Обретение Родины - Бела Иллеш

Меня так и подмывало блеснуть знанием местности, где шел сейчас бой. Но Тамаре нужно было возвращаться к своей рации.

— Прошу тебя, Тамара, если можно, передай мой привет Дюле Пастору!

— Передать привет мы можем, только не называя имени, — заметил подполковник Кулик.

— В таком случае, пожалуйста, скажи ему, что сердечный привет шлет лысый майор.

— Будет сделано, товарищ майор!

В полночь я улегся спать, но в три часа ночи меня уже растолкали. По распоряжению Тюльпанова я должен был срочно выехать на «джипе» в населенный пункт Лавочне, оттуда позвонил один из политработников. Он сообщил, что в расположение его части перешел со стороны противника какой-то венгерский лейтенант, утверждающий, будто он ходил к венграм по приказанию полковника Тюльпанова.

— Поезжайте, товарищ Балинт, выясните, кто это. Должно быть, вернулся кто-то из наших «почтальонов». Если это так, то он, видимо, принес новости для Белы Миклоша. В таком случае отвезите лейтенанта к Миклошу, только, конечно, предварительно осведомите меня по телефону, с чем именно вернулся этот офицер.

В Лавочне я встретился с лейтенантом Палом Кешерю — тем самым венгерским офицером, который, отправляясь на опасное задание, сел в машину с именем «бога венгров» на устах. Лично поговорить с лицом, которому адресовал свое письмо Бела Миклош, Кешерю не удалось. Выяснилось, что тот уже присягнул на верность Салаши. Но зато Кешерю беседовал с полковником Чабаи, выразившим готовность выполнить приказ Миклоша. Эту свою готовность полковник подтвердил и письменно. Его записку лейтенант Кешерю принес с собой.

Я доложил обо всем по телефону Тюльпанову.

— Приезжайте вместе с лейтенантом в Лишко!

— Товарищ полковник, быть может, следует о решении полковника Чабаи информировать Белу Миклоша?

— Поздно! Будапештское радио только что сообщило, что полковник Чабаи казнен, как сообщник Белы Миклоша и изменник родины.

— Значит, он все-таки поднял свой полк, напал на немцев?

— Куда там! Просто подал рапорт вышестоящему начальнику, командиру дивизии, что отказывается выполнять его приказы, и решил вместе со своим полком перейти на сторону русских, чтобы сражаться против немцев.

Очутившись в машине, лейтенант Кешерю, несмотря на жестокую тряску, заснул.

Машина была открытая, и мне пришлось его поддерживать, чтобы он случайно не вывалился. Сонный, он походил на еще не привыкшего к вину подвыпившего парня. Лейтенанту, должно быть, снился тяжкий сон, он стонал. Спал Кешерю так крепко, что по прибытии в Лишко его с трудом удалось разбудить. Но, стряхнув наконец сон, он тут же начал докладывать Тюльпанову.

Впечатления от поездки Кешерю суммировал таким образом:

— Венгерской армии как организованной силы не существует. Никто не командует, и никто не повинуется. Венгерских солдат больше нет, господин полковник. Есть лишь несчастные люди, уже переставшие понимать, кого и чего им бояться, на кого и на что надеяться.

— Это несколько преувеличено, — заметил Тюльпанов.

— Такова, к сожалению, реальность, господин полковник.

И Кешерю так тяжко вздохнул, что это походило на стон.

— Нам сейчас помочь в состоянии только русские, — тихо проговорил он. И добавил: — Если они вообще захотят и смогут это сделать.

— И хотим, и сможем! — ответил Тюльпанов. — Какова ваша довоенная специальность, лейтенант?

— Студент философского факультета.

— Сумеете использовать его в редакции? — обратился ко мне Тюльпанов.

— Несомненно.

— Вот и отлично. Значит, лейтенант, теперь вы будет работать в редакции. А сейчас, Балинт, проводите его в санчасть, она на краю села. Пусть выкупается, поест да и отоспится вдоволь, пока сам не проснется. Потом заберете его с собой. Разумеется, с его согласия.

— Есть у вас желание поработать вместе с майором Балинтом в редакции «Венгерской газеты»?

Кешерю покраснел.

— Я не журналист, — сказал он.

— Но ведь и в почтальонах вы раньше не служили!

— Я отвел Кешерю в санчасть — купаться, есть и спать…

По дороге мы договорились: лейтенант пойдет ко мне в газету.

В семь утра я получил приказ немедленно возвращаться в редакцию «Венгерской газеты». Вместе со мной выехал и лейтенант Кешерю.

— Спал без просыпу пятнадцать часов и чувствую себя так, словно вновь родился, — радостно заявил он.

По дороге Кешерю читал стихи Аттилы Йожефа и рассказывал о крестьянских писателях.

— Я тоже хотел в свое время стать писателем. Только случая не представилось. И здесь нужна удача.

Вид у него был расстроенный.

— А по-моему, вы гораздо счастливей, чем думаете. Ведь вы принимаете участие в новом обретении родины, — подбодрил я его.

— Уцелеет ли народ?

— Народ уничтожить никто не в силах.

Мы прибыли в редакцию в тот момент, когда вышел свежий номер газеты. На первой полосе огромными буквами красовалась шапка: «Красная Армия перешла лесные Карпаты на фронте шириной сто девяносто километров».

На третьей полосе был напечатан репортаж под заголовком: «В Хусте. Среди перешедших на нашу сторону гонведов (от собственного корреспондента)».

— Каким образом раздобыли этот материал? — спросил я у Пожони.

— Наперекор моему хотенью! — смеясь, но с оттенком досады ответил Пожони. — Дело произошло так: Юлия Сабо попросила у меня разрешения съездить в Коломыю, якобы в парикмахерскую. «Вот и полюбуйтесь на этих фронтовичек!» — еще подумал я, но разрешение все-таки дал. А Юлия, как потом выяснилось, отправилась не в Коломыю, а в Хуст и прибыла туда вместе с нашими первыми танками. По ее возвращении — это было вчера — сначала я ее отругал, а в дальнейшем пришлось похвалить. Статья получилась очень интересная. Оказывается, вместе с советскими бойцами под Хустом дралось свыше четырехсот гонведов. Ворвавшись в город, они открыли двери военной тюрьмы и освободили более двух сотен венгров. Обязательно прочти статью.

— Прочту непременно! Где же сейчас Юлия?

— Уехала в Лишко. Хочет получить интервью у Белы Миклоша.

— В Лишко? Гм… А где Моцар?

— Я здесь!.. Очень рада, Балинт, что ты вернулся цел и невредим. Есть хочешь?

— Разумеется.

Анна Моцар успела между тем познакомиться с Кешерю и посвятить его в будущие обязанности, хотя даже мне самому еще не было точно известно, какой участок работы поручим мы нашему новому сотруднику.

Только что мы уселись за быстро сымпровизированный обед, как позвонил подполковник Давыденко.

— Немедленно укладывайтесь! Машины уже высланы. Забирайте с собой станки и шрифты.

— Какие новости? — спросил я.

— Новости? Гм… Генералы, которых Бела Миклош считал наиболее надежными и потому писал им свои письма, все, за исключением одного, присягнули на верность Салаши.

На этом телефонная связь прервалась.

Дебрецен, 24 января 1945 года

Вчера я ужинал у генерал-полковника Яноша Вёрёша — последнего начальника генерального штаба Хорти и министра обороны временного правительства. Меня очень удивило его приглашение, я до сих пор никогда не имел с ним никаких дел. Может, раз или два видел в ресторане «Золотой бык», где премьер-министр Бела Миклош представил меня ему. Янош Вёрёш намеревался тогда угостить меня сигаретами и выразил сожаление, что я не курю, Больше вплоть до вчерашнего вечера мы с ним не встречались.

Янош Вёрёш как две капли воды похож на прочих хортистских генералов, разыгрывающих из себя в настоящее время убежденных демократов. Все его реплики содержат тонкий намек на то, что, мол, он и сейчас все еще продолжает колебаться и окончательно свяжет себя с демократией лишь в том случае, если ему за это хорошо заплатят и предоставят право гласно критиковать распоряжения демократии. Да-да!.. С открытых и, уж конечно, враждебных позиций! Он, подобно остальным демократам той же породы, свято верит, что колебания — наилучший бизнес, а потому баловать его будут до скончания веков. Вёрёш убежден, что разумно и упорно колеблющийся человек имеет возможность пригоршнями черпать в свой карман из трех и даже из четырех источников.

Ужин был предельно скромный, всего одно блюдо: собственноручно поданная на стол любезной хозяйкой закуска, а к ней отличное вино. После ужина мы пили превосходный черный кофе, приготовленный самим Яношем Вёрёшем. Я уже по опыту знал, что наиболее яркая черта хортистских генералов — умение приготовить кофе.

После второй чашки мне стало наконец ясно, чему я обязан приглашением на ужин. Кто-то шепнул Вёрёшу, будто советские генералы очень интересуются тем, что делал он, Вёреш, в критические дни октября 1944 года. Вот хитрый генерал и решил рассказать мне одну из наиболее благоприятных для настоящего момента, ходившую во многих вариантах версию относительно своего пресловутого приказа и побега. Сделал он это в надежде, что я постараюсь рассеять возникшие на его счет сомнения и заставлю замолчать его клеветников. Из мимолетно брошенного замечания милостивой госпожи хозяйки я заключил, что обратил на меня внимание господина военного министра не кто иной, как майор Денеш Бори, сделавшийся теперь доверенным лицом при Яноше Вёрёше.