На грани веков - Андрей Упит

Анна смекнула первая.

— А-а! Значит, вернулись. И чума их не берет, и в лесу не подохли. Да ведь как же, люди добрые, заклятье Инты их бережет!

Минна схватила ее за руку.

— Чего ты орешь, как шальная! Услышит, да еще отворотит у меня жениха.

— Не отворотит, я сама слово знаю.

Иоцис глядел красными бычьими глазами — все эти годы он не мог забыть, как друзья и помощники кузнеца Мартыня в день свадьбы Майи бросили его полуголого в крапиву. С той поры у него и голос какой-то крапивный — это говорили все, кто его знал.

— Сама слово знаешь… И против чумы? Чего ж это они несут в своих узлищах?

— Чего ж еще — богатства, в лесу накопленные. Известно, что этакая голь лесная может накопить! Липовое лыко, еловые шишки, метелки можжевеловые, чтобы плесень выкурить, березовые розги, чтобы эту сироту пороть, может, и лисья шкура, а может, и заяц паршивый в силок угодил…

Она так исходила злостью, что больше шипела, чем говорила, — голову откинула, прищуренные глаза будто и впрямь видят всю эту жалкую рухлядь, которой она желала бы наделить заявившихся в Атауги.

На дворе в Атаугах уже никого не было видно. Иоцис круто повернулся спиной, точно все время глядел против своей воли.

— Леший бы вас! И не мог кто-нибудь в тот раз, какой-нибудь добрый человек, когда убогий Марцис спалил свою старую халупу, подпалить эти халабуды! Где бы они теперь укрылись?

— Недолго им укрываться, не бойся! Уж если и из Вайваров выгнали, и усадьбу подожгли, так и тут подпалят. Бродяги непутевые, голь перекатная, да разве этаких в порядочной волости можно терпеть!

Мартынь снова показался на дворе. И тут же вся эта троица, точно он мог оттуда слышать и подслушать их разговор, один за другим кинулась назад в овин, укрыв там до поры до времени ненависть, тлевшую все время, как огонь под толстым слоем мха.

Инта прибрала клеть, где все пропылилось и пропиталось затхлостью. Пострел с котом обегал двор и все постройки, вскарабкался на холм к рощице Марциса и сквозь нее добрался до старого дуба, под которым лежал невиданно огромный расколотый камень. В этом незнакомом, сухом и открытом мире было столько невиданного, что маленькие ноги еле успевали обежать все, оглядеть и снова помчаться к отцу с матерью, чтобы рассказать либо расспросить. Пеструха казалась вполне довольной — наконец-то она снова попала в приличное помещение, где, видимо, еще чуяла старый приятный запах хлева, хотя остатки подстилки уже вросли в землю и зацвели. Вокруг всего двора, даже на сухом песчаном пригорке, маняще зеленела молодая трава, в придорожной канаве колыхались желтые пучки калужницы — о нехватке корма нечего беспокоиться.

Прежде всего Мартынь тщательно оглядел свое хозяйство. Кузница такая же, как и полтора года назад, как при старом Марцисе. Смолистые, дочерна прокопченные бревна казались недоступными времени и погоде, лубяная крыша точно из железа выкована. В клети пока что достаточно поправить прогнивший под навесом пол, вытесанные и вырезанные отцом столбы стояли так крепко, будто в прошлом году поставлены А вот крышу на хлеву надо спешно подпереть, чтоб скотину не придавило. Два стропила надломились, заменить их новыми — пустяковое дело. Но соломенный настил — как решето, в дождь тут текло в тридцать три ручья. Идти к соседям просить соломы — нет, все что угодно, только не это! Мартыню кровь ударила в лицо, как только он представил себе этих людей. Пускай они приходят со своей поковкой, когда здесь снова начнут работать в кузнице, но принимать от них помощь — унижение, насмешка… Кто этакую зиму выдержал в лесу, тому жалости других ненадобно, они сами позаботятся, чтобы у Пеструхи снова была прочная крыша над головой. Как в таких случаях поступал старый Марцис, который тоже никогда не ходил просить или одалживать? На поляне перед Голым бором полевицы сколько хочешь, правда, она чуток короче ржаной соломы, да зато куда тверже и крепче, снег зимой только пригнул ее к земле, но так и не поломал. Теперь она уже должна подсохнуть, и, пока еще молодые побеги не проросли, можно насобирать этой полевицы сколько угодно.

