Пропавшее войско - Валерио Массимо Манфреди

— Я найду ее. Прощай, Ксен.

Возлюбленный посмотрел на меня с глубокой грустью, и на мгновение я всем сердцем понадеялась на то, что он остановит меня, и даже спускаясь но ступенькам храма, ждала, что летописец позовет меня, мы сядем на корабль и уедем в Италию. Наконец я услышала его голос:

— Погоди!

Он догонял меня, и я обернулась.

— Возьми по крайней мере вот это. Сможешь купить еды, заплатить за дорогу… прошу тебя, возьми! — И дал мне кошель с деньгами.

— Спасибо. — Я, плача, побежала прочь.

Эпилог

Абира закончила рассказ зимним вечером, в шалаше у реки. Она покинула приморский город в конце весны и, заплатив погонщикам, двинулась на восток с арабским караваном, державшим путь в Яффу. Тридцать два дня потребовалось на то, чтобы добраться до «Киликийских ворот», и еще пятнадцать — на то, чтобы пешком дойти до Бет-Кады. Это не было слишком трудно: она хорошо помнила маршрут, проделанный с Ксеном.

Как только Абира договорила последнее слово, у нас немедленно возникла куча вопросов: интересовало все — мы хотели узнать множество обстоятельств, возбуждавших наше любопытство, которое до поры держали при себе, не желая прерывать волнующую повесть. Но теперь вопросы не давали нам покоя.

— Как ты чувствовала себя после того, как на тебя обрушилось подобное несчастье?

— Думала о том, что прожитая мной жизнь стоит тысячи других. Я прошла по землям, которых никто из вас никогда не увидит, познакомилась с удивительными людьми. Я купалась в реках, вода текла с гор высотой до самого неба, из недоступных мест. Потоки стремились в далекие моря, где не появлялся ни один корабль, и в реку Океан, опоясывающую Землю.

Я испытала удушливую жару и ледяной холод, видела столько звезд в ночном небе, сколько не увижу больше за всю свою жизнь. На пути мне встречались одинокие крепости на вершинах, покрытых снегом и льдом, головокружительные пропасти и золотистые берега, мысы, поросшие тысячелетними лесами, незнакомые народы в странных, удивительных одеждах. Я видела мир с его чудесами, людей в расцвете славы и в пучине несчастий. И была любима…

— На что ты рассчитывала, возвращаясь в деревню? И что ты ожидала здесь найти?

— Не знаю. Я думала, что моя семья все же примет меня, что за долгое время они уже забыли содеянное мной. Собиралась попросить прощения у жениха, попытаться объяснить ему причины своего решения, не сомневаясь, что он все равно не поймет. Или, может, сама того не сознавая, шла навстречу смерти, навстречу тем, кто убьет меня.

— Но ведь тебя не убили, — заметила моя подруга Абизаг.

— Напротив. Ведь именно это хотели сделать. А намерение сильнее поступка. То, что я жива, — чистая случайность, шутка судьбы и подарок ваших добрых душ.

— Абира, — вмешалась в разговор Мермах, — ты не сказала нам, что так сильно огорчило тебя, когда Мелисса прочла отрывок из летописи Ксена. Там действительно все было так ужасно?

Абира посмотрела на нас сосредоточенно, быть может, спрашивая себя, стоит ли цитировать нам рукопись, пока не преданную огласке, но потом ответила:

— Две детали… — и замолчала.

Вспомнила о Ксене? Да, конечно: ведь глаза ее заблестели.

Подул ветер. Стены шалаша задрожали, и мурашки побежали по моему телу, пока сумерки сгущались над крышами Бет-Кады.

— Две детали, — проговорила она наконец. — Первая — то, что летописец написал о смерти Софоса. «…Хирисофа тогда уже не было в живых, так как он умер от горячки, хотя его и лечили». И все, больше ничего. Восемнадцать слов, я помню их все до одного. Восемнадцать слов о человеке, который возложил на себя нечеловеческую задачу — отвести «десять тысяч» в никуда. Он возглавил этот поход, будучи готовым умереть первым, пройти через любые боль и раны, вынести все, что способно вынести сердце, оставаться командиром до конца. О человеке, решившем восстать против неизбежного и принять кару за непослушание, заплатить жизнью и передать бразды правления ему, Ксену, чтобы он спас армию.

— Но Ксен выполнил свой долг, — заметила я. — Разве он не спас армию?

— Да. Но не оплакать Софоса, лучшего друга, с которым разделил каждое мгновение этой безнадежной экспедиции, не оставить воспоминаний, достойных его грандиозной фигуры, души, великой в свете и во тьме, мог лишь человек с жалким сердцем. А нет ничего больнее, чем делать такое заключение о любимом человеке.

Мы не вполне понимали, о чем она говорит: ведь Абира привыкла находиться в обществе людей, являвшихся одновременно демонами и богами, существ, которых мы даже представить себе не могли и никогда в жизни не повстречаем. Поэтому умолкли на несколько долгих, бесконечных мгновений, слушая стоны ветра, несущего с собой первые холода.

— А вторая? — наконец набралась смелости Абизаг.

— Вторая? — ответила Абира. — Вторая касается меня.

Мы внимательно посмотрели на нее, затаив дыхание и ожидая продолжения фразы.

— «Оттуда Ксенофонт проследовал во Фракию, один, со своим конем и слугой». Я тоже была с ним. — Она заплакала.

Рассказав нам историю своего путешествия и приключений, Абира как будто освободила душу, словно ее жизненная сила рассеялась, растеклась в воздухе. Мы выходили ее своей заботой и привязанностью, но теперь она не знала, что делать дальше. Не хотела показывать свою тоску, дабы не выглядеть благодарной, но мне казалось: ее слова о том, что она вернулась, чтобы умереть, недалеки от истины. Вырвав ее из когтей смерти, мы лишь отсрочили приговор. Лишившись мечты и смысла существования, она решила поступить как «десять тысяч», которые после бесконечных странствий вернулись в место, откуда выступили. Абира хотела, чтобы круг замкнулся.

Мы с подругами все время говорили о ней, о героях ее повести, когда пасли стада. У нас создавалось впечатление, будто нам все о них известно, даже узнаем их, если красные плащи вдруг окажутся перед нами. Иногда Абизаг, самая наивная из нас, высказывала мысль о том, что Ксен может вернуться. Он осознал, что не способен жить без маленькой варварки, и в этот момент скачет за Абирой по дороге, ведущей через «Киликийские ворота» к «деревням пояса». Ей нравилось воображать, как летописец появится однажды вечером у колодца, в блестящих доспехах, верхом на своем гарцующем коне, и будет ждать спутницу там, когда она придет за водой. Влюбленные бросятся в объятия друг другу, чтобы больше никогда не расставаться.

Абизаг… милая подруга.

Так прошло еще несколько дней, небо постепенно становилось все мрачнее, дин — короче. Иногда отголоски бурь, бушевавших на вершинах Тавра, добирались до наших деревень в виде яростно свистящего ветра.