Недометанный стог (рассказы и повести) - Леонид Воробьев

Я держал прохладную Люси ну руку, незаметно старался приблизить к ее плечу свое и слушал ее рассказ. А она говорила об этой церкви, о парке, о том, что наш городок сначала был заложен здесь, а потом его перевели по какому-то царскому указу ниже по течению реки, а здесь осталось лишь село. Кое-что об этом я уже знал, но непосредственно на месте да еще в такой обстановке слушать древнюю легенду, а может, и действительный исторический факт, оказалось очень интересно и даже почему-то чуточку жутковато. Угрюмо высились церковь и колокольня, давно использовавшиеся для хозяйственных нужд, каким-то тысячелетним матовым светом сияла луна. И всему окружающему, всему сущему, кроме нас, насчитывалось много веков. А мы были малюсенькими существами, затерянными в бесконечной веренице лет.

Я сказал Люсе, о чем подумалось. Она засмеялась, и беседа перешла на наши будничные дела. Потом, разумеется, меня потянуло откровенничать, рассказывать о себе, о своих планах. А дальше пошли стихи — свои и чужие. В первую очередь, конечно, Есенин. В общем, все кончилось тем, что я тихонько пробирался к себе сенями, стараясь не побеспокоить спящих, часу в третьем ночи.

С этого вечера и начались наши совместные прогулки. Весь день я работал, бегал к Васильеву, писал, звонил с одним чувством, с одной мыслью, с одной надеждой: скорей бы наступил вечер. И когда я видел Людмилу, идущую пружинистой походкой от ферм в красной косыночке на светлых, коротко подстриженных волосах, в простеньком платье, облегающем ее сильную, спортивную фигуру, видел, как она помахивает чемоданчиком в загорелой руке, подчеркивая ритм шагов, спеша к дому и ближе ко мне, мое сердце, сердце спортсмена, начинало угрожающе сбиваться с ритма и замирать. Сколько радостного виделось впереди: вечер, встреча на спортплощадке, ночная прогулка по парку или на берег реки, чтение стихов и растущее с каждым днем чувство взаимной близости и полного обоюдного понимания.

Ездили мы ночью и за реку на лодке Матвея Васильева — ладном, крашеном, сухом ботике. Бродили между молчаливыми стогами. Ночная птица то и дело возникала перед нами и, делая неожиданный пируэт, исчезала, точно мгновенно растворялась. Кругом стояла тишина, только в осоке у берега иногда чмокало что-то да изредка ударяла рыба в реке. Потом плыли обратно, прорезая туман, тихонько булькая веслами, сбивая темную воду в маленькие водовороты, нарушая гладь и покой речного зеркала.

Здесь, рядом с тем местом, где мы так неожиданно познакомились, мы впервые и поцеловались. И в обнимку пошли вверх, к домам. А на следующий день я был настолько переполнен всевозможными хорошими чувствами, что схватил велосипед и не успокоился, пока не нагонял по окрестным дорогам километров тридцать.

Будучи заняты лишь друг другом, мы с Люсей наивно полагали, что наши свидания проходят в полной тайне от окружающих, что ее мать и мои хозяева почти что ничего не замечают. Тем более — ничего не знают односельчане: какое им до этого дело, какой интерес?

Однако конспираторами мы оказались никудышными. И вскоре нам предстояло убедиться, что в селе всегда знают обо всех все, иногда и чуть больше того, что есть в действительности. Знали, оказывается, и в Дерюгине о наших прогулках и относились к этому далеко не все одинаково. Очень не одинаково.

VII

Однажды вечером, проходя сенями в свою комнату, я услышал разговор. Дверь в комнаты хозяев была приоткрыта, и басок Матвея Васильева отчетливо слышался в сенях. К комбайнеру пришли родственники, организовалось скромное застолье, а сейчас Матвей Васильев говорил обо мне, поэтому я приостановился.

— Этот парень хороший, — гудел Васильев. — Хо-о-ро-ший. У меня в прошлом году один был — надоел, как собака. На комбайн лезет, выработку вместе с бригадиром проверяет, словно мы жулики какие или не для себя работаем. Учить пробовал, экзаменовать. Чуть я ему, право слово, выволочку не дал. Да неудобно вроде. Уполномоченный. А этот молодцом. Если и скажет что, так по делу. Молодой, а смекалистый.

— И в колхозе помогает, — поддержала Матвея жена. — Не болтается без дела, людям не мешает. Гляди — люди на работу, и он с ими. А дома пишет. Не бездельник, не-ет. Побольше бы таких присылали.

Я стоял, замирая от удовлетворения. Но тут послышался скрипучий тещин голос.

— Девкам вот только зря голову мутит. Людмилу совсем закрутил. Все вечера с ней.

— Почему зря? — спросил Васильев. — Девка ладная, на выданье. Очень даже все по делу.