Особенно старательно Мартынь оглядел место, где стояла сгоревшая изба. Понятно, что строить надо на том же месте. Старая постройка была достаточно вместительна, только надо поставить новый фундамент. Придел обязательно должен быть с окошками и трубой — это Мартынь, еще лежа в землянке, обдумал и окончательно решил сделать. Надо, чтобы Инте с Пострелом жилось получше. Ползая в дымной риге под колосником, люди вырастают сгорбленные, со слезящимися глазами. Пусть Пострел будет такой же стройный, как и его приемная мать, и с такими же соколиными глазами, как у старого Марциса. Лес на самом взгорке, уж как-нибудь они с Мегисом скатят эти бревна сюда…

После пережитой страшной зимы в лесу, как только Мартынь оказался в усадьбе отца, его охватил такой подъем, что все, что тут надобно было сделать и преодолеть, казалось пустяком, детской игрой, забавой. В еще плохо гнущихся членах и ослабевших мускулах он чувствовал брожение неисчерпаемой силы, зовущей с головой окунуться в работу хоть бы и сегодня же вечером, начать и уже не отступаться, пока все не станет таким, как он видел в воображении. Отец был прав, старый дом принадлежал ему одному, он и взял его с собой — кто знает, может, именно потому, чтобы сын смог доказать, способен ли он на то, на что в свое время был способен кузнец Марцис. Ну что ж, гляди сверху, упрямый старик, — сын тебя не посрамит!

Воодушевленный Мартынь кинул взгляд на клеть, где возилась Инта, ворча на Пострела, который то и дело путался под ногами со своим котом. Да разве же ради них не стоит поработать, пока кожа с ладоней не слезет! Он ничего не сказал, только многозначительно улыбнулся, перекинул через руку сложенные вожжи и направился вверх по взгорью.

Роща отросла удивительно быстро, коричневые березки стройны, как камышинки; те, что потолще, уже наряжаются, как взрослые, в белую одежку. Дуб ни чуточки не изменился, точно таким же Мартынь, помнится, видел его и в детстве. Все такой же и камень старого Марциса, рядом с которым он сам сейчас покоится. За отколотым боком различим кусок поляны с рыхлой землей, еще прошлым летом зазеленевшей. Вот именно так старый кузнец и желал покоиться: без могильного холмика, под зеленым дерном, там, где дуб и березы пускают корни, так что и тот, кто лежит в земле, и то, что шумит в листве, — неразрывное целое… Чудак, большой чудак был старый Марцис, не всегда и поймешь, что у него на уме.

Отсюда Мартынь направился в бор присмотреть, нельзя ли там поблизости подыскать подходящие деревья для сруба. На самом краю их не было, но шагах в двадцати подальше — островок сосен, прямо как на подбор, одна к одной. Да, нелегко будет сырые тяжелые стволы вытаскивать на опушку, ну да вместе с Мегисом и это одолеют. Потом кузнец повернул направо и двинулся прямо в Голый бор к зарослям полевицы.

Час спустя он принес домой тяжелую вязанку и бросил ее у ступеней клети — что ж это и дома под настоящей крышей спать на голых досках либо на подстилке из можжевельника? Тут и Мегис подошел с остатками скарба из лесу. Покамест Инта выкладывала его, они кое-как поправили пол под навесом — Пострел, торопясь обследовать все, уже дважды падал на нем, набил на лбу шишку и ушиб большой палец на ноге. Когда в котле над костром, разведенным посреди двора, начала вариться похлебка на ужин, а Инта пошла доить корову, мужчины уселись под навесом, чтобы обсудить, как браться за работу с завтрашнего дня. Разговор этот был длинный и серьезный — ведь не так-то легко решить, за что браться сначала и что оставлять на потом.

В самый разгар их разговора заявились гости — Марч и Мильда. Они медленно поднялись на пригорок, у Мильды на руке увесистый узел. Лоб Мартыня покрылся глубокими складками.

— А их кто звал сюда!

Мегис хотя и редко спорил с вожаком, но на этот раз осуждающе покачал головой.

— Не забывай о прошлом рождестве.

— Не забыл, да только и прошлую осень не забуду.

Но все же сдержался, — хотя и скрепя сердце, подал обоим руку. Гости чувствовали себя очень неуверенно, в особенности Марч, смущенный и побагровевший, потому что Мартынь не мог скрыть досады и не желал затевать разговор. Мильда же помнила о том, как вчера, когда из Бриедисов забежала к ним, только она и говорила, а кузнец лишь неохотно буркал что-то в ответ. Да ведь нельзя же так, надо же кому-то начать, вот она и завела:

— Вот и хорошо, что вы, наконец, вернулись.

Начало было положено, да только, кажется, без успеха. Похоже, что кузнец еще больше надулся.

— Для кого хорошо: для вас или для нас?

Мильда всегда была скорая и резкая на ответ, тем более что большой вины за собой не чувствовала. Она сбросила узел под навес и выпрямилась, как человек, уверенный в своей правоте.