знал его, это слово.
«Гехаймэ».
«Тайна».
Мелодии цветов с затерянным началом.Я слышу эти ноты, похожие на сны.Итак…Когда-то в старину с бродягой обвенчаласьПрекрасная любовь, дарящая мечты.Прекрасная любовь с бродягой обвенчаласьСвязали их дороги, хрустальные мосты.
Прекрасная любовь, нам праздновать не время —Кровавые закаты пылают за рекой.Идем скорей туда – там ложь пустила семяИ нашим миром правит уродливой рукой.
Прекрасная любовь, там ждут тебя живые,Позволь себя увидеть тем, кого ведут на смертьТам по уши в грязи, но все же не слепые,Дай разуму свободы, дай чувствам не истлеть.
И вот прекрасная любовь влетела птицей в город,И плакал, видя чудо, очнувшийся народ.Трон лжи не устоял, бежал в испуге ворог…Да жаль погиб бродяга у городских ворот.
«ДДТ»…Танюшка поднялась снизу. Она была босиком, в подвернутых штанах и небрежно зашнурованной безрукавке.
– Не спишь? – Она опустилась на груду хвороста. – А я тебя искала, искала…
– Нашла? – улыбнулся я.
– Нашла. – Она удовлетворенно вздохнула и, взяв меня под локоть, привалилась виском к плечу. – Наконец-то я тебя нашла…
– И я тебя нашел. – Я коснулся ее волос. – Поэтому ты завтра останешься здесь. Со всеми.
Танюшка окаменела. Отстранилась.
– Я за полсотни шагов попадаю в щель их маски, – тихо сказала она.
– Аркебузу отдашь кому-нибудь из ребят, – безжалостно добавил я. Танюшка несколько секунд помедлила, потом жалобно сказала:
– Раньше бы я начала на тебя орать. Теперь – не могу… Я отдам аркебузу, я все сделаю, я буду твоей рабыней, только вернись, вернись… вернись!!!
– Что ты? – Я вновь обнял ее. – Я вернусь.
Танюшка обмякла под моими руками. Тихо сказала:
– Они жили долго и счастливо и умерли в один день… Пускай недолго, лишь бы счастливо – и в один день. Да?
– Мы еще поживем, – спокойно сказал я. И, протянув руку, начал, глядя ей прямо в глаза, распускать шнуровку у нее на груди. Танюшка ответила спокойным, чуть насмешливым и любящим взглядом. – Жизнь – игра. И смерть – игра. Ведь так?
– Не так, – покачала она головой. – Жизнь – вещь серьезная. Даже здесь. Особенно здесь… Ну что ты путаешься в шнуровке? Я специально не дошнуровала, неужели неясно?
– О, вот как, специально? – хмыкнул я, садясь удобней. – Ла-адно… Симпатично, и даже очень.
– Нахал, – заметила Танюшка, обнимая меня обеими руками за шею. – Что там симпатичного? Купальничек у меня был симпатичный, но он, кстати, долго жить приказал. Совсем я одичала. Мне бы сейчас в галантерею. И денег. Знаешь, у меня четвертной остался в тумбочке лежать.
– Не остался, – заметил я. – Ты его давным-давно потратила…
Моя рука плавно, нежно гладила груди девчонки, и я чувствовал, как под пальцами тяжелеют, твердо набухают соски. Это было уже так привычно, и не хотелось верить, что первый раз я делал это совсем недавно, и не хотелось думать, как же я жил до этого… Наверное – никак. Странно, но я не боялся потерять Танюшку. Я твердо знал, что не дам ей умереть раньше себя. А после моей смерти мне уже будет все равно.
Я сидел без куртки. Твердые горячие ладони Танюшки плавно и сильно массировали плечи. У нее всегда были крепкие пальцы, и их нажатия ощущались необыкновенно приятно. Потом ладони опустились на мою грудь, а я скользнул руками на бока девчонки и замер, полузакрыв глаза и улыбаясь.
Чье-то присутствие заставило нас вскинуться. Я рванул из ножен, лежавших рядом, палаш, вглядывась в темноту. Танюшка быстрым движением выхватила из-за спины кинжал.
Пляшущий свет костра обрисовал темную фигуру, рыжими искрами зажегся на каштановых волосах, одел медью узкое лицо. Танюшка, ойкнув, уронила кинжал и скрещенными руками прикрыла грудь. Я чертыхнулся:
– Джек?!
– Прошу прощения. – Англичанин был босой, в одних кожаных штанах, но на поясе висел кортик. – Я увидел, что Татьяна ушла ночью одна, и забеспокоился. Еще раз прошу прощения.
Он повернулся и так же бесшумно канул в ночь. Мы с Танюшкой посмотрели друг на друга и тихо рассмеялись.
– Он что, к тебе неравнодушен? – в шутку спросил я… и вдруг сам обеспокоился: – Тань?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});