Белый Шанхай. Роман о русских эмигрантах в Китае - Барякина Эльвира Валерьевна

Домой Тамара ехала триумфатором. Дети встретили ее, наперебой начали поздравлять. Даже скептик Тони и тот расчувствовался:

– Ты не представляешь, как я горд!

В Берлине между СССР и Германией был подписан договор о ненападении и нейтралитете.

В Париже Коко Шанель представила миру маленькое черное платье – «униформу для женщин со вкусом». Черный цвет более не являлся символом траура.

В Лондоне Джон Байрд продемонстрировал журналистам первую телевизионную систему, которая могла передавать движущиеся изображения.

В Шанхае у Тамары Олман появился новый друг.

Они с Климом сразу стали откровенничать. Обсуждали новости, радио, Нину Васильевну: Тамара – серьезно, Клим – с усмешкой. Она диву давалась: как Нина Васильевна могла не любить своего мужа? Иметь такое сокровище и совершенно не ценить его?

– Она пыталась – ничего не вышло, – отозвался Клим. – У нее другое представление о сокровищах.

– Деньги?

Он покачал головой:

– Неопалимость. Моя жена – Неопалимая Купина. Она постоянно горит, постоянно проигрывает – и никогда не сгорает. А я не могу, обжегшись, совать руки в печку. Если у меня что-то не выходит, я начинаю жалеть себя, думать, что у меня нет способностей… У Нины упорства, как у дятла, она не боится потерь. Ей бы хотелось, чтобы я добивался ее после всего, что между нами произошло. Она сама всегда так поступает: Даниэль Бернар ее отверг – наплевать, зайдем с другой стороны. А мою гордость она считает слабостью – вроде ширмы, которой я прикрываю неспособность возрождаться из пепла. И скорее всего, она права.

– Вы ее любите? – спросила Тамара.

Клим едва заметно двинул плечом:

– Вероятно.

– И на что-то надеетесь?

– Нет.

Тамара смотрела на своего друга – ироничный жизнелюб, сильный, добрый, верный. Такие, как он, не должны быть несчастными. И все-таки вот оно – скрытый надлом, усталое неверие, что может быть по-другому. Он принял поражение и решил, что на самом деле у него все хорошо, как у миллионов нелюбимых мужчин, у которых есть дети, работа, газета и чашка кофе по утрам.

А Нина Васильевна к Тамаре больше не приходила.

3

Коллор похлопотал, и Аде разрешили увидеться с Феликсом. На свидание она пошла с Митей. Ночью ей приснился сон, что ее не выпустили из тюрьмы и посадили за соучастие. Защитник из Мити никакой, но с ним все же было спокойнее.

Тюремная ограда, скорбная очередь перед зарешеченным окном, солдаты, колючая проволока. Ада шла со сдавленным сердцем; когда ворота закрылись за ней – вздрогнула всем телом.

Ее отвели в комнату с синими стенами. Охранник, пожилой коротконосый ирландец, смотрел на Аду, будто она ему страшно надоела.

– Сидите здесь, – буркнул он и вышел в коридор.

– У него зуб болит, – тихо сказал Митя.

Ада в раздражении повернулась к нему:

– Ты-то откуда знаешь?

Охранник вернулся, и следом за ним в синюю комнату шагнул Феликс. Он был худ, небрит, запястья и лодыжки скованы цепью.

– Ада?

Она не выдержала, бросилась к нему, но охранник схватил ее за руку:

– Нельзя, мисс! Садитесь за стол и говорите. А слуга ваш пусть вон там, на лавке, дожидается.

Аду колотил озноб.

– Как вы? – проговорил Феликс. Кандалы его звенели при каждом движении.

– Говорить по-английски! – рявкнул ирландец. – У вас одна минута.

Но Феликс не обратил на него внимания:

– Вот холера… У него всю неделю зуб ноет, так он проходу никому не дает. Вы за меня, Ада, не беспокойтесь, у меня все хорошо…

– Да как же? Они убьют вас!

– Тогда надо перебить всю полицию и весь Муниципальный совет в придачу.

Голос у Феликса был спокойный, а в глазах – затравленная тоска. Ада смотрела на его руки с черными полосками на запястьях.

– Они вас в кандалах держат?

Он усмехнулся:

– Когда как.

Все было очень-очень плохо, но воины не жалуются. Слезы потекли по щекам Ады.

– Я сам совершил то, что совершил, и сам буду за все отвечать, – глухо сказал Феликс. – Вам вряд ли позволят навестить меня еще раз. Если у вас будет в чем-то нужда, попросите помощи у Коллора или Умберто – он итальянец, но тоже ничего себе парень.

– А вы? Ведь с вами могут…

– Я не дам им убить меня! – Феликс хотел утереть ей слезы, но цепь не позволила. – Идите домой и ни о чем не беспокойтесь. И вот еще что… – Он замолчал, будто искал, но не мог подобрать нужные слова. – Спасибо, что пришли ко мне.

– Я дождусь вас, – дрожащим голосом проговорила Ада.

Она перекрестила его и, вскочив из-за стола, обняла и поцеловала в губы.

– Нельзя! – закричал тюремщик. Все это время он был словно в забытьи, а сейчас очнулся. – Все, свидание окончено! Арестованный, назад!

Выйдя за ограду, Ада остановилась, пытаясь отдышаться. Солнце, облака, небо такое, что утонуть можно… А Феликс там – в тюрьме…

– У охранника больше не будут болеть зубы, – тихо сказал Митя.

– Что?

– Я сделал так, чтобы зубы его не болели, – повторил он. – Ему было очень больно, так нельзя.

– А мне? А нам? – Отчаяние с новой силой нахлынуло на Аду, и она уже не понимала, что говорит. – Ты об охраннике заботишься, а о нас ты подумал? Разве Феликсу не было больно?

– Нет, – покачал головой Митя. – Он был счастлив, увидев тебя.

– Правда?

– Правда.

4

Извечное утешение – книжные лавки на Фучоу-роуд.

Ада хитрила: делала вид, что рассматривает новинки и выбирает, что купить, а на самом деле торопливо читала. Ворованное счастье, третий сорт, но книги у Ады кончались слишком быстро – никаких денег не напасешься.

Мистер Даглас, желтоглазый приказчик, любил повторять, что его магазин – не библиотека. Он следил за посетителями через круглые зеркала под потолком. Если какой-нибудь прохвост попадался на нелегальном чтении, его тут же выгоняли на улицу. Попасться мистеру Дагласу было очень страшно.

Но Ада была умелым конспиратором. Она потихоньку утащила с полки «Джентльмены предпочитают блондинок» и прикрыла их «Справочником коневода». Потом бочком, бочком передвинулась в угол, где пылились мемуары. Если спрятаться за тумбочку, то мистеру Дагласу ничего не будет видно.

Ада попятилась и больно ударилась о стремянку. Подняла глаза. На верхней ступеньке стояла Нина Васильевна Купина. Белое платье с цветным платком вместо пояса, резной испанский гребень на затылке.

Она посмотрела на Аду сверху вниз:

– Добрый вечер.

Ада беззвучно поздоровалась. Смущение опять одолело ее: она не знала, то ли уйти, то ли о чем-то заговорить. И вдруг вспомнила женщину, бывшую в доме Нины Васильевны, – ту самую, супругу известного адвоката. Вот кто мог помочь Феликсу!

– Как хорошо, что я вас встретила! – воскликнула Ада. – Мой жених попал в беду, ему нужен защитник, юрист. Познакомьте меня с мужем Тамары Олман! Ведь он хороший адвокат, правда?

– Хороший адвокат стоит денег, – холодно отозвалась Нина Васильевна.

– У меня есть деньги! Вернее, не деньги, а аэроплан. Я отдам его, если вы поможете спасти Феликса!

5

Что бы Нина ни предпринимала, она оставалась в одиночестве. Люди всегда сбивались в стаи за ее спиной; она подозревала, что дело кончится именно этим, если она познакомит Клима с Тамарой. Так и вышло.

Клим занимался радио, дружил с Тамарой и любил Китти. А Нина была для него чем-то вроде безвредного привидения, к которому все давно привыкли.

Он не хотел разбираться в их отношениях – возможно, потому, что опасался услышать в свой адрес нечто справедливое и нелицеприятное.

– Дорогая моя, мы ведь все друг о друге уже выяснили.

Он все чаще обращался к ней с ироничным «дорогая моя». Он не верил ни единому ее слову.

Нина вернулась из учебного лагеря злой и расстроенной. Каждый раз, когда она входила в увешанную картами штаб-квартиру Лазарева, у нее было чувство, что она неуместна там, как дамский пистолетик на войне. Все люди, толпившиеся у полковника, были ее служащими, но они стеснялись этого и предпочитали считать своим командиром кого угодно, но не хозяйку фирмы. Она не сомневалась, что за глаза над ней смеются, вероятно, даже придумали ей оскорбительную кличку.