Как написать сочинение. Для подготовки к ЕГЭ - Виталий Ситников

Щедрин всей душой любил угнетенный народ России, но это не мешало ему осуждать его невежество, покорность. Когда Щедрина обвиняли в том, что он глумится над народом, писатель отвечал: «Мне кажется, что в слове «народ» надо отличать два понятия: народ исторический и народ, представляющий собою идею демократизма. Первому, выносящему на своих плечах Бородавкиных, Бурчеевых и т. п., я действительно сочувствовать не могу. Второму я всегда сочувствовал, и все мои сочинения полны этим сочувствием».

В «Истории одного города» Щедрин предсказал гибель самодержавия. Униженные, доведенные до отчаяния глуповцы в конце концов начинают понимать невозможность своего существования в условиях деспотического режима Угрюм-Бурчеева. Писатель ощутимо передает нарастание гнева народа, атмосферу, предшествующую взрыву. Картиной этого мощного взрыва, потрясшего город, Щедрин заканчивает свою хронику. Угрюм-Бурчеев исчез, «словно растаяв в воздухе», и «история прекратила течение свое», история мрачного города, его забитых и покорных обитателей, безумных правителей. В жизни освобожденного народа начинается новый период. Подлинная история человечества бесконечна, она подобна горной реке, остановить могучее движение которой оказался бессилен Угрюм-Бурчеев. «Река не унималась. По-прежнему она текла, дышала, журчала и извивалась; по-прежнему один берег ее был крут, а другой представлял луговую низину, на далекое пространство заливаемую в весеннее время водой». С предчувствием великих исторических перемен в Глупове связан светлый взгляд Щедрина на будущее, ярко воплотившийся в его книге.

Хроника написана красочным, весьма сложным по составу языком. В нем широко использованы и высокий слог старинной речи – например, в обращении архивариуса-летописца к читателю, – и народные изречения и пословицы, и тяжелый, неудобочитаемый слог канцелярских бумаг в пародийном переложениии (так называемые «Оправдательные документы», приложенные к хронике), и публицистический стиль современной Щедрину журналистики. Сочетание сказовой манеры «летописца» с авторским переложением его записей позволяло Щедрину то придавать рассказу несколько архаический характер исторического свидетельства, то вновь вносить в него явные отзвуки современности.

Сатира Щедрина всегда была на стороне тех, кто боролся за торжество справедливости и правды. Писатель верил в крушение глуповского строя жизни на земле, в победу бессмертных идей демократии и прогресса.

Петербург в романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание»

I. Романы Достоевского – летопись страданий человеческих.

II. Образ города-спрута, в котором «человеку пойти некуда» (слова Мармеладова в исповеди Раскольникову).

1. Город социальных контрастов.

2. Трущобы и нищие углы бедноты – фон романа.

3. Миражность как принцип изображения города через восприятие героя.

4. Хозяева жизни, хищники и паразиты. Судьба Дунечки.

5. Безысходность участи старших и детей Мармеладовых.

6. Эпизодические персонажи как доказательства повседневности и повсеместности драмы.

7. Бунт Раскольникова – возмездие хищному миру сильных.

8. Трагедия героя и пути спасения. Прозрение на берегу Иртыша, вдали от города-спрута.

III. Роман, в котором «вся душа с кровью положится» (Достоевский). Пророческое предостережение писателя-гуманиста.

Пути правды в произведениях Достоевского

I. «Это вечное искание и называется жизнью» (Достоевский).

II. Борьба идей в романах Достоевского.

1. Мастерство писателя в изображении социальных контрастов.

2. «Всего себя в пользу всех» – этический идеал автора и воплощение его в философии разных героев (Раскольников и князь Мышкин).

3. Бунт Раскольникова и трагедия его личности.

4. «Его спасла Сонечкина любовь».

5. Теория «практического христианства» князя Мышкина.

6. Крушение надежд князя на торжество братского единения людей.

7. Изображение сущности жизни через фантастическое и исключительное, внимание к скрытым душевным движениям.

8. Безумие князя Мышкина как результат столкновения его с дисгармонией мира.

9. Отражение в художественной структуре романа катастрофичности мира: тревожная напряженность сюжета, пророческие сны, лихорадочные исповеди и кошмары, гротескные сцены, символические роковые сцены встречи, поединки идей, миражность, призрачность города, образы-двойники.

III. Критики о «предчувствии Достоевским будущих исканий человечества».

Роман о «положительно прекрасном человеке»

(по роману Ф. М. Достоевского «Идиот»)

I. Психологический роман о трагедии прекрасного человека. Достоевский о замысле романа «Идиот».

II. «Всего себя в пользу всех» – этический идеал автора и его героя.

1. Предыстория князя Мышкина. Его портрет. Своеобразие поведения и общения с окружающими.

2. Идея смирения, всепрощения, милосердия, добра как путь единения людей в распадающемся мире.

3. Легко ли делать добро в «мире, где мораль бессильна, а сила аморальна».

4. Полифония романа. Борьба идей.

5. Испытание любовью к женщине.

6. Трагический итог жизни князя. Стоит ли жертва цели?

III. «В страдании есть идея» (Достоевский).

Скафтымов А. П

Тематическая композиция романа «Идиот»

Князь радостно принимает мир… Ключи счастья в самом человеке. Нужно «уметь быть счастливым». Есть какое-то состояние внутренней жизни человека, такая установка его духа, которую он должен найти и обрести в себе для радостной встречи жизни и мира. <…>

Любовь, как последнее счастье и радость жизни, это – начальная и конечная точка духовного света Мышкина. Жизнь радостна любовью. Радоваться жизни – это значит любить жизнь. Все живет для счастья и радости, потому что все любовью живет и для любви живет. Любовь – последняя полнота блаженства жизни. <…>

«Неужели в самом деле можно быть несчастным? О, что такое мое горе и моя беда, если я в силах быть счастливым? Знаете, я не понимаю, как можно проходить мимо дерева и не быть счастливым, что видишь его. Говорить с человеком и не быть счастливым, что любишь его? Сколько вещей на каждом шагу таких прекрасных, которые даже самый потерявшийся человек находит прекрасными! Посмотрите на ребенка, посмотрите на божию зарю, посмотрите на траву, как она растет, посмотрите в глаза, которые на все смотрят и вас любят…».

Любить – вот умение быть счастливым. Человек любви ищет, потому что радости ищет. Счастливое сердце – любящее сердце. Любовь сама по себе есть высшее благо. И в людях Мышкин открывает этот всегда живой и влекущий, но робкий и таимый поток любви, жажду любить и быть любимым. Но когда жаждущий любви и всегда готовый любить человек знает больше неутоленную тоску любви, чем саму любовь, тоску скрытую, безмолвную, стыдящуюся. Почему же это? Почему мало глаз, «которые смотрят и любят»? Что же мешает любить? Ответом на этот вопрос и являются все остальные действующие лица романа: мешает любить гордость, эта запруда любви.

У каждого из них самолюбие стоит у ворот живых влечений тоскующего одинокого сердца и всякую подымающуюся вспышку любви и нежности в жадном пожаре личного соревнования превращает в злобу и ненависть. Угнетаемые самолюбием, люди забывают подлинные источники жизни, закрывают живые выходы сердца. Самые дорогие для личности чаяния, которыми и ради которых только и жив человек, обречены к сокрытию, к глухой тайне и, данные для радости и счастья, питают только тоску и боль. <…>

И Настасья Филипповна, и Рогожин, и Аглая, и Лизавета Прокофьевна, и Ипполит, и Ганя Иволгин, и генерал Иволгин – все, каждый по-своему, несут раны и муку искажения и извращения себя ради насыщения и обороны тиранического самолюбия. Все они, в большей или меньшей степени, впадают в ложь против своего подлинного лика; утверждая себя, они перестают быть собой. Неудовлетворенная потребность в любовном раскрытии себя перед человеком и миром, жажда приобщения себя к другой сострадающей и приемлющей душе беспрерывно стучатся и просятся к раскрытию и наполнению и, вновь подавленные, отзываются болью и страданием. Для них, бессильных простить и принять прощение, закрыт путь любви и радости жизни.

Всем им противопоставлен князь Мышкин, человек, свободный от самолюбия и оставленный при одних «источниках сердца». <…>

Мышкин знает, как люди лгут и из-за чего лгут, и, подходя к человеку, он легко отодвигает этот налет лжи, как что-то внешнее, случайное, далеко не важное для действительного общения с подлинной душой человека. Он не сердится за скрытие мысли и не смущается заглянуть по ту сторону лжи, пойти навстречу прямо к живому месту духа. <…>