— Ну да, — не отступалась теща, — погуляет, да и бросит. Знаем их, городских.

— Отстаньте, мамаша! — раздраженно сказал Васильев. — При чем тут городской, деревенский? Человек если хороший, то и все ладно будет.

— А как же Серега? — тихо вступила жена.

— Да, да, — согласно заторопилась теща. — Вот Серега. Вот приедет он из командировки, разберется. Он ему бока наломает.

Невзлюбила почему-то меня Матвеева теща.

— Бросьте вы, мамаша, городить! — повысил голос комбайнер. — Чего Серега? Что он ей, муж? Он же у нее не раз от ворот поворот получал, а все не отступается. Нечего лезть, когда не люб.

— А плох ли Серега! — не сдавалась теща. — Хозяйственный, непьющий. Молодой, а в начальниках. С такими жить — любованье одно. А ведь этот — неизвестно кто. Не знаем совсем мы его. А тот свой, местный. Дом какой у его.

— Да при чем тут дом… — начал Васильев, но я дальше уже не слушал, прошел тихонько к себе, лег на кровать и задумался.

За стеной поговорили еще, потом запели. А я все раздумывал.

«Конечно же, — говорил я себе, — как я раньше не сообразил? Чтоб у такой девушки да не было жениха! Кто он? В каких они, действительно, взаимоотношениях? Когда он вернется из командировки? Спросить у Люси? Нет!»

Я лежал и расстраивал себя разными предположениями, но прибежал Женя, как всегда носившийся по всему Дерюгину.

— Иди в контору, — запыхавшись, приказал он. — Редактор тебе звонил, велел на квартиру ему позвонить, потому что поздно. Иди давай.

— Слушай-ка, Женя, — сказал я, вставая, — а кто это у вас Серега? А?

Женя хитровато посмотрел на меня: все-то он понимал и видел своими прохиндейскими глазенками. И доложил:

— Механик. Заочно учится. Здоровенный. Сейчас не то за запчастями уехал, не то еще куда-то. А чего тебе он? — лукаво поинтересовался подросток.

— Да так, — увильнул я от объяснений и отправился в контору.

С редактором из этой командировки я еще не разговаривал. Мои корреспонденции принимали машинистка или Леночка, завотделом писем. Иногда к телефону подходил Виктор Иванович, иногда Татьяна Васильевна. «Что бы это означало?» — прикидывал я.

Однако это совсем ничего не означало. Редактор, видимо, решил проявить необходимую чуткость. Порасспросив о делах, дав советы и задания, товарищ Киселев под конец разговора сказал:

— Стихотворение тут один автор только что прислал. Жаль, тебя нет, посоветоваться не с кем. И Виктор Иванович заболел. Еле справляемся, сам вот макеты клею. Но я, наверное, его дам. Очень идейное, знаешь, и содержательное. Я хоть не специалист, а вижу, что и художественное. Прямо радостно за местного автора. Растут. Ну, будь здоров. Продолжай, как начал.

В каком бы я был восторге, случись этот разговор в обычный день! Редактор говорит со мной как с равным, сетует, что меня нет в редакции… Трудновато было заслужить доверие товарища Киселева. А тут почти дружеский разговор. Но у меня настроение было не из веселых. Очень неприятным казалось то обстоятельство, что о нас с Люсей всем известно. Главное же, как больной зуб, не давал мне покоя этот неожиданный Серега. Так и не выходило у меня из головы это имя, раздражая и лишая меня обычного душевного равновесия.

VIII

Вскоре мне пришлось и познакомиться с Серегой. Впервые я его увидел издали. Шли мы с Люсей в сумерках с реки, и она вдруг перед самым домом потащила меня в сторону. Скрываясь за кустами, мы отошли на некоторое расстояние, тогда я спросил:

— Ты что?

— Да заметила тут одного… дежурного, — с досадой сказала она.

Я выглянул из-за куста. Перед ее домом, на освещенном луной пространстве, маячила высокая фигура.

— Серега? — скорее утверждая, чем спрашивая, сказал я.

— Доложили уже, — сердито отозвалась Людмила. — Нет людям покою, языки почесать надо.

— Никто не докладывал, — опроверг я. — А вот чего мы тут прячемся, непонятно. Кто он тебе? Или вину какую перед ним чувствуешь?

— Ты мне еще допрос устрой, — решительно оборвала Людмила. — Никто он мне. А вообразил, что только вот он мне и нужен. И прячусь я не из-за себя, из-за вас. Таких петухов сводить вместе нельзя. Пойдем в парк, надоест ждать — уйдет.

— Так ты бы ему чередом сказала, — пробормотал я.

— Сто раз говорила. Такой настырный характер — моченьки нет. Механизаторы ругаются, если возьмется чего ремонтировать, круглые сутки покою не даст, пока не найдет, где поломка. Пойдем, пойдем, не выглядывай. А то начнете еще выяснять отношения.