Школа добродетели - Айрис Мердок

Он поднялся до квартиры, но дверь оказалась заперта. Никакой записки он там не увидел. Сегодня миссис Куэйд не устраивала сеанс. Поскольку кнопки звонка нигде не было, Эдвард постучал, поначалу легонько, потом громко. Далеко не сразу дверь приоткрылась на цепочке, кто-то выглянул в щель и спросил:

— Кого вам?

— Я хотел увидеть миссис Куэйд, — ответил Эдвард.

— Ее здесь нет.

Дверь начала закрываться, но Эдвард успел всунуть в щель ногу.

— Миссис Куэйд, пожалуйста, впустите меня. Я ваш клиент. Я пришел на сеанс. Вы как-то раз очень помогли мне. Я знаю, сегодня не тот день, но мне необходимо вас увидеть.

Миссис Куэйд сбросила цепочку, и Эдвард надавил на дверь. Он узнал голос хозяйки с небольшим ирландским акцентом. Миссис Куэйд изменилась, сильно похудела. На ней не было ее тюрбана, спутанные седые волосы лежали на шее и ниспадали на сгорбленные плечи. Она стояла, сутулясь, воротник ее платья был расстегнут, а бусы свободно болтались на груди. Она искоса посмотрела на Эдварда и, шаркая ногами, поплелась по коридору. Эдвард закрыл дверь и прошел за ней в большую комнату, где в прошлый раз проводился сеанс. Шторы были едва приоткрыты, в комнате царил полумрак. Стулья теперь не стояли полукругом, а рассредоточились по всей комнате, некоторые разместились друг на друге в углу. Два кресла стояли рядом с камином, в котором горела электрическая лампа, а место дров занял электрический обогреватель. Против одного из кресел располагался телевизор, и его экран теперь ничто не прикрывало. Миссис Куэйд горбилась и волочила ноги; она протопала по комнате, как ежик, взяла бутылку с небольшого столика и после недолгих колебаний положила ее в ведерко для угля, потом села в кресло и, уставившись на Эдварда, принялась бесконечно наматывать на палец прядь седых волос. Он взял в другом углу стул, поставил его рядом с хозяйкой и сел. Возможность занять кресло он не рассматривал. Пока он манипулировал со стулом, глаза миссис Куэйд закрылись.

— Миссис Куэйд…

— Ах да… Так что вы хотите?

— Я хочу… — А чего он хотел? Эдвард не подготовил никакой речи. — Когда я был у вас в прошлый раз, вы говорили что-то о человеке с двумя отцами. Так вот, это был я. Вы помните?

— Конечно нет, — ответила миссис Куэйд. — Я всего лишь проводник. Говорит дух, а не я.

— Значит, некий голос говорил со мной, назвал мое имя и сказал, чтобы я отправлялся домой. Я решил, что речь шла о моем отце. Я поехал к нему, поехал домой, но теперь опять потерял его. Я не знаю, где он. Может быть, он мертв, но я в этом не уверен. И вот я подумал, что вы мне поможете.

— На этой неделе сеансов не будет, — сказала миссис Куэйд. — В любом случае, духи говорят только с мертвыми, так что, если ваш отец жив, никакого контакта не выйдет.

— Но контакт уже состоялся, а он был жив. Если бы вы могли опять связаться с ним…

— Я об этом ничего не знаю. Люди много чего воображают. Они слышат то, что хотят услышать, видят то, что хотят увидеть, я тут ни при чем. Не каждый способен понять голоса, доносящиеся с той стороны, не каждый достоин этого.

Эдвард увидел, что миссис Куэйд трясет. Шаль, которой в прошлый раз был закрыт телевизор, теперь лежала на плечах женщины, миссис Куэйд куталась в нее. Лицо ее похудело, сквозь редкие клочковатые седые волосы просвечивала белая кожа черепа (медиум наклонилась вперед, и ее опущенные глаза почти не смотрели на Эдварда), а голова периодически подергивалась, отчего длинные сверкающие сережки царапали худую шею. Неловким движением она распахнула шаль и вытянула бусы, попавшие ей под платье. После этого снова закуталась в шаль, оставив бусы сверху, попыталась связать уголки узлом, но у нее это не получилось, и она подняла на Эдварда свое старое, сердитое, печальное тонкогубое лицо. Ему пришло в голову, что в прошлый раз он так толком и не разглядел ее лица под большим тюрбаном, украшенным стекляшками, — оно было совершенно невыразительным.

— Вы больны, миссис Куэйд? — спросил Эдвард. — Я могу что-нибудь для вас сделать?

Он встал и приблизился к ней.

— Конечно, я больна. Но это не имеет значения. Моя болезнь не заразна. Так что, вы говорите, вам нужно?

— Мой отец. Я не могу его найти. Он пропал. Его зовут Джесс…

— Я для вас ничего не могу сделать. Я этим не занимаюсь. Вы должны дождаться духов. Они решают. Бесполезно просить их найти отца мальчика.

Эдвард опустился в кресло и попросил:

— Если бы вы могли попробовать… я бы пришел на сеанс на следующей неделе…

Миссис Куэйд, закрыв глаза, полулежала в кресле, голова ее чуть покачивалась. Дыхание ее стало слышным.

«Черт, — подумал Эдвард, — она заснула! А лампа такая тусклая — видимо, она чем-то ее прикрыла. И телевизор включен, только я раньше этого не заметил. Картинка есть, а звука нет».

Эдвард откинулся на спинку кресла, вдыхая пыль. Он стал смотреть на экран телевизора. Канал был плохо настроен, что-то двигалось, появлялись неясные очертания, может быть ветви деревьев. Потом яркость усилилась, прибавился ясный серый свет. На экране выделялась черта, которую Эдвард принял за линию горизонта. Он увидел перед собой море. Он решил, что телевизор черно-белый — изображение на таких выглядит ужасно блеклым после цветного; а может быть, просто шел старый фильм. Но света было много, как в дождливый день, когда солнце выходит из-за туч. Кадр переменился, и Эдвард увидел морской берег. Об этот берег бесшумно разбивались волны, неся за собой морскую гальку. Камера двигалась вдоль берега, показывала песчаные дюны со скудной травой, раскачиваемой ветром. Эдварду эта картинка показалась усыпляющей: медленное движение, бесшумные волны, беззвучно задувающий ветер. Потом на экране появилось устье реки, земля но другую сторону, тополя, тростник, взлетающие птицы. Какие-то большие гуси, с трудом поднимаясь в воздух, били по воде крыльями. «Я бы хотел услышать этот звук», — подумал Эдвард. Камера двигалась в глубь суши, и чем дальше от каменистого взморья, тем уже становилась река. Затем он увидел несколько стройных ив, отражавшихся в тихой воде, и что-то за ними — стена, некое подобие сломанной пристани. Тут камера внезапно замерла, и появился человек. Он стоял чуть поодаль от берега спиной к Эдварду — высокий человек в темной одежде. Вскоре он начал двигаться, повернулся, и камера показала его лицо: молодой человек с прямыми темными волосами, ниспадающими на лоб. Эдвард сидел, не шевелясь, вцепившись пальцами в подлокотник кресла. По мере того как лицо наезжало все более крупным планом, Эдвард укреплялся в мысли, что это он сам. Но вскоре он решил: «Нет, это не я, это Джесс. Что же тут происходит? Наверное, они показывают какой-то старый фильм про Джесса. Какое совпадение, как странно, как ужасно». Джесс, откидывая одной рукой волосы со лба, уже уходил прочь от камеры в сторону речного берега. Он остановился, посмотрел в воду. Потом повернулся и улыбнулся Эдварду.

Эдвард проснулся. До него доносился какой-то странный размеренный звук. Он лежал в кресле в большой комнате миссис Куэйд, экран телевизора был черен. Напротив него в свете лампы сидя спала миссис Куэйд. Звук, который разбудил его, был ее храп. Эдвард выпрямился в кресле. Перед тем как уснуть, он видел фильм о Джессе. Сейчас телевизор уже выключили. Наверное, все это ему приснилось. Он встал. И тут его обуял страх — жуткий, тошнотворный, удушающий страх, вроде того, что он испытал ночью в Сигарде, в темноте. Он бросился к двери, не сумел сразу ее открыть и дергал ручку, пока дверь не распахнулась. Вышел, проделал то же самое с дверью в квартиру и в несколько прыжков спустился по лестнице. На улице он остановился, ошеломленный спокойствием обычного дня и людей, идущих по своим делам. Он тоже зашагал по тротуару, взглянув на часы. Шел пятый час. Он проспал несколько часов. И тут Эдвард вспомнил: Брауни! От беспомощности он кинулся бегом, понимая, однако, что проку от этого мало — паб уже закрыт. Она ждала его и, не дождавшись, ушла. Он упустил ее. Он потерял ее.

«В первом отрывке из своих «мемуаров» миссис Бэлтрам предложила нам недавнюю запись из своего увлекательного дневника (на котором, по ее словам, и основаны мемуары) в качестве примера той «электрической ауры», окружающей, как она утверждает, ее мужа. Кто-то может сказать, что события, происходящие в их загородном доме, свидетельствуют всего лишь о беспорядочной жизни. Но миссис Бэлтрам, похоже, полагает, что гениальность извиняет любые крайности, а жене гения не возбраняется поступать бестактно. Тут поневоле начинаешь сочувствовать бедному затворнику, по некоторым свидетельствам, впавшему в старческий маразм и несколько лет назад оставившему работу. Тем не менее он по сей день остается «господином», «королем в полной славе», «волшебником на летящем коне» и т. п. В довольно бесцветной прозе миссис Бэлтрам все же имеются яркие пятна, оживленные гиперболами и приправленные слащавой сентиментальностью.