Три столицы - Шульгин Василий Витальевич

— Но он жив?

— Я вижу, как его подбирают. Это не большевики… может быть, местные. Много он перенес… гримаса страдания не сходит с лица. И плен был… Но главное — нога! Очень мучает…

— Где он сейчас?

— Сейчас? Он уже севернее. Идет с двумя товарищами от деревни к деревне. И все время на лице мученье… Он идет в большой город, который я вижу, потому что он в мыслях у вашего сына. Город у моря… Горы не такие, как в Крыму. Длинный мол, маяк… Может быть, это Одесса? И еще в мыслях у него женское имя.

— Какое имя?

Поколебавшись, она сказала:

— Елизавета.

В. В. подумал, что она ошибается. В Одессе осталась мать Ляли. Она же Екатерина… А может быть, у него была там Елизавета?

Анжелина продолжала:

— Сейчас вы находитесь во втором периоде вашей жизни. Бурном и опасном. Бои, болезни, походы, море, бури… Но вода для вас благоприятна. Смерть вам будет грозить постоянно, но вы не умрете. Вот в девятнадцатом году смерть все время стояла у вас за плечами… Вы понимаете, о чем я говорю?

— Понимаю.

В девятнадцатом он часто подумывал о самоубийстве… из-за смерти Дарусеньки… любимой. А потом был тяжелый поход со Стесселем в январе — феврале двадцатого…

Анжелина продолжала:

— В двадцать втором и двадцать третьем вы будете жить за границей. Потом побываете в России, но причиной тому будет не политика. В двадцать седьмом вы потеряете родственника, а в тридцать первом переживете тяжелое воспаление почек…

В. В. почти не слушал ясновидящую.

Потом он опять спросил о Ляле. И, вздохнув, добавил:

— Если он жив, то я его найду.

Она встрепенулась:

— Не делайте этого. Вам не удастся спасти его. Будет хуже…

Вскоре В. В. узнал, что у Анжелины есть отчество — Васильевна и фамилия — Сакко, по первому мужу. Что во время гражданской войны она жила в Севастополе и кормилась гаданием. Что к ней однажды пришел офицер и сказал:

— В никакие гаданья не верю, но все же любопытно…

Она долго смотрела на него.

— Вы поедете на фронт.

Он рассмеялся.

— Я офицер.

— Вы будете ранены.

— Как?

— Легко.

— Приятно слышать.

— Потом вы вернетесь сюда и женитесь.

— На ком, интересно?

— На мне.

Офицер долго смеялся. Потом уехал на фронт, был ранен, выздоровел и женился… на Анжелине.

Такой анекдот услышал В. В. в пестрой константинопольской толпе. Он видел ее мужа — молодого, красивого, но с жестким выражением лица.

Однако это не поколебало его веры в предсказания Анжелины.

С конца 1922 года Шульгин жил под Берлином в Биркенвердере, в номере 22 дешевых меблирашек «Кургартен».

Меня всегда интересовали реестры доходов и расходов моих

героев, потому что это самое что ни на есть реальное в жизни. Так вот в долларах с 1 сентября 1921 года по 1 сентября 1923 года Шульгин получил около полуторы тысячи арендной платы за мельницу в своем именьице, хуторе Агатовке, на Волыни, оказавшемся на польской территории, у самой границы (поляки уважали частную собственность, кому бы она ни принадлежала). Литературный заработок составил чуть больше пятисот долларов. Меньше ста дала кратковременная служба в Русском совете. А расходы? На экспедицию в Крым[51] ушло 180. Диме в Бизерту —150. Жалованье Лазаревскому, который, видимо, исполнял секретарские обязанности —160. Помощь различным лицам — более 200. Екатерине Григорьевне[52] — 150. Остальное (около тысячи) — на личные расходы В. В. и Марди.

Мария Димитриевна писала Володе Лазаревскому, что В. В. «ходит такой же оборванный, даже хуже, и так же у него нет белья». В другом письме — у В. В. плохое пальто, а мороз изрядный, подумывают, не переехать ли в Белград из Берлина…

Письма к Марди во время своих отлучек В. В. начинал словами «Дорогая Марийка…», а подписывался интимно: «Твой Узззюсь».

Их отношения все крепнут, и они собираются сочетаться узами законного брака. Но было препятствие — Василий Витальевич развелся с Екатериной Григорьевной, и еще 1 октября 1923 года епархиальным советом была возложена на него епитимья и запрещение вступать в брак в течение семи лет. А они с Марийкой собирались пожениться тотчас, несмотря на берлинскую нищету, болезни. В. В. даже получил из Белграда письмо отца Марии Димитриевны: «Муся добрый и хороший человек: она воспитана в старых дворянских традициях». Димитрий Михайлович просил прощения, что не может из-за службы приехать на свадьбу и благословлял «иконой Божией Матери, которую Муся привезет Вам».

В. В. тогда писал сестре Лине Витальевне, что Марди болеет и приходиться бегать искать машинистку. Зубы болят. И Катя требовательна. Приходится влезать в неоплатные долги, чтобы помочь ей. Кровь у нее кутил, херсонских помещиков. Однако Екатерина Григорьевна к Марди его не ревнует и неизменно просит «передать привет Мусе».

При этом Василий Витальевич все время думал о пропавшем Ляле, что и привело к событиям, весьма значительным.

Жил тогда в Берлине и занимался редактированием «Белого дела», летописи гражданской войны, гвардии полковник, а потом генерал А. А. фон Лампе, тоже «азбучник». Он был представителем Врангеля в Германии, и вызов к нему на совещание, пришедший в Биркенвердер летом 1923 года, не удивил Шульгина.

Кроме него, на квартире у фон Лампе 7 августа присутствовали Николай Николаевич Чебышев, бывший сенатор, а теперь консультант по политическим делам в представительстве Врангеля, и генерал Евгений Константинович Климович, бывший директор департамента полиции, ведавший в Сремских Карловцах особым отделом — контрразведкой, и, разумеется, хозяин дома.

Позже других пришел Чебышев, так передавший свое первое впечатление от увиденного там еще одного, незнакомого, человека: «На диване сидел приличный господин, лет так под пятьдесят. Держался спокойно, говорил без всяких жестикуляций, скорее равнодушно. Лицо было обрамлено небольшой темной, аккуратно подстриженной бородкой… Говорил ни тихо, ни громко, гладко, самоуверенно, немного свысока».

По версии, которую я составил из старых газетных публикаций Шульгина, полных умолчаний, из кратких примечаний к некоторым тюремным снам, из разговоров с самим Василием Витальевичем, не любившим, однако, касаться этой темы, отвечавшим на мои вопросы весьма неохотно, даже с содроганием каким-то, вырисовывается такая картина:

Человека, сидевшего на диване, в Берлине ждали. Он уже был рекомендован как представитель подпольной российской организации, поставившей себе целью свержение большевиков. Он хотел соприкосновения с влиятельными эмигрантскими кругами.

Фон Лампе сказал собравшимся, что «человек оттуда» прие хал, и его надо, по крайней мере, выслушать, вышел и вернулся с господином лет пятидесяти (на самом деле на десять лет стар ше), с золотым пенсне на носу, с внешностью и солидными манерами большого петербургского чиновника.

— Федоров Александр Александрович, —   представил его фон Лампе.

Собравшиеся, по словам Шульгина, услышали примерно следующее:

— Господа, сейчас в России модны тресты. «Жиртрест», например, делает мыло и духи. Наша организация тоже называется «Трест». А теперь я объясню, во имя чего мы объединились в «Тресте». Мы не хотим кровопролития, новой гражданской войны. Нужен бескровный дворцовый переворот. Для этого нам необходимо проникнуть во все поры существующей у большевиков системы управления…

Федоров говорил, что интеллигентам после переворота будет гарантирована свобода печати, неприкосновенность личности и т. д. Но всякое проявление насилия будет подавляться силой. Крестьянам дадут «синюю казенную бумажку с печатью» — документ, навеки закрепляющий владение землей. В общем, будет доведена до конца столыпинская реформа…

Шульгин подумал, что НЭП дает почву для подобных утверждений.

Беседа продолжалась часа два. Федоров показался Шульгину человеком интеллигентным, смелым, энергичным, весьма осведомленным во внутреннем положении Советской России и полным веры в национальное возрождение. Он представился монархистом, но монархизм его был скорее «умственным», то есть годным постольку, поскольку по своему психическому складу русские склонны отождествлять верховную власть с царем или какой-либо другой единственной личностью. Поэтому вопрос о форме правления он полагал преждевременным, хотя считал, что волевой великий князь Николай Николаевич несомненно мог бы стать правителем в первые годы после падения большевизма